Олеже всегда нравились костюмы — строгие, блястящие атласно и дорого, роскошные тройки с отороченной подкладкой. Олежа закрывал глаза перед сном — видел в первых рядах зрителей. Видел почти наяву, как искрятся алмазами серьги и ожерелья, как платиново мерцают зажимы на галстуках во вспыхнывшей золотом огромной люстре. Олеже виделись во сне руки в запонках на качественных рубашках. Олежа во снах принимал букеты из изящных рук женщин — даже не так, — дам. Дамы были в длинных платях, а у их кавалеров галстуки и салфетки в кармашках были в тон.

Потом грезы сменились. Олежа засыпал, представляя черные узкие галстуки и черные, совсем скучные костюмы. И в них тоже что-то было, в этой скромной черноте. Олежа представлял себя — костюм был похож на его выпускной, отливающий почти космической синевой. Олежа это представлял — и становилось легче. Казалось, что все вот это — смешки, поджатые губы и обессиленные вечера однажды закончатся. И закончатся красиво и торжественно.

А потом снова произошло изменение — Олежа начал замечать в торговых центрах магазины с дорогими пиджаками. Олежа смотрел и представлял вместо маникенов Антона. Вот этот, каштановый с теплым осенним золотом Антону бы подошел идеально. Антон вообще казался созданным для пиджаков и костюмов.

Олеже иногда снилось, что букет в залитом светом хрустальной люстры зале протягивает знакомая рука в каштановом пиджаке.

Олежа жалеет, что не видел, в каком костюме Антон был на его похоронах — и был ли он там вообще.