Ну, это совершенно невыносимо!

Весь как есть искусан злобой.

Злюсь не так, как могли бы вы:

как собака лицо луны гололобой —

взял бы и все обвыл.

В. Маяковский

За три месяца у меня наступило привыкание. Абсолютно идиотская черта — обратит кто внимание, я и воображаю сразу, что до меня есть дело. Как там у Билли: «мужик мой мерзавец, не любит — не кормит, но уж когда вдруг приласкает — то лучше и не найти» [I Love My Man]. Полный изврат, в общем. Перед каждой тренировкой приходится себе напоминать про радость первой встречи, потому что после удачно проведенной связки рука не поднимается добить козлину, даю ему отдышаться, водицы испить и лик светлый утереть вышитым полотенцем. Не надо было трусы окровавленные тогда выбрасывать, сейчас бы в рамке девять на двенадцать у меня висели на стенке, с наивной надписью «на память». И какая разница, что он теперь дерется честно — я дерусь, как жизнь научила. А она, как известно, — лучший учитель, и неисповедимы пути ее.

Это, наверное, Энцо на меня так влияет со своими разговорами, повезло же Майлзу с дворецким. Прямо Дживс и Вустер. Сколько, интересно, козел платит, чтобы такой рафинированный эстет эпохи Возрождения кофе ему подавал? Или тоже за яйца чем-то держит? Если бы не этот мудак Райан… И мое гребаное слово чести… Ну ладно, как говорила моя давняя соседка по Оксфорду: «У меня положение безвыходное, но я хоть брыкаться могу!» Что и делаю с переменным успехом.

На работе тоже дурдом с проектом, Стивенс перед Майлзом лебезит и расстилается, так что я тоже пару раз об него ноги вытер. Он, конечно, мне не простит, но приятно будет вспомнить в час заката. Теперь главное — засветиться с этим проектом где-нибудь получше нашей конторы и потом гордо вильнуть хвостом: «Была без радости любовь, разлука будет без печали».[М.Лермонтов]

В пятницу очень удачно спас себя от международного конфуза: вовремя заметил дырку в тренировочных штанах на самом интересном месте. Запасные в стирке, так что пришлось брать беговые шорты. Козлина, как меня увидел, весь аж перекосился:

— Ничего поприличнее не нашел?

Настоящий джентльмен всегда говорит правду и почти ничего кроме нее:

— «Не смотрите, что я смугла, ибо солнце опалило меня…» [Песнь Песней] Ты мне своим страстным взглядом дырку в штанах прожег, но, если тебя так смущает моя красота, я могу паранджу накинуть.

Три боя он тупо слил, четвертый выиграл, пятый остановил — критические дни у него, что ли? Да мне-то фиолетово, кто за музыку платит, тот девушку и танцует. А на выходные у меня как раз намечена мексиканочка — сплетенье душ, сплетенье тел, самба-румба-ча-ча-ча.

В раздевалке после душа, когда натягивал футболку, почувствовал какую-то опасность сзади, но обернуться и понять, в чем дело, уже не успел: чуть не врезался лбом в черный кафель стены и взвыл. Не от неожиданности или беспомощности, и даже не от козлиной низости — кто еще бы такой массой на меня навалился — нет. Просто от жуткой боли. Проклятый крючок для полотенец впился мне прямо между ребер, как крюк мясника для подвески туш. Развернулся я мгновенно, однако козел тоже не сплоховал и зарядил кулаком в солнечное сплетение, но попал выше, точно в больное место, потому что я не смог вовремя разогнуться. Боль я заглушил мозгом, — крови нет, значит, жить буду — оставил только рефлексы. Оседая вниз, рванул козлиную ногу на себя и, когда он рухнул на черный пол, прыжком приземлился ему на живот коленями. По пути удачно попал ему по яйцам, а уж добить лежачего способов есть много, видимо, пришло время проверить алгеброй гармонию, но этого не жалко, пусть он и здесь будет у меня первый…

— Прошу прощения, что прерываю, мистер Майлз, Вас к телефону. Попросить, чтобы перезвонили?

