Бежать было трудно. Все-таки регулярные тренировки, особенно с волком-людоедом, — большое дело. А тут и года не прошло, а дыхалка уже к хренам собачьим. Ну дырка в ноге тоже, конечно, не придает сил. Черт меня дернул вернуться на полевые работы. Хотя тут если кого и прикончишь — то за дело. Хватит с меня случайных жертв.

Я безжалостно гнал себя через какой-то парк. По будням в этом занюханном районе народу мало, свидетелей не будет. Расслабился в конторах, даже оружия не взял. А пуля летит быстрее и дальше, чем мой кулак.

Нога подвернулась в третий раз, и я упал. Все, пора где-нибудь затаиться, может, удастся отсидеться? Крови немного, кость не задета, и вообще не рана, а комариный укус. С тем, что было, не сравнить. Перетянул ремнем и замотал джемпером. Жалко кашемир, конечно, но на том свете не пригодится. Преследователей пока не видно, справа торчит то ли дом под снос, то ли фабрика — там и пережду. А вдруг повезет?

Дом оказался жилой. По узкой лестнице кое-как добрался до последнего этажа. Внизу послышались запыхавшиеся голоса — здорово же я замедлился, мать мою за ногу, раз уже догнали. Тут, значит, и сдохну. Ведь даже ножа нет! Я тяжело прислонился спиной к гулкой двери, странно белевшей на кирпично-ржавой площадке. Ничего, Энди, я тебя еще порадую рассказом о своей последней битве! До скорой встречи, дружище! А потом я почему-то завалился назад, даже не успев ничего понять.

Сначала я увидел зелёную футболку с надписью “Всегда будь собой. Но если можешь быть единорогом — всегда будь единорогом”. Потом я увидел лицо Мэри Поппинс, которой сообщили, что все ее воспитанники выросли маньяками-убийцами. Барнс посмотрел на мою ногу и втащил меня внутрь. 

Опустился нежданно


бумажный змей с высоты


в маленький дворик…

Масаока Сики

Картина “Не ждали”, но вести светские беседы некогда, надо что-то делать. Я усадил козлину в коридоре, метнулся к холодильнику и только успел грохнуть банку с томатной пастой об пол лестничной площадки, как на лестнице показались двое с пистолетами. Вот тут мне стало страшно. Брюс Ли, может, и умел от пуль уворачиваться, а я точно нет. А вдруг он по всей лестнице до пятого этажа кровью накапал?

— Эй, слышь, мужик тут большой такой не проходил?

Я тупо помотал головой и зачем-то начал декламировать Беовульфа на староанглийском: 

—  Истинно! исстари

слово мы слышим

о доблести  данов,

о конунгах датских,

чья слава в битвах

была добыта!

Я выучил на первом курсе одну страницу на спор, но был уверен, что забыл ее в тот же год. Громилы посмотрели на меня как на душевнобольного, не нашли на потолке выхода на крышу, вляпались в пасту и, матерясь, стали спускаться вниз, оставляя за собой следы помидорной крови. Я метнулся внутрь, дрожащей рукой запер изнутри дверь и прислонился к ней спиной. Майлз сидел на полу и смотрел с недоверием. Вот не было печали! Надо его перевязать, пока меня не начало трясти от пережитого.

— Встать можешь?

— Я даже бегал недавно, — голос хриплый, свистящий. Огнестрельных ранений у меня, слава богу, не было, но про потерю крови и шок я знаю, проходили пару раз. Надо его побыстрее осмотреть, пока он в сознании — потом я его с места не сдвину. Помог ему подняться, дотащил до ванной. Мои познания в обработке ран ограничивались антисептиком и пластырями, а тут я даже вспомнил про входное отверстие. Но его не было, просто глубокая кровавая дорожка, в которой видно мышцы.

— Пойду за ножом, — он что, подумал, что я ему все-таки отрежу яйца? Пусть боится, козлина. — Штаны разрежем, чтобы рану не тревожить лишний раз.

Он рот открыл, но осекся под моим взглядом, завозился с ремнем.

Волосатые ляжки мужика в трусах — совсем не то зрелище, которое я привык видеть у себя перед носом. Залил рану перекисью, захватил чистое полотенце и потащил уже заметно обмякшее тело на диван в гостиной. Нашел аспирин и налил в стакан воды.

— Ром у тебя есть? Или виски?

— Я не алкоголик.

Потом вспомнил, что с лета осталась почти полная бутылка джина — мы с девицей устроили джин-тоник пикник на пожарной лестнице, но пошел дождь, и мы убежали пережидать его в постель. Козел проигнорировал стакан и забрал у меня бутылку, запив таблетки большим глотком. Через несколько минут он уже отключился и захрапел. Я укрыл его пледом и пошел отмывать лестничную клетку.

****

Ногу дергало. Нос щекотал запах еды. Пришлось открыть глаза. В огромные окна пялился фонарь на той стороне улицы. Там, по-моему, парк, через который я бежал. Голые кирпичные стены, узкий длинный стол перед окном заставлен аккуратными стопками и рулонами бумаг. Надо сесть, глотнуть еще обезболивающего, подумать.

— Давай помогу.

Рожа хмурая, смотрит исподлобья.

— И ногу покажи, вдруг воспалилась.

— Все нормально. Спасибо, что впустил.


Ответом меня не удостоил, швырнул на диван пакет.

— Не Диор, конечно, но уж как-нибудь перебьешься. Давай помогу до ванной дойти. Потом ужин.

— Спасибо, я сам.

— За стойкое перенесение боли я медалей не выдаю. Не выделывайся, держись за меня. Героя из себя на унитазе будешь корчить.

Я кое-как смыл с себя кровь и пот, стараясь не намочить повязку. В пакете оказались просторные штаны и футболка, новые, в упаковке. Сразу вспомнилась армия. 

На барном стуле сидеть не так уж и больно, ногу можно вытянуть. В тарелке дымилось что-то ароматное.

— Карри. Не нравится — ешь просто рис.

Мне понравилось, и добавка тоже.

— Ты всегда сам готовишь?

— У меня нет дворецких. Пей лекарство, и я тебя отведу в комнату.

— Я могу и на диване…

— Я здесь работаю. Для тебя гостевая спальня. Будешь ночью умирать — делай это тихо. У меня завтра собеседование с утра.

 — А Стивенс?

 — Он меня с проекта снял и контракт не продлил. Даже имя мое убрал из акта сдачи-приемки, мудак жирный.

— С какого хрена снял?

— По состоянию здоровья. Не стал меня месяц дожидаться.

Ясно. Тему пока развивать не будем, и так ситуация “тушите свет”. Ковыляем в спальню.

Такое ощущение, что я в дорогом бутик-отеле. Есть у парня вкус. Судя по оттенкам розового — то ли дохлый лосось, то ли бедро испуганной нимфы, Ванесса бы знала — гости здесь ночуют исключительно женского пола. Ну точно: в верхнем ящике прикроватного столика — месторождение презервативов. Закрыться, может, на ночь? А то как придет…

С утра меня ждала перевязка, пара свежих газет и завтрак: яичница с беконом и кофе.

— Я вернусь часа через три, никому не открывай. Масло убери в холодильник. В газетах проверь объявления о потерянных животных — может, кто тебя ищет.

Юморист чертов. Но впустил зато, не выдал. Интересно, я бы как поступил на его месте? С послужным списком из изнасилования и непредумышленного убийства. Тоже бы спас? Или пришел бы на могилку нассать? 

Посудомоечной машины у него нет, так что посуду я за собой помыл. В газетах про криминал ничего на мой счет, условленного объявления тоже не напечатано. Босс не станет умничать, напишет про скупку подержанной мебели [визитка Аль Капоне]. Зато колонка “Есть работа” вся пестрит разноцветными рамками. Куда это волчара десять кусков умудрился спустить? Гордец-молодец тот еще. Я же ему пятерку накинул, по доброте душевной. В качестве своей индульгенции. А потом Энцо брезгливо так с серебряного подноса конверт передо мной на стол стряхнул: “Осмелюсь предположить, это Вам, мистер Майлз”. С таким видом, как будто вслух хотел прочитать надпись “Подотрись своей гребаной подачкой, мудак!”. Я эти пять тысяч на Монику все спустил, только без толку. Пора, наверное, боссу признаться.

Нет ничего лучше дома, 

если у вас нет денег пойти куда-то еще.

Правда жизни

Пока искал номер бывшей подружки-ветеринара, пока бегал в аптеку за всякими стягивающими пластырями, бинтами и спиртом, все думал: мне вообще это зачем? Не легче 911 набрать или сразу в полицию позвонить, чем под дулом пистолета штаны пачкать? Ну хотя козлина мог и не найти меня тогда в туалете. Или оставить там до приезда врачей кровью давиться. И по страховке мне бы денег на две недели в больнице и потом на реабилитацию не хватило бы точно. Так что хрен с ним, пусть живет, долг платежом красен.

— Можно мне еще пару блинчиков?

— Ты уже десять сожрал.

— У тебя вкуснее, чем в кафе. Энцо не делает, я иногда завтракаю на улице.

— А, ну понятно, там порошок из пакетика водой разбавляют и пекут. Совсем обленились уже в вашей Америке.

— И кофе еще налей. Почему у тебя нет кофемашины? Я бы сам тогда делал.

— Мне нравится свежесваренный, не ароматизированный бумажным фильтром, — а нельзя с больным желудком, твою мать, кофе больше чашки в день! Объяснить, из-за кого? — И вообще я пью чай, — ну да, как Стинг прямо, англичанин в Нью-Йорке. 

— С молоком?

— Воду тоже добавляю.

Проблем в жизни с новым жильцом, конечно, прибавилось. Спорную истину о том, что не в деньгах счастье, я до сих пор не сумел проверить: не видел еще ни того, ни другого в достаточном количестве. Стивенс, скотина жирная, точно включил меня в какой-то черный список для своих товарищей-мудозвонов, и нормальной работы нет, а кредит никто не отменял. При мысли о девушках теперь не сердце трепещет от томного желания плоти, а бумажник сжимается от ужаса. Козлина денег не предлагает, и я, конечно, не прошу. Унижаться не стану. Вообще вся эта ситуация напоминает мне рассказ О’Генри, в котором голодный аристократ кормит зажравшегося бродягу. И тоже ведь долг чести. 

Но самое сложное — это знать, что дома всегда кто-то есть. Опасность. Чужак. Моя квартира — это мое все: крепость, колодец желаний, озеро надежды, сердце циклона. Моя душа. Здесь я плачу от боли, вою от злобы, подпеваю Билли, танцую под Джорджа Валентайна и больше не впускаю никого. С девушками просто: вечером прямиком в спальню, утром — завтрак в постель и до свидания, дорогая, позвоню обязательно, ты самая-самая, еще так ни с кем и никогда. А теперь даже домой идти не хочется, потому что надо смотреть в лицо тому, кто изгадил тебе всю жизнь, и убить его нельзя, потому что он гость. И морозильной камеры нет, чтобы труп спрятать. Хуже некуда. Им бы с Райаном встретиться, поспорили бы, кто меня круче поимел. Хорошо еще, что, когда я сажусь работать, козлина не пялится мне в спину, а уходит в спальню, разговаривать нам все равно не о чем.

****

Волчара каждый день отправляется на охоту, а я на разведку. Удивительное дело — квартира по сравнению с моим домом крошечная, но мне просторно. Несмотря на голые кирпичные стены, здесь по-домашнему уютно, не как в моем бункере. Окна выходят в парк, и стол его рабочий туда смотрит. Кухня выставлена вдоль короткой стены, столешницы все из дерева, на полу доска. Надо тоже себе половицы настелить где-нибудь, как на яхте чтобы было. Когда еще куплю… Диван перед окнами не дизайнерский, но чертовски удобный, я на нем провел два дня. На третий день я расширил ареал своего обитания до хозяйской спальни.

И опять Барнс меня удивил. Узкий матрас на бетонном полу, рядом дощатый ящик, набитый журналами по архитектуре, и светильник. Из роскоши — белые занавески в пол и огромный встроенный шкаф с зеркальными дверями, а так — тюрьма-тюрьмой. Деньги, что ли, закончились? Я бы сначала свою комнату сделал, а гости перебьются.

Ну, что тут у нас в шкафу? Я как только на гражданку вышел, сразу помчался в магазины — надоело всю жизнь то обноски чужие донашивать, то в одинаковой со всеми форме ходить. А потом уже босс отвел меня к своему портному, и подсел я на качественную одежду намертво. Кто там вякнул, что не одежда красит человека? Голый рекрут в полумраке интендантского склада жалок и расчеловечен. Домашние мальчики провожали рубашки, трусы и даже носки такими взглядами, как будто с бубенцами своими навек прощались. Я же от радости себя не помнил, когда срывал сиротские шмотки, отдирая от кожи и сердца свое никому не нужное прошлое. С новой формой ко мне прилип и новый характер, и никто больше не дразнил меня “крошкой-мандавошкой”. Сначала у меня появился номер. 451237. И насрать, что вокруг было еще пятьдесят девять других номеров. Мой — уникальный, личный, неповторимый. Я даже иногда специально по дурости автомат ронял, чтобы Шляпа [инструктор новобранцев морской пехоты США] проорал мне его в ухо. Перестал, когда он пообещал, что его ногу и мою жопу будут разделять хирургическим путем. Потом на зеленой форме появились новые значки отличия, и я знал, что больше не такой, как все.

Н-да, английский лорд и здесь подкачал — две пары потертых джинсов и три водолазки. Ни одного костюма, зато спортивной одежды целый ящик. Да я на собеседовании не взглянул бы на кандидата без галстука! На что он вообще надеется, оборванец. Ну хоть нижнее белье приличное, и все, твою мать, в британских флагах! Ностальгия замучила? Убирался бы ты, дикий зверь, в свой Шервудский лес. А я бы сдох у твоей двери. Бесит! 

И снова этот его запах! В волчьей спальне им пропитаны даже пылинки в воздухе. Источник обнаружился в маленьких шелковых мешочках, распиханных по всему шкафу.

На ужин Барнс приготовил чили, но только опять совершенно пресный. И недовольно носом дернул, когда я деликатно обратил внимание на этот недостаток. Грохнул на стол острый соус и мельницу с перцем, проворчал что-то про репатриацию гребаных огнеедов на обетованную Огненную землю и больше на меня не смотрел. Ну, я не гордый, даже добрый, когда сытый.

Сложнее всего, когда он делает мне перевязки. Утром еще ничего, я потом сразу, как за ним входная дверь хлопнет, достаю из-под диванной подушки коробку салфеток. А вечером глаза закрываю накрепко, чтобы не видеть взъерошенный после пробежки затылок, шею, дорожку позвоночника под футболкой… Я так уже чуть не прокололся один раз, когда дернулся под его руками. Он вскинул на меня испуганные глазищи, как Красавица на премьерном выходе Чудовища:

— Больно? Извини…

— Пальцы у тебя холодные.

— Не нравится — сам все будешь делать.

Тут жмурься-не жмурься, а полуоткрытый рот и весь этот беззащитный вид снизу вверх пришлось перекрывать картинами пылающего вертолета и запахом горелого мяса. Иначе морячок отсалютовал бы ему прямо в лицо. А после такого длительного воздержания — еще и с залпом из всех орудий. Все-таки волк красивый, наверное.

Когда он садится работать, я прекращаю притворяться, что читаю газету. Шуршу иногда страницами для конспирации и смотрю, как он сидит, поджав под себя ногу. А другая или пальцами в пол упирается, или болтается в такт музыки в наушниках. В квартире тепло, и Барнс ходит в шортах. Один раз вообще выскочил из ванной в одних трусах — гениальную мысль надо было зарисовать. Я не возражаю. Просто смотрю, запоминаю, а потом, пока штаны еще похожи на штаны, а не на плащ-палатку, иду в свою розовую спальню. Там тоже есть салфетки.

Над нами чужие светила,


Но в сердце свои бережем,


Мы называем домом Англию,

где не живем. 

Р. Киплинг

— Тебя кто учил так вкусно готовить?

— Жизнь. Девушки любят завтрак в постель. Ты, может, кленовый сироп прямо из бутылки уже выпьешь? И блином закусишь?

— Да его же по соседству производят, в Канаде. Это не твой супер-редкий чай.

— Чая у вас приличного днем с огнем не найдешь, и все равно заварить никто толком не умеет. А Канада входит в состав Британского содружества, так что ты планомерно уничтожаешь государственный запас продовольствия десятка стран. Подсудное дело, между прочим.

— Да купи уже бутылку побольше в следующий раз и не парься! 

Жрет козел как голодный тиранозавр после тысячелетней спячки. Я за неделю задолбался готовить каждый день, и бюджет на меня недоверчиво взирает: “Мы правда себе можем это позволить?” Иногда подмывает позвонить и сказать: “Синьор Энцо, не страшно жизни сей оковы в одиночестве влачить? Никого не потеряли? Как анонимный доброжелатель, спешу сообщить, что Ваш хозяин Вам изменяет с кухней народов мира, ест с простых тарелок железной вилкой и даже приучен убирать за собой со стола. Заберите его уже, Христа ради!” А он мне: “Боюсь, Вы ошиблись номером, молодой человек с незнакомым мне британским акцентом. Живите сами со своим козлом, с меня довольно”.

Будь Майлз нормальным — можно было бы провернуть с ним одно денежное дельце, которым Торстен иногда промышлял. Меня, правда, никогда не впутывал, знал, что откажусь. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Хотя в клетку я с козлиной точно не полезу, он слишком хорошо меня изучил, убьет с одного удара и скажет, что так и было. А для честного боя я не в форме. Можно, конечно, позвонить Леону и попросить позаниматься в долг, но это надо часа по четыре в день тренироваться несколько месяцев, и на хлебе с маслом такие нагрузки я не выдержу. Да и не поставит никто на новичка нормальных денег. И ни в одну контору архитектора с разбитой рожей или сломанной рукой не возьмут. Просто замкнутый круг, засады вокруг, а в центре пентаграммы козел рогатый сидит с ящиком печенья и бочкой варенья. Жрет и радуется.

— Можно, я на твоем компьютере проверю кое-что, пока ты на собеседовании?

— Только на порносайтах долго не торчи, а то противопожарная сигнализация сработает. Ну задымишься же от трения.

— Это ты из личного опыта? У тебя, надеюсь, подписка премиум?

— Видео с тобой у меня в закладках, с комментариями, над чем поработать надо. Почитай внимательно, я там много написал.

Содержательные беседы, конечно, но хоть какое-то разнообразие после “мы Вам перезвоним”. С девушками вообще непонятно как без денег разговаривать. Я дальше конфетно-букетного периода с трепетанием ресниц и взволнованным шепотом с запахом мяты “я на втором свидании такого обычно никому не позволяю, но ты — особенный” отношения не продолжаю. Расставаться надо на этапе взаимной приязни и отличного настроения после качественного секса, его я обеспечиваю на сто процентов, ни одна еще не ушла обиженной. А вот все эти планы на будущее, общие друзья, знакомство с родителями, сколько ты хочешь детей — мимо, пусть их относит ветром вдаль. Меньше слов — больше дела! 

— Может, купишь мне свежий выпуск Wall Street Journal? Сегодня должен выйти.

— Что, скучно в доме одному? Давай я тебе такое скажу, что у тебя мозг вскипит. Заодно узнаем, где он прячется. У пламени нет тени. Все, пока, переваривай!

Когда он уже уберется, наконец? Или все его стадо на мыловарню отправили, и он теперь исчезающий вид? У меня тут не заповедник для козлов! Хотя домашние животные очень помогают во время стресса. И во время голода тоже.

****

У Барнса вроде все срослось с одной конторой, так что он был в хорошем настроении. Даже не рычал, когда я разбил чашку.

— Я не нарочно. Я потом тебе куплю такую же.

— Здесь таких нет, я из дома привез. Ладно, будет повод съездить.

— Часто туда летаешь?

— Еще ни разу, работаю все время. Ты был в Англии? Или в Америке учился?

— Сначала на Пэррис Айленд, Южная Каролина [база рекрутов морской пехоты США]. Потом в Сан-Бернардино, Калифорния [база морской пехоты США].

— Не слышал про такие.

— Не для всех места.

Закатил глаза, губы поджал. Надо, что ли, помягче с ним.

— Ты сам в Лондоне жил?

— Не поверишь, у нас и другие города есть в стране, — все нормально, перешел в зубастый режим. — Оксфорд, например, старейший в мире университет.

— Я в курсе.

Волк пожал плечами и пошел опрыскивать свои растения. В кадке торчит что-то с большими листьями, на подоконнике цветы пестрые в горшках. Сменим тему.

— Я думал, цветы только летом цветут.

— Это цикламены, у них сезон с октября по март. 

— Подружка подарила?

— Нет, сам купил. Я люблю цветы. У меня папа садовник.

Что там за сады твой папаша окучивает? Королевские? Чтоб сынка в частный колледж посылать и в Лондоне учить.

— А мама?

— Мама раньше была учительницей английского и литературы, — он поморщился недовольно, — а сейчас работает из дома, пишет статьи для местных издательств.

— На какие шиши они тебя в частный колледж отправили?

— Дался вам всем этот гребаный колледж! — он неожиданно сорвался. — Тебя бы на два года сослали в интернат и приезжали раз в месяц на час! А домой не пускали! Тогда бы никто не завидовал!

Я бы завидовал. Всего два года, и каждый месяц ты видишь родителей. И знаешь, что они есть. Мы все бы обзавидовались.

— Твои-то почему тебя до сих пор не ищут? Лишний миллион без спроса потратил? Из-за курса Доу Джонс поругались? 

— Потерялись, — смотри-ка, его, оказывается, можно заткнуть. Губы сжал, боится лишнего ляпнуть. — А перед этим в приют меня сдали.

— Прости, я не…

— Забей. Это их проблемы. Проехали.

На завтрак меня ждала двойная порция блинчиков и новая бутылка кленового сиропа. Джулиан, наверное, встал совсем рано, потому что входная дверь хлопнула в восемь утра. Я жевал и думал, можно ли одомашнить волка. Рискнуть, по-моему, стоит.

— Я сказал, что меня это не интересует, мистер Трейтон — ледяная вежливость дала трещину. Кто там его так достал? Я думал, это я главный специалист.

— Да ладно тебе, Барнс, с тебя не убудет. Нам же надо побыстрее сработаться, а это — лучший способ узнать друг друга, — о, мужик, ты сейчас огребешь по полной. Не спеши только, дай мне минуты три до двери дойти.

— Еще раз ручонку свою протянешь — полетишь вниз по лестнице, — ну все, волчара взбесился.

— А ты мне еще раз выстебнешься — и можешь забыть о контракте. Не тупи, Барнс, тебе больше таких условий никто не предложит. Никогда не поверю, что ты целка, с таким-то милым личиком…

Я уже почти доковылял до входной двери, когда послышался удивленный мявк и тяжелый стук падающего по ступенькам тела.

— Все, тебе конец, Барнс! Забудь про работу в Нью Йорке! Оооо, моя спина.

Волк яростно захлопнул дверь и уперся своими бешеными глазищами мне в лицо. Комментировать не стал, пошел мыть руки. Испачкался же об американскую грязь. Я добрел до дивана, удержался от стона — привыкнет еще, что мужики от него стонут — и с облегчением вытянул больную ногу. Он вернулся, уже не бешеный, а какой-то усталый и расстроенный.

— И что это было?

— Это было две недели работы коту под хвост! А если этот мудак и правда всех знает… Ну ничего, у вас большая страна, перееду вон хоть в Бостон.

— Надо было его проверить сначала на гей-радаре.

— У него жена и двое детей! — снова окрысился, клыки показал. — Что за гребаный цирк тут у вас! Я же каблуками не стучу, в мини-юбке не хожу — с какого хера они все на меня кидаются?

Я промолчал. У меня свои причины. Я их в кулак каждую ночь зажимаю, когда вспоминаю, что ты через стенку спишь. Иначе тоже полечу вниз по ступенькам.

— Что на ужин сегодня? — надо же его отвлечь от грустных мыслей. А Трейтона этого я найду и спущу уже не по лестнице, а в славное море, широкий Гудзон, ногами в тазике вперед. Или по кусочкам лучше?

— Я же вчера готовил?

— Я думал, это обед…

— Там на двоих было на два дня! Жри теперь хлеб с маслом! — и опять уфыркал в свою комнату. Умею я успокоить… Но ведь вкусно было, от Энцо такого не дождешься. 

Джулиан прошел к двери — переоделся для пробежки.

 — Уже темно вообще-то. Ты там поосторожнее.

— Все, что могло случиться, уже случилось, — злобно процедил, надевая кроссовки, но на меня не посмотрел. — При свете дня. Я теперь первым бью, на упреждение. 

Минут через двадцать заскреб ключ в двери, и волк поставил передо мной белый пакет с горячими коробками.

— Ужин. Я часа на два. За собой убери.

— Спасибо.

Я ел свою любимую тайскую еду и чувствовал себя последней сволочью. Как и всегда в его присутствии.

Вернулся он в десять, заварил себе чаю, шарахнул кулаком по кирпичной стене и сел за стол работать.

Получил подарок —


в чайной чашке домой несу


 золотую рыбку… 

Найто Мэйсэцу

Я могу собой гордиться: превратил-таки свою квартиру в оплот патриотизма и аутентичной культуры Соединенного Королевства. Интересно, полагается медаль за обращение аборигенов в британское вероисповедание? Я возьму деньгами, спасибо большое, Ваше Величество. Живешь так с человеком две недели, кормишь его, медицинскую помощь оказываешь, заглушаешь истерику инстинкта самосохранения, когда поворачиваешься к нему спиной. Да вообще дохрена всего для него делаешь, а он просто исчезает. По-английски. Или его инопланетяне похитили? Домой на Криптон забрали? Скатертью дорога, мой лучезарный нежный взгляд не омрачится тенью!

Но детский приют — это, конечно, хуже, чем интернат. Там мы все хоть одного возраста были, и то мне пришлось месяц с ободранными кулаками ходить и на ночь стул к двери приставлять, пока до всех мудаков дошло. А в приюте они, вроде, спят в общей спальне, и творится там страшное. Поэтому он таким козлом и вырос, иначе не выживешь. А деньги тогда откуда? Богатый американский дядюшка? Лотерея? Или удачно женился? Вот бы на меня что-нибудь свалилось хорошее, а то, чувствуется, так и придется расстаться со своей американской мечтой и домой в каморку возвращаться. Нет уж, тоска по родине и ее обитателям меня точно не мучает. Так что “к оружию, к победам, героям страх неведом!” [Дж. Байрон]

— Мистер Джулиан Барнс? Вас беспокоят из бюро Роберта Картрайта. У нас есть вакансия архитектора на полгода, если это Вас заинтересует.

— Да, конечно, очень.

— Вы можете начать немедленно? Тогда подъезжайте завтра в девять утра. 

— Я приду! Спасибо огромное.


И что это было? Это я себе карму с чакрами почистил, когда козла спас? И не Стивенс ведь какой-нибудь, а сам Картрайт! Это как если бы мне позвонили сказать: “Вы помните, как в детском саду писали поздравление к Дню матери? На сердечке, криво вырезанном тупыми ножницами? “Дарагая мамачка паздровляю”? Так вот, Ваше творение попало в шорт-лист Букеровской премии. Не желаете еще что-нибудь сочинить?” Да даже полгода у Картрайта будет у меня в резюме золотыми буквами сиять, а если очень постараться — а уж я постараюсь — то, может, оставит он меня у себя? Вот это будет джек-пот!

****

— Никак, ангел-хранитель тебя под крыло взял, Кракен? Спасибо хоть сказал человеку? Рука у него легкая, даже шрама не останется. 

— На мне все само заживает, док, ты же помнишь. Когда смогу нормально ходить?

— Недельки через три побежишь. Только не переусердствуй, босс уже и так всех на уши из-за тебя поднял, даже Кардинала подключил.

А вот это интересно. Серый Кардинал — личность настолько таинственная, что никто его никогда не видел. Я только пару раз слышал, как босс с ним по телефону беседует. Как бы Энцо сказал — “с большим пиететом”. Настоящее секретное оружие. Класс “Фантом”.

Дом показался слишком большим, темным и нежилым. Не было ощущения пространства и полета, к которому я, оказывается, привык. Как будто перебрался с легкого мультяшного парусника на грузовую баржу, где все из железа и привинчено к полу.

— У Вас есть какие-то замечания, мистер Майлз?

— Тебе дом нравится, Энцо?

— На кухне меня все устраивает, мистер Майлз. 

— Да я про все это вот… — я скептически обвел взглядом помпезную столовую, — все эти шандельеры-канделябры. Как на параде каждый день, честное слово.

— Дизайн интерьера отражает состояние души владельца. Британские ученые советуют пересматривать его каждые пять лет. У людей меняются вкусы, интересы, образ жизни, что, несомненно, влияет на восприятие окружающей их обстановки.

— Может, просто все в белый покрасить?

— Я бы порекомендовал поискать специалиста, мистер Майлз. Здесь требуется особенный человек, который может понять невысказанные желания владельца и превратить эту, с Вашего позволения, генеральскую казарму в место, где хочется жить долго и счастливо. Уверен, что такого эксперта можно найти здесь, в Нью-Йорке. Хотите, чтобы я навел справки?

— Не надо, спасибо. Сам поищу. Да, кстати, ты знаешь, что это за ботаника?

— Засушенные лепестки розы, — Энцо высыпал на стол содержимое шелкового мешочка из волчьего шкафа. У него там их сто штук, не заметит. — Это специальный сорт, используется в парфюмерии. Дамасская или персидская, к сожалению, сказать не смогу. А вообще самые ароматные розы выращивают в Англии.

— Ясно. А в Америке какие есть цветы? Чтобы дома росли в горшке?

— Я бы рекомендовал орхидеи, мистер Майлз. Символ совершенства. Особенно красивы редкие сорта. Цветут долго, так что о дарителе будут вспоминать с благодарностью и признательностью. Можно обратить внимание и на язык цветов…

— Достаточно, Энцо, я все понял, — я сгреб мешочек и лепестки в ладонь. На столе осталось еще много, но не буду привлекать внимание.

— С Вашего позволения, мистер Майлз, я бы убрал лепестки в ту дивную резную шкатулку, которую подарила Вам синьорина Феррелли. Аромат роз восстанавливает душевный баланс. Можно, конечно, использовать его для отдушки одежды, но я осмелюсь предложить поставить шкатулку рядом с кроватью — уверен, что чудесный запах навеет чарующие сны. А крепкий сон для выздоравливающего — лучшее лекарство.

— Делай как знаешь, Энцо.

Мешочек я засунул под подушку. И спать пошел рано. Сны были отличные, уши горели даже за завтраком.

— Как прошло, Нико?

— Все путем, Кракен. Больше у этого Трейтона даже под гимн не встанет. А уж соплей распустил! Если будет еще такая работенка, ты уж про меня вспомни, а? Мисс Ванессу в колледж, конечно, возить — тоже задача ответственная, но когда еще и для души…

— Договорились, Нико. Я замолвлю за тебя словечко перед боссом.

— Вот спасибочки, Кракен, век не забуду!

— Энцо, как ты думаешь, реально приручить волка?

Он поднял на меня непонимающие глаза, забыв про чашку на подносе:

— Боюсь, что не смогу дать исчерпывающий ответ, исходя из личного опыта, мистер Майлз. Насколько я осведомлен, необходимо большое терпение, чтобы завоевать доверие этих благородных животных. Также, если мне не изменяет память, волки исключительно свободолюбивы, верны партнеру, а еще могут перекусить берцовую кость с одного раза. Когда он позволит привести себя в дом, нам придется решать вопрос с шерстью и запахом, — он выпрямился, и по лицу его скользнула не то тонкая улыбка, не то отблеск солнца на серебряном подносе. — И диета у него, наверное, специальная?

— Он мало ест, — в кармане под пальцами прошелестел шелковый мешочек. — И не воняет.

— В таком случае, мистер Майлз, можете на меня рассчитывать, я окажу всяческую поддержку. К тому же средиземноморская кухня, безусловно, самая полезная. Что желаете сегодня на ужин?

И вовсе не надо ухаживать за девушкой 

для того, чтобы с ней подружиться. 

Дж. Сэлинджер

В субботу я решил проверить новый маршрут, через город. Всегда осуждал тех, кто полной грудью дышит выхлопными газами и загнанно пыхтит в лица прохожим, но надо когда-то попробовать. Может, старость? Денек обещал быть жарким, так что выбежал пораньше. Девушек, правда, в этот час на улице маловато, но на воскресенье свидание уже назначено. Не надо жадничать, милостивый государь Барнс, оставьте и местным кобельерам поживу. 

На визг шин, жалобный женский крик и злобные мужские ругательства люди реагируют по-разному. Сегодня они решили не обращать на них внимания — кому хочется портить чужими проблемами субботнее утро. Красный кабриолет опять взвыл, пачкая резиной асфальт, а она осталась сидеть на тротуаре, неловко подогнув ногу, в окружении рассыпавшихся из блестящей сумочки дамских хитростей. Прохожие равнодушно обтекали ее жидкими ручейками. Не самое удачное время для колыбельной, но другого успокоительного на ум не пришло. Под мое мяуканье Summer time она подняла голову, и я увидел, что ее глаза на звезды не похожи. И вообще это он. В нелепом в такой ранний час роскошном вечернем платье и туфлях на каблуках. Но настоящий английский джентльмен не оставит девушку в беде, даже если у нее сорок восьмой размер ноги и выпуклости с груди сползли в трусы. Слёзы у всех соленые, уж я-то знаю, своих наглотался.

— Вам идет зеленый, Вы похожи на черный тюльпан, — вот ведь ляпнул не подумав, сейчас обидится, что я расист.

— А этот мудак сказал, что я жаба, — всхлипнула она, пытаясь запихать вещи в сумочку.

— Он просто целоваться не умеет, — я подал ему цилиндрик туши. — Позвольте, я помогу Вам подняться.

Я довел ее до скамейки и промыл ссадины водой из беговой бутылки. “Чуть свет, уж на ногах, и я у Ваших ног…” — я опустился перед ним на колени, промакивая кровь на черной коже салфеткой. Она — раз в платье, значит, девушка, решил я в конце концов — улыбнулась и вытерла слезы.

— Спасибо, мой храбрый рыцарь, бог послал мне Вас в утешение.

— Неисповедимы пути его, моя прекрасная дама. Вы далеко живете? — она кивнула и опять скривила губы. — Я поймаю Вам желтого единорога.

 
Я посадил ее в такси и вручил шоколадный чупа-чупс, которых мне моя девушка двухнедельной давности понапрятала по всем карманам, чтобы я ее не забыл. Заплатив водителю и закрывая дверь, я прочел незнакомке хокку:


Верь в лучшие дни!

Деревце сливы верит:


Весной зацветет.

Она зашевелила губами, повторяя слова Басё, а я помахал ей на прощание рукой.

Маршрутом я не проникся, больше там не бегал, но долго еще завидовал смелости парня, который честен перед собой настолько, что готов стоически сносить презрительный игнор обывателей. Я, между прочим, как раз из этих добропорядочных граждан с раскаленным тавром наперевес. Так и норовлю выжечь на чьем-то лбу алые буквы “пидор”, пусть и в виде белых шрамов. А вот показать себя во всей красе — трусливого бабника, который дольше двух недель в одну девушку хрен не сует, чтоб не привязаться, не дай бог — это не ко мне. Свою мерзкую ублюдочную натуру я прячу за красивыми словами и кубиками на животе, а каменное сердце свое лучше выгрызу, чем кому-нибудь еще раз открою. А уж когда подумал, сколько таких парней в вечерних платьях я в Лондоне отходил кулаками и ногами, стало совсем тошно. Точно, старость.