Громкий треск электрического разряда огласил помещение. А следом раздался рев, переросший в болезненный вой.

Тварь на лабораторном столе прекратила бешеные метания в попытке вырваться и рухнула безвольно, продолжая, однако, скрести металл длинными уродливыми когтями. Из приоткрытой пасти потекла, пузырясь, красноватая пена, а мутные, почти слепые глаза заметались, выискивая источник неожиданной боли.

– Я здесь.

Голос Вэйланда звучал спокойно и совсем немного – устало. Отложив пульт на железный столик, учёный подошёл ближе. Склонился, позволяя созданию рассмотреть его лицо. А то, в свою очередь, замерло неподвижно, вглядываясь и тяжело втягивая носом воздух.

– Узнаешь меня?

Ответом стал рев. Монстр забился с новой силой – защелкали бессильно клыки, жаждущие вонзиться в теплую человеческую плоть. Вытянулась тощая шея. Из под жёстких ремней на запястьях вновь брызнула кровь.

Вэйланд выпрямился с тяжёлым вздохом и снова взялся за пульт.

– Жаль, что так. И... Прости.

Надавив на кнопку, мужчина повысил напряжение.

Он не хотел этого делать. Не хотел находиться здесь. Не хотел видеть монстра на столе.

Не хотел причинять ему боль.

Тысячу раз они говорили ему: "Вэйланд, ты должен смириться. Его больше нет, то, что ты видишь – изувеченная оболочка. Тебе нужно принять, отпустить...".

Тысячу раз их слова проплывали мимо ушей. Звучали таким же пустым звуком как шум дождя или стрекот турели.

Протянув руку, мужчина прошёлся пальцами по грязным, слипшимся от застарелой крови рыжим волосам. Прикрыл глаза, отрешаясь. Вспоминая.

Когда-то эти волосы блестели ярко как начищенная медь. И глаза его блестели тоже – карие, светлые, выражавшие столько самых разных чувств и эмоций...

А теперь чувств у него осталось только два. Агрессия бешеного зверя и стремление к непрерывному поглощению.

Рука дрогнула невольно и Вэйланд убрал ее. Некогда вспоминать. Некогда – и не нужно. Иначе он снова уйдет. Снова прикажет запереть чудовище в клетке, а сам забьется в дальний угол собственной комнаты и просидит так сутки, никому не открывая дверь.

Второй раз так нельзя. Его первую слабость уже восприняли как поражение. Стоит ей повториться – и они поставят на нем крест. Решат за него. Спишут обоих – ученого на "восстановление", а подопытного с номером 12-19...

Он не был уникален для кого-то, кроме Вэйланда.

Выдохнув, учёный натянул перчатки и взялся за скальпель.

– Будет больно. Прости.

Ни один заражённый ещё не отходил от наркоза.

Выставив лампу в нужное положение, учёный простерилизовал место будущего разреза. Работа осложнялась – этот отрастил шипы вдоль всего позвоночника. Защищал себя, модифицировав носителя так, чтобы успешное изъятие оказалось крайне сложным. И преуспел в этом.

Впрочем... К тому моменту, когда Эрика удалось поймать, оно уже не имело никакого смысла. Слишком поздно.

Паразит укрепился внутри позвоночника и поразил ЦНС. Третий этап.

Скальпель прорезал жёсткую грубую кожу. Несколько рассечений – одно за одним. Короткие движения, почти на автоматизме.

Восемь лет назад они назвали его Панацеей.

Совершенный симбионт. Организм, обещавший прорыв в медицине. Существо, способное восстанавливать повреждённые органы, регенерировать конечности, возвращать к нормальной жизни глубоких инвалидов. Все что нужно в ответ – просто мясо. Обычное мясо, компоненты которого Панацея преобразовывала в живые клетки.

Тогда это казалось утопической сказкой. Шагом в светлое будущее, где любые болезни будут лишь временной трудностью.

Вместо этого Панацея стала шагом в пропасть – когда первый симбиот преобразовался в паразита, захватившего контроль над телом носителя.

Отвести в сторону кожу было сложно. Под ней белесой сетью, оплетшей, словно лоза, кости, виднелись подобия сухожилий. Прочные сплетения их поддавались плохо – разрезы зарастали порой прямо на глазах, а рывки начавшего отходить после оглушения заражённого служили дополнительной помехой. Крики и вой почти оглушали. Но Вэйланд продолжал работу, четко и отрешённо. Отступать было поздно – и некуда.