Ох, Энцо, у нас тут картинки с выставки на тему болевой прием рычаг локтем, вид сверху. Козлина сразу обмяк, ладонью по полу шлепнул — сдаюсь. Да если бы не твой дворецкий, я бы тебя сейчас… Но пришлось сползать с него, сбоку, без дубля коленом в пах. Слава богу, вылетел Майлз из раздевалки раньше, чем успел увидеть, как я корчусь от боли на полусогнутых, — сильно он меня приложил, раз адреналин так быстро выветрился. Энцо смотрел на меня, пока я не разогнулся и не встал нормально, кивнул и тоже вышел. Я кое-как натянул джинсы, кроссовки завязывал в высоком партере, стоя на коленях, а сам думал, что у меня там: ребра в хлам или кишки всмятку? И смогу ли я завтра пойти на свидание? Да черт с ним, со свиданием, смогу ли до дома добраться? И какого актуального членения предложения это было за нападение? Без предупреждения, суда и следствия?

— Мастер Джулиан, — опять Энцо, что сегодня у вас за дом ужасов с сюрпризами? — Мистер Майлз, по-видимому, не успел сообщить, что тренировочная площадка закрывается на неделю — я вызвал профессиональную службу для сезонной уборки. Так что у Вас оплаченный отпуск до следующей пятницы, и позвольте мне принести свои искренние извинения за доставленные неудобства. Хорошего Вам отдыха, — на пути к выходу всучил мне бумажный пакет и опять учтиво поклонился.

На улице я попробовал глубоко вдохнуть, и зря, потому что несколько минут пришлось сидеть, прислонившись спиной к черной, как козлиная душа, стене. До дома как доехал — не помню, а в пакете оказалось безумно ароматное итальянское печенье. Боюсь, это было единственное, чем я запомнился своей мексиканке. Она, конечно, не перезвонила, и я не настаивал. Ну что ж, бывает и такое, зато ребра целые, а кишки — их тридцать метров, как-нибудь между собой разберутся. Зато у меня теперь свежей мотивации и священного гнева хватит на новый сезон какого-нибудь комикса Марвел.

****

 «У меня поехал чердак: я схожу с ума по парню. Стыдно признаться, но я не сплю из-за него ночами…» [Mad About the Boy]

 Я встал и закрыл дверь на кухню. Если Энцо не нарочно включил эту песню — пусть сам и слушает, а если нарочно — то один хрен не уволишь. Хотя чего уж тут, все равно на душе погано, и локоть распух, на который я приземлился. Волк быстро среагировал — часто, что ли, мужики на него сзади охотятся? Опять я с больной головы на здоровую. Нет никаких мужиков, мудак только один, у которого на него стоит не по-детски. Да кто бы мне сказал, что в тридцать два года у меня начнутся мокрые сны, еще и с парнем в главной роли, — прибил бы на месте и отправил казармы драить ватными палочками. А тут второй месяц как увижу Барнса рядом с собой, так встает. Даже по бабам успел сбегать, только вот в лицо им не могу смотреть: чтобы дело до конца довести, все время глаза закрываю и представляю своего архитектора. Да не мой он вовсе, особенно после сегодняшнего. Глаза у него были как у лиса Тодда, когда хозяйка сняла с него ошейник и оставила одного в чужом лесу. Ощущаю себя не охотником даже — живодером. Но кто же мог представить, что у него такие ноги! У редкой бабы такие найдутся: лодыжки тонкие, икры стройные, под кожей мускулы переливаются. И ведь пришел я к нему не драться, а намекнуть, что дресс-код у нас другой. Но как вспомнил, что вместо Энди теперь в моих снах бегает по песку эта волчья образина, как встрепенулся мой моряк при виде этих ног… Стыд и позор, в общем. Надо было себе врезать, а не Барнсу. Еще и в спину… Но огребли мы по полной с морячком, повезло, что Энцо пришел. Номером, кстати, кто-то ошибся.

Так было херово, что пришлось открыть сейф и долго выбирать, чем бы забыться после такого. И плевать, что Энцо увидит, — я, в конце концов, у себя дома.

Счастье — как здоровье:

Пока его не замечаешь — оно есть.

