Оправиться после шахматной партии, точнее шахматной бойни, было нелегко. Плечо всё ещё ныло, а рану слегка жгло. К счастью, Алиса отделался малой кровью, причём и в прямом, и в переносном смысле, но испуг от угрожающей ему опасности ещё не прошёл. Замок с шумом битвы наконец остался позади, а вокруг вновь была пустая равнина, у края которой виднелся лес, уже поглощённый опустившейся тьмой.
В голове была только одна мысль: скоро это всё закончится. Может, он просто задремал на солнце, а после этого он проснётся и произошедшее окажется странным сном. В какой-то степени его это утешало и успокаивало, потому что если этот всего лишь сон, то ни он сам, и Лили не подвергались никакой опасности.
Пока Кенни предавался размышлениям, на горизонте появились очертания какого-то городка. Посреди пустоши стояло несколько рядов небольших домов, будто взятых со средневекового городского пейзажа. Вдоль улочек уже горели блёклые фонари, дававшие немного света. Вокруг было подозрительно тихо и пусто, только откуда-то издалека доносились отголоски грозы, отчего Алисе было не по себе. На всех домах зияли чёрные проёмы окон, и нигде не было видно силуэтов людей. Судя по сумеркам, было ещё не слишком поздно, но город уже уснул.
Прямая мощёная улица привела Кена на площадь. Такие же одинаковые домики стояли по её периметру, а в середине её украшал небольшой круглый фонтан, но он высох: его уже явно давно не включали. Кен вспомнил свои первые блуждания в садовом лабиринте, в сердце которого тоже был заброшенный фонтан. В этот раз улицы были прямыми, пронизывали городок насквозь, как спицы в колесе, и они не разбивались на множество развилок, как это было в Стране чудес с её бесконечными тупиками и неправильными поворотами. Дороги в Зазеркалье, напротив, были открытыми и прямыми, путь был виден далеко, хотя его конец скрывался в тёмном тумане. Уже не было шока, непонимания, неведения – только ещё две шахматные клетки до завершения игры.
Серая полутьма размывала очертания окружения. Мягкий тусклый свет от фонарей почти не создавал теней, поэтому всё казалось нереальным и неопределённым, будто мираж, вот-вот готовый раствориться.
Среди жилых домов выделялось высокое здание. На простом каменном фасаде украшениями служили две огромные руки, под которыми висели в разных позах деревянные марионетки без лиц и одежды.
«Кукольный театр? Мне что-то говорили про какого-то Кукольника, к которому должна была убежать Лили. Она любит играть с куклами…»
За высокими стеклянными дверьми горел свет, значит, театр был открыт. Видимо, это было единственное место в городе, которое не погрузилось в сон. Кенни поднялся на крыльцо и увидел доску с афишей. «Как скучно быть серьёзным», «Коварство и пренебрежение», «Как в Ромео и Джульетте», «Кукольный домик», «Кошмарами не шутят» и ещё несколько пьес были расписаны на ближайший месяц, не имевший названия.
«Странная программа для кукольного театра…», – подумал Кенни, открывая тяжёлую дверь.
Внутри театр отличался от своего фасада. Холл был неправильной формы и изгибался под прямым углом. На потолке висели большие хрустальные люстры, на стенах – золочёные канделябры, и их свет отражался в ряде зеркал разных форм и размеров, развешанных в беспорядке. Пол и стены были покрыты белым мрамором, который будто тоже светился изнутри. Чёрный потолок создавал контраст со светом, поглощая его, а высокие белые колонны на самом верху упирались в него такими же чёрными головами с золотой окантовкой. Кенни поначалу долго щурился, привыкая к многочисленным бликам, из-за чего всё размывалось, и взгляду было сложно сфокусироваться. Когда глаза привыкли к освещению, Кен смог разглядеть окружение получше.
Прямо напротив входа шла стена, на которой висело высокое зеркало без рамы, но оно было настолько мутное и потемневшее, что отражало только расплывчатые пятна. По левую руку стояло закрытое деревянными ставнями окошко кассы. На стенке с другой стороны от него за стеклом висела ещё одна афиша с расписанными спектаклями в витиеватой металлической рамке. В основной части холла был спрятан за такими же ставнями гардероб у длинной стены, а в конце зала вверх уходила широкая белая лестница.