Не было единого мнения, отчего именно Панацея обрела разум. Примитивный, почти животный – расти, выживать, размножаться. Но этого хватило. Хватило на то, чтобы начать лишать своих носителей воли. Пробуждать в них чувство бесконечного хищного голода. Модифицировать тела под личные нужды – клыки, когти, крылья, дополнительные конечности, головы, органы... Больше биоматериала – больше мутаций. Выше выживаемость. Больше агрессивность.

В считанные месяцы человек из венца творения превратился в мясное вместилище разумного паразита, поглощающее себе подобных.

Последняя мешающая связка была рассечена, и глазам Вэйланда предстал позвоночник заражённого, оплетенный молочно-белыми щупальцами. Длинные связки отростков тянулись в различные стороны – к рукам, к ногам, внутрь тела, выше и ниже...

Судорожно сжались пальцы в окровавленных перчатках. Учёный выдохнул. Закусил губу.

Он ошибся. Стадия была четвертой.

"В случае гибели паразита, носитель живёт не более четырех минут".

Он надеялся хотя бы на полчаса.

Что можно сказать за это время? В голове всплывали обрывки собственных фраз. Несказанных слов. Несбывшихся надежд и мечтаний.

Они планировали поехать на Гавайи. Вэйланд почти год откладывал деньги – хотел сделать путешествие незабываемым. На его день рождения Эрик подарил ему большую коробку конфет – "ты же много работаешь мозгом, сладкое для него полезно". И он засмеялся. Смеялся легко и заливисто, после чего приблизился, обнял и прижался...

Чудовище на столе рванулось и взвыло в очередной раз. По сморщенной щеке мужчины скатилась, впитавшись в маску, слеза.

– Мне так жаль, Эрик... Господи...

Ещё немного – и он просто бросит инструмент и рванется прочь из лаборатории. Пусть делают что хотят. Пусть решат за него. Пусть...

"Ты должен сделать это для него" – мысль, хлесткая словно удар, перебила другие. Жестокая мысль...

Единственно верная.

Рана начинала затягиваться и Вэйланд сжал зубы до скрипа чтобы не закричать. Сердце рвалось, обливаясь кровью, чувства метались, душа кричала остановиться...

Руки нащупали самый крупный пучок и закрепили на нем пару электродов.

Слова прощения утонули в нечеловеческом крике боли и скрежете когтей, оставивших в металле глубокие борозды. Монстр забился в конвульсиях, содрогаясь всем телом. Рухнул, дергаясь, после. Затих.

Вэйланд опустился на табурет и отбросил в сторону пульт.

Скоро все будет окончено.

Судорожное дыхание. Сердцебиение. Уходящие секунды. Уходящая жизнь. Коричневатая кровь сочилась из разреза, а в воздухе витал запах подгорелой плоти.

Мужчину пробила дрожь.

– Больно...

Голос – хриплый. Искаженный. Сорванный. Почти чужой – и все же... Все же узнаваемый.

От звучания его хотелось разрыдаться, и учёный прикусил губу до крови – лишь бы не позволить себе этого.

– Скоро пройдет, родной. Скоро пройдет...

Изуродованное лицо повернулось к нему. Слепые глаза искали источник голоса. Он бы коснулся его сейчас. Он бы обнял. Только вот учёный знал – этого не почувствуют.

– Папа?..

– Да, милый. Я здесь. С тобой.

– Тут темно... Где ты? Можешь включить мне свет?

– Прости... Его здесь нет.

Хотелось успокоить его. Хотелось сказать что-то... Что-то, что может помочь. Избавить от страха. Облегчить его боль. Только вот слова, подобранные далеко заранее, в одночасье исчезли из головы.

– Холодно... Пап... Я... Я умираю, да?

– Нет! Нет, конечно нет! – рука снова легла на волосы. Принялась гладить их – Это наркоз. Ты просто засыпаешь.

Пустые глаза смотрят прямо на Вэйланда. Смотрят не видя – и к лучшему. Голос почти не дрожит, но слезы текут вопреки, как не пытайся зажмуриваться и моргать.

Но он чувствует. Догадывается что ему врут. Но хочет верить. Надеяться. Жить.

Только сил задать ещё вопрос больше не остаётся.

Обещаний его вылечить Эрик уже не слышит.

Смерть приходит через две минуты.