Общеизвестная мудрость

Как там в книжке? Еще два месяца простоять и восемь недель продержаться? Организм молодой, здоровый, справится. Эти пять тысяч баксов мне нужны по-любому, но только вот без сна человек выдерживает всего три дня. Зато теперь я прекрасно знаю, где у меня желудок, особенно по ночам, когда болит невыносимо. Анальгетики уже почти не помогают, поэтому я сижу в обнимку с грелкой или пакетом льда, что под руку подвернется. И думаю. Мысли у меня черные, как черный человек из черного дома, который спать не дает мне всю ночь. Сам-то, наверное, обложился девицами и дрыхнет, а я в мыслях окунаю его, как колдун вуду, в черный омут своей желудочной кислоты и смотрю, как он корчится, разъедаемый безжалостной средой. Как у него отваливаются рога, исчезают руки, ноги… Хотя визуализация тоже не помогает, болит не то чтобы адски, но спать невозможно. А ведь днем работать, и Дилан уже в шею мне дышит, ждет, мудила, когда я налажаю, и он возьмет управление на себя. Так что про отгул и больничный речи быть не может. И спарринг никто не отменял, и я каждый раз боюсь, что козел заметит, что я вообще не в форме, и все прекратит, и плакали тогда мои денежки. Ну то есть райановские. Плакать-то будет неудачник, который перед каждой тренировкой закидывается пачкой обезбола и парой банок энергетика, а после третьего боя молится, чтобы действие не перешло в партер, потому что точно не подняться. А как представлю, что эта туша козлиная на меня сверху обрушится — все внутри в голос воет и червем извивается. На внутренней стороне двери в раздевалку появился замок, а на стуле всегда лежит комплект спортивной одежды, который я убираю на пол, потому что сижу на стуле сам, дожидаясь, пока руки и ноги не перестанут дрожать. После третьего вежливого отказа Энцо уже не предлагает остаться на кофе, но то и дело подсовывает мне в сумку какие-нибудь десерты. Сначала я их скармливал своим девушкам, а теперь сил нет даже на них: хроническая боль изматывает почище интенсивных тренировок. Жрать хочется постоянно, но при одной мысли о чем-то постороннем в желудке начинается паника, и пару раз обеденный перерыв я провел в обнимку с унитазом. Пенелопа так не ждала мужа, как я окончания этого гребаного проекта! Каждые выходные собираюсь доползти до аптеки, но просто тупо сижу, скрючившись на диване, пью горячую воду и ем овсянку. Иногда удается задремать.

****

Сегодня монархист-колонизатор Барнс превзошел самого себя. Нет бы как все нормальные люди порадовался, что все срослось и строительство начинается. Видок такой, что его сейчас стошнит от нашего присутствия. Ох, я ему устрою в понедельник на тренировке, раз уж сегодня Стивенса растащило на фуршет и на тимбилдинг. Еда, конечно, не Мишлен, но жрать можно. Волчара нос воротит от плебейских закусок, даже отошел от стола подальше, к макету. На крыше одного из домов красовался розовый флажок с именем «Бонни». Это девка у него новая, что ли? Требует доказательств любви? Имя какое-то знакомое. Да, точно, включали нам воспитатели «Унесенных ветром». Я тогда вместо того, чтобы на Вивьен Ли под одеялом дрочить, воображал себя, двенадцатилетнего, этой самой соплячкой Бонни. Как меня любят родители, и я катаюсь на пони. Смех сквозь слезы. Барнс заметил мой взгляд, флажок вынул и засунул в карман. Ну погоди, сейчас ты у меня проникнешься духом американской демократии, говнюк!

Валуны, как щепки, пляшут в волнах бурного потока,

Пятна молнии дрожат на лепестках,

В горле сушь, и сердце бедное колотится жестоко

—Это Страх, Охотник-крошка, это Страх!

Р. Киплинг

День сегодня очень странный, как и фрукт, о котором с утра бормотала Билли — листья в крови, корни в крови, сам висит на дереве проблем [Strange Fruit]. Как будто я без нее не знаю, что все сплошной отстой. Корпоратив еще этот дебильный устроили, отмечать будут, как мне восемь месяцев нервы мотали. Нашел Стивенс себе службу заказчика — подешевле ведь надо, чтобы нужным людям премию выплатить, — ну вот они его и прокатили на всех аттракционах Диснейленда, так что два месяца коту под хвост, а виноват кто? Архитектор, конечно, потому что слишком умный и понаехавший. Состояние у меня, как Ремарк где-то описал: «Она еще не сдалась, но уже не боролась». Сил осталось только на поддержание себя в прямоходящем состоянии. В аптеку надо бы еще вечером забежать, купить таблеток. На завтрак, обед и ужин. А по венам чистый кофеин, наверное, струится, как… Уже даже ни одной метафоры не придумаю. Поскорее бы все закончилось!

Но вечер этот идиотский только начинается. Ладно, насрать, главное, что долг Райану я почти выплатил, и дело его закрыто. А потом обязательно надо в больницу…

— Шампанского, господин архитектор?

Твою мать, уберись подальше, козлина.

— Благодарю Вас, я не любитель.

Изобразить искреннее удивление у него не получилось.

— Ну это, может, грубое американское стекло искажает вкус благородного напитка? Давайте из хрусталя попробуем?

Вот же ты, мятежный, просишь в рожу! Я в понедельник тебе ее раскрашу. Сдохну, но урою тебя, мудила.

— Что же, Барнс, побрезгуете? Сто долларов бутылка, с собой принес, специально для Вас.

Я взял фужер из его лапищи и выпил залпом — помирать, так с музыкой! Ну или с волшебными пузырьками, один хрен. Сейчас выпью и скажу, что дерьмо! А потом, все еще с фужером в руке, полетел в туалет, так мне стало паршиво. До кабинки добежать не успел — скрутило и согнуло меня около раковин, и я рухнул на колени, все еще думая, как бы не разбить тонкий бокал. Потом меня вывернуло наизнанку, и думать я ни о чем больше не смог, потому что очень страшно, когда тебя рвет какой-то кофейной гущей, а кофе ты пил только на завтрак, и понимаешь, что это кровь.

****

— Майлз, брось меня, уже бесполезно, — Энди чего-то там бормочет, но я его не слушаю. Нам осталось немного, каких-то пятьсот метров, и он уже не вырывается у меня из рук, а покорно висит мешком на спине. Я еще думаю, что мой автомат давит ему на грудь, и что за одну ногу придерживать человека неудобно. Кровь заливает мне бок, течет по штанам в ботинки. Подожди, Энди, дружище, продержись еще немного, тебе наложат нормальный турникет, и ты еще станцуешь со своей женой, а я буду играть с твоими детишками. Только доживи до вертолета, и я сбегаю за твоей второй ногой, я помню, где она.

Волчара весь побелел после шампанского, не серый волк, а полярный. И рванул в уборную, только пятки засверкали. Странный он в последнее время, на тренировках ближнего боя избегает, движения скупые — силы экономит для своих баб? Энцо меня взглядом морозит каждый раз, как волк отказывается от кофе с плюшками, а мне похер, нечего диких зверей прикармливать, они все равно в лес смотрят. Через пять минут Барнс так и не появился — трахает, что ли, кого в кабинке? Пошел на разведку боем.

Не верьте, если вам скажут, что умирать не страшно. И умирать страшно, и смотреть на это тоже.

Волк свернулся в клубок под раковиной в окружении осколков хрусталя и какой-то коричневой жижи. Я присел перед ним, протянул руку, чтобы помочь подняться, а он только посмотрел на меня блестящими от слез и ужаса глазами, попытался отодвинуться, и изо рта у него выплеснулась новая порция крови. Он что, совсем уже? Думает, я добить его пришел?

Захотелось его как-то успокоить, сказать, что я не брошу, боец, не бойся. Но горло захлестнула мертвая петля воспоминаний, и выдавилось только: «Встать можешь?» Он закрыл глаза и с булькающим свистом вдохнул через стиснутые зубы. Насмотрелся я на таких в Либерии — кто жмурится, чтоб рожу неверного не видеть перед смертью, кто пялится на тебя, как будто в загробном мире портрет твой собрался писать по памяти. Я схватил дрожащую окровавленную руку, потянул на себя. И вот этот кулак выбил мне зуб? Да у меня оба его запястья в ладонь поместятся. Ладно, об этом потом, у него уже руки ледяные, нельзя время терять.

Великая вещь — мышечная память! И рад бы забыть навыки по транспортировке раненых, да, видно, не судьба. На спину, конечно, взваливать не буду — много чести, и костюм жалко кровью бешеной пачкать. Встряхнул Барнса за шкирку, чтобы в чувство привести и в вертикальное положение поставить. Он глаза открыл, но видно, что вот-вот в обморок свалится. Пришлось так за ворот водолазки и тащить по коридорам к машине. И дальше что? Везти куда? Говорить он не может, сполз по дверце на землю и опять скрючился. Мерзкая ты тварь! Я ведь так старался забыть про то, как у человека сил остается только дышать, а по серому от боли лицу ручьями течет пот. Он точно сдохнет тут, пока «скорая» за ним едет. Будешь должен, сволочь!

Давненько я так лихо не гонял по вечернему городу, на красный и по встречке! Даже почти простил Барнса за испачканное сиденье. Он опять скрутился в клубок, и, если бы не ремень, укатился бы на коврик под ногами. Кто же это его так отходил? Еще, что ли, с кем тренируется? Надо телефончик взять.

Ааронович был на месте, так что мне больше руки пачкать не пришлось. Из машины волчару быстренько извлекли два санитара и увезли на каталке. Я сходил в туалет привести себя в порядок.

— За что ты его так, Кракен?

— Было бы за что — убил бы, — привычно огрызнулся на дурацкий вопрос. — Я вообще не при чем, просто добрый человек, мимо проходил. Что там у него?

— Прободная язва, — Бен усмехнулся, — дырка в желудке, если по-простому.

— Ножом в него не тыкал, из пистолета не стрелял.

— Там явно была серьезная травма, — и уставился из-под кустистых бровей на мои кулаки.

— Я честно бьюсь, без подлянок, — и тут у меня что-то щелкнуло в мозгу. — А если животом напороться на, скажем, крючок для полотенец?

— Если с мощным ускорением, то вполне реально, — охотно согласился ехидный потомок Моисея. Босс ему платит какие-то космические суммы, но ни один из наших парней, кого к доку живым довезли, не умер. — И ты ведь потом еще добавил пару раз? Кувалдами своими?

Я тяжело опустился на кожаный диван — черный, специально, чтобы кровь не видно было. Бок обожгло, в носу пахнуло паленым и затошнило. Память тела, епт. Твою же в дивизию, это, значит, я Барнса чуть тогда не ухлопал в раздевалке? То-то Энцо мне все этим долбаным крюком в нос тыкал.

— А больно с этой язвой? — тупой вопрос, как и я сам.

— Да уж вальс на раз-два-три с улыбкой не станцуешь. Сам-то не замечал ничего?

— Смотрю я на него, что ли? — ноги эти да рожа детская у меня всегда перед глазами. Теперь и запястья тонкие еще, твою мать. Зачем он дрался в таком состоянии? Ну да, он же со мной вообще после того случая не разговаривал, только на работе башкой мотал. — Сдох бы он, если бы я его не привез?

— Ну, зачем так грубо, Кракен. Не веришь ты в чудеса человеческого организма. Позагибался бы еще пару дней с перитонитом, и только тогда…

— Завязывай хохмить, — какие тут шутки, когда я чуть парня не прикончил. Второй раз. Надо мне от него отделаться, добром наши встречи не кончаются. — Лечится это дело?

— Пробоину залатаем, — покивал док. — Но потом диета на всю жизнь, а то возможен рецидив — как уж повезет.

Все, вляпался. Черт меня тогда дернул в контракт включить пункт про физический ущерб! Влетел теперь на десять кусков. Да и хер бы с ними, с деньгами. Все бы отдал, чтобы из памяти стереть эти лица: одно — мертвое, восковое, второе — сегодняшнее, с тоскливыми глазами зверя, которому перебили хребет.

— Лечите, чтобы был как новый, счет мне пришлешь.

— Все будет в лучшем виде, Кракен, получишь своего мальчишку обратно недели через три.

— Он не мой, и домой его отправьте, чтоб глаза мои его больше не видели! — это я уже орал в машине, перекрикивая визг шин и голос совести.

В субботу с бабой не получилось, а в воскресенье я просто пил.

— Мастер Джулиан задерживается на работе?

А, ну да, сегодня же понедельник.

— Он не придет больше. Заболел.

— Очень жаль. Надолго?

— На всю жизнь! Свободен на сегодня, Энцо, можешь идти! На ужин в ресторан схожу.

— Как Вам будет угодно, мистер Майлз. Желаю хорошо провести остаток дня.

Обиделся, да и хер с тобой, сверчок Джимини. Не стать мне уже никогда настоящим мальчиком. Проехали.

Из зеркала в ванной на меня вызверилась угрюмая рожа. Не хватало только чучела попугая на плече. Бритву повертел в пальцах и положил обратно в шкафчик — хоть бы бородищей до самых глаз зарасти, чтобы не вспоминать ни о чем. Взял бутылку рома и пошел к сейфу. Три коробки наугад пока хватит, на остаток дня. А на остаток моей гребаной никому не нужной жизни креативщики эти еще что-нибудь придумают.

Центральноафриканская Республика (1996г.)

23 мая 1996 года американским военнослужащим, расположенным в городе Банги, было поручено организовать эвакуацию граждан США, в том числе и некоторых государственных служащих, а также организовать повышенную безопасность американского посольства. Эвакуировано 448 человек, из них 190-208 американцев. Последние солдаты морской пехоты покинули Банги 22 июня. О потерях американской армии информации нет.

Википедия