Потом Кен заметил, что в холле стояло несколько человек: двое у входных дверей, двое у подножья лестницы и ещё двое у гардероба. Их фигуры в чёрных, как смоль, фраках и цилиндрах выделялись на сияющем белом фоне и стояли неподвижно, вообще не реагируя на его присутствие. С более близкого расстояния выяснилось, что это были разукрашенные и наряженные манекены с искусственными лицами, не выражавшими ничего и вызывавшими только чувство тревоги.
Алиса шёл вдоль холла по белой ковровой дорожке к лестнице. Он настороженно смотрел по сторонам, боясь, что фигуры внезапно оживут и начнут двигаться. При этом он остерегался зеркал, вспоминая свои предыдущие неудачные опыты с ними.
Откуда-то сверху доносились приглушённые звуки музыки и голосов. Кенни поднимался выше, следуя за ними. Холл на втором этаже был точно таким же, как и внизу, но здесь все зеркала были разбиты или испещрены множеством трещин, а их осколки разбросаны по полу. Кен медленно шёл по полукруглому коридору под немигающим взглядом манекенов, поставленных у дверей зрительного зала. Вдруг под подошвой скрипнул большой кусок зеркала. Он поднял его и поддался соблазну посмотреть на своё отражение.
«Помотало меня за последние дни…», – неожиданно его усталое лицо превратилось в страшную гримасу, искажённую в крике, карие глаза почернели, волосы потемнели и пришли в беспорядок.
Кенни в испуге отбросил осколок и порезал ладонь о его острый край. Стекло раскололось на кусочки от резкого удара о каменную поверхность и потемнело, совсем перестав отражать что-либо. Попытавшись избавиться от видения, он тряхнул головой и отшатнулся к противоположной стене. Алиса был ослеплён чернотой отражения и ему понадобилось какое-то время, чтобы снова сфокусироваться и привыкнуть к яркому освещению.
Пока он приходил в себя, откуда-то прозвучала короткая приятная мелодия. Точнее, она была бы приятной, если бы не её фальшивость и надтреснутость, будто она звучала из сломанного проигрывателя. Как только проскрипела последняя нота, манекены синхронно приподняли цилиндры в приветственном жесте и открыли двери зрительного зала. Сами манекены тоже щёлкали и поскрипывали при каждом движении, как плохо смазанные механизмы. Повисла тишина. Кен в нерешительности вошёл в одну из дверей.
Зал выглядел под стать холлам, но в нём преобладал приглушённый красный цвет, и освещение было мягче. Под потолком висела такая же огромная люстра, но её свет тонул в бархатной обивке кресел, покрытой толстым слоем сероватой пыли, и деревянных панелях цвета тёмного шоколада.
Партер разделялся проходом на две части и располагался амфитеатром; наверх уходило три яруса лож. Тяжёлый занавес был ещё опущен, в зале стояла обволакивающая тишина. Вокруг не было ни души; голоса и музыка, слышимые снизу, исчезли. Молчали даже в оркестровой яме, хотя все музыканты находились на своих местах, опустив руки и головы в неподвижности.
«Неужели тоже ненастоящие?»
Пока Кенни осматривался, зазвучала та же скрипучая мелодия, после чего повторилась ещё раз. Второй звонок.
В партере на одном из кресел Алиса нашёл что-то в роде программы, видимо, оставшейся после предыдущего спектакля «Коварство и пренебрежение». Набор имён частично был знаком, скорее напоминал о знакомых именах, некоторые даже не вызывали никаких ассоциаций. В списке актёров числились одни куклы: «Каин, первый сын Адама и Евы – кукла №163, Брат Лоренцо, францисканский монах – кукла N°16, Басилио, король Польши – кукла №84, Электра – кукла №9, Клара, надменная и самовлюблённая дочь миссис Эйнсфорд Хилл – кукла №35…»
Сюжет рассказывал о девушке по имени Электра. Она помолвлена с королём Польши Басилио. Басилио отправляется на войну за море вместе со своим близким другом Лоренцо. В отсутствие Басилио Электре оказывает знаки внимания Каин, советник Басилио. Каин продаёт душу демону, чтобы получить власть и Электру, встав на место Басилио.
Во втором акте Лоренцо и Басилио попадают в шторм и оказываются на необитаемом острове. На острове Басилио встречает духа по имени Ариэль, который заперт на нём, как и жертвы кораблекрушения. Ариэль рассказывает о проклятом тотеме, находящемся в горах и вызывающем у всех на острове безумие.
В третьем акте Каин, одержимый демоном, похищает Электру и держит её в спрятанном поместье, где с ней живёт всего двое слуг и ещё одна девушка Клара. Он объясняет побег из столицы надвигающейся эпидемией чумы и убеждает Электру, что он хочет уберечь девушку ради её жениха. Демон, представляющийся Хитклифом, доверенным человеком Каина, и Клара, которая ненавидела Электру за её положение, отвлекают Электру от мыслей о Басилио разными историями.
В четвёртом акте Басилио, Лоренцо и члены команды поддаются безумию и разделяются на два лагеря, угрожая друг другу войной. Лоренцо, Басилио и Ариэль остаются в меньшинстве, поэтому пытаются уничтожить языческий тотем. После этого поднимается буря и затапливает остров.
В пятом акте Электра под чарами Хитклифа забывает о городе и о женихе, сохраняя только подмененные демоном образы. В конце концов она сходит с ума и хочет смерти для себя и для Каина, объясняя этим желание быть с ним вечно. Каин против воли народа занимает трон Польши и разносит весть, что Басилио погиб на войне и завещал свою невесту и страну ему. Каин не справляется с возложенным на себя бременем, и демон забирает его душу из-за того, что он не справился с тем, чего желал.
Пока Кенни пытался разобраться в логике перипетий пьесы, прозвучал третий звонок. Он сел на ближайшее кресло в партере. Вскоре свет потух, освещая только сцену, и вдоль первого ряда возле самой оркестровой ямы пробежала фигура. Его это насторожило, и он решил понаблюдать за этим силуэтом в течение спектакля.
Заиграла музыка. Увертюра звучала куда приятнее, чем ожидалось, но на её фоне были едва слышны поскрипывание, пощёлкивание, постукивание металла о металл. Весь оркестр тоже был не больше, чем механизм, но, надо признать, создан этот механизм был мастерски.
***
Кукольный домик
Действующие лица
Скульд – младшая норна, одна из трёх богинь судьбы в скандинавском фольклоре
Иисус Христос – спаситель рода человеческого в христианстве
Леонардо да Винчи – деятель науки и искусства Эпохи Возрождения
Мария Стюарт – последняя королева Шотландии
Льюис Доджсон
Кэролайн Доджсон – сестра-близнец Льюиса
Мистер Доджсон (Чарльз Доджсон) – отец Льюиса и Кэролайн
Миссис Доджсон (Шарлотта Доджсон) – мать Льюиса и Кэролайн
Мистер Лиддел (Генри Лиддел) – друг семьи Доджсонов, декан университета
Миссис Лиддел (Кэтрин Лиддел) – жена мистера Лиддела,
Алиса Лиддел – дочь мистера и миссис Лиддел, невеста Льюиса
Эдгар Катвеллис – молодой человек Кэролайн, небогатый писатель
Мисс Сильвия – няня Льюиса и Кэролайн
Мистер Бруно – учитель Льюиса
Слуги
Студенты
Офисные работники
Пролог
(Задник сцены скрыт в темноте. На сцену выходит трое: норна Скульд, держа на руках как младенца большое веретено, Иисус в бело-лазурном одеянии и Леонардо да Винчи в белом лабораторном халате, тонких очках и ярко-оранжевых резиновых перчатках, идущих поверх рукавов. Свет направляется на каждого из них, как они начинают говорить, и остаётся до конца пролога).
Скульд: нить судьбы оборвалась. Прялка сгнила и лежит разбитая в щепки. Мои сёстры бросили ткачество и уже ушли в Хель. Последний отрез нити судьбы принадлежит мне, и я вижу в нём свою участь.
Иисус: о судьбе моей написали книгу, а затем много других. Книгу эту растащили по страницам и исказили каждую строку её. Но судьбой моей не управляло перо, вера управляла ей, поэтому я с благодарностью принимаю её.
Леонардо: моей судьбе постоянно ставили палки в колёса. Но я учился и из каждой палки делал спицу или ось, делал новые колёса для придуманного мной устройства. Мной двигала жажда знаний.
Иисус: Леонардо, ты тоже искал истину. Судьба твоя протянулась дальше, чем жизнь твоя, как и у меня. Но двигал ли ты судьбой своей?
Леонардо: я был творцом, я создавал свою судьбу, а также и судьбы других. Но я был ограничен своим временем, хотя и делал невозможное.
Скульд: мы похожи, мастер. Ты влиял на людей, что жили вместе с тобой, и людей, что жили далеко от тебя и после тебя.
Леонардо: я не решал судьбы других, а только хотел сделать мир лучше, как и Иисус.
Скульд: мы тоже ничего не решали. Мы были лишь инструментом в руках рока. Мы обрезали нить не по прихоти, а по велению силы, над которой не властны даже боги.
Иисус: и я лишь посредником был. Бог был проводником моим, чтобы я стал проводником для других.
(Выходит Мария Стюарт. Свет направлен на четвёртое место для неё рядом с Леонардо).
Мария (делая реверанс): прошу прощения за опоздание, господа.
Леонардо: приветствую вас, ваше величество.
(Остальные приветственно кивают).
Иисус: мы только начали. Расскажите свою историю, Мария.
Мария: мою судьбу решали за меня с самого рождения. Когда пришла пора решать самой, я оказалась связанной ещё сильнее судьбами моих подданных. Корона – крепчайшие кандалы, которыми можно сдержать человека. Но всё же я смогла распорядиться данной мне властью и победить.
Иисус: вы тоже другим себя отдали и судьбу свою.
Мария: мне дано было это по праву рождения, я не выбирала это, а приняла как долг.
Скульд: нить судьбы прядётся без участия тех, кто ей связан. Никто не обладает ей. Никто не управляет.
Леонардо: вы все так говорите, будто судьба человека зависит от чего угодно, но не от него самого. Вы все верите, что никто не способен на неё повлиять? Для вас судьба – это паутина, которая оплетает человека, держа его в липком коконе, лишая его свободы.
Скульд: так и есть. Свободы нет, есть лишь судьба.
Леонардо: но судьбу же можно изменить! Человек – её творец, а не узник.
Иисус: у человека должен быть тот, кто будет вести его по пути праведному. Тогда он исполнит предназначение своё.
Леонардо: зачем же тогда Господь дал человеку разум, если его создание не может им пользоваться, чтобы самостоятельно делать выбор?
Иисус: человек создан по образу и подобию его, поэтому и наделён разумом и волей. Это и дар, и проклятье, потому что можно использовать их и во зло. Но есть право у человека на искупление и прощение.
Леонардо: выбор без выбора. Или творить добро, или творить зло, но потом тебя приведут к добру, хочешь ты того или нет.
Иисус: никто не говорит, что сбившийся с пути истинного сможет снова найти его. Или захочет найти его. Это выбор каждого.
Мария: делать зло или делать добро – всегда выбор, Леонардо. Неважно, верует человек или нет.
Леонардо: я согласен с вами, ваше величество. Но, по словам Иисуса, оступившегося человека так или иначе направят на «путь истинный».
Иисус: Господь всегда хотел лучшего для созданий своих, поэтому дал он им шанс на искупление и на возвращение в царствие Его.
Скульд: ваш бог слишком надеется на своё могущество. Над силой рока не властны даже боги. Им всегда суждено умереть, как и людям, но они только упиваются своей славой и силой.
Иисус: смерть – участь всех. Но для Господа нашего смерть неведома.
Скульд: только для его созданий, которых он использует для доказательства своего могущества. Даже великие падут. Смерть – приговор для каждого, и никто не избежит его. Даже ваш бог.
Иисус: этого сказать никто не может. Будущее настолько далеко и никому не известно. Судный день будет концом, но после этого явится новое царствие Его. Что будет в нём, мы не знаем.
Скульд: я норна будущего. Я видела Рагнарёк, видела гибель своих богов и как на смену им пришёл твой бог. Рано или поздно это ожидает и твоего создателя. Гибель мира неизбежна. Судный день коснётся и твоего бога, но нового царства не будет. Его место займут другие и построят своё.
Леонардо: люди строят новый мир, Скульд. Не боги. Они дали человеку дар творца, поделились духовной искрой и передали ему роль создателя. Храмы, алтари, иконы и идолы – всё это создание рук человеческих. Человек показал своему племени, как выглядят боги, рассказал о том, чем они живут.
Иисус: Леонардо, ты великий мастер, но слова твои причиняют мне боль. Пророки общаются с Богом, доносят до людей волю Его. Ежели ты считаешь, что воля Его – выдумка разума человеческого, ты уничтожаешь всё понимание веры. Господь дал Моисею заповеди, по которым должен жить праведник, по воле Его я появился на свет и вёл людей по пути любви и добра.
Леонардо: твои слова только подтверждают то, что я сказал об отсутствии выбора. Бог создал людей, создал тебя, с какой-то целью и ждёт от своих созданий беспрекословного послушания. Вера не даёт свободы, а отнимает.
Скульд: ты прав, мастер. Но что тогда позволит её обрести?
Мария: но что тогда есть свобода? Моя жизнь оборвалась казнью, а перед этим я жила в заключении, осуждённая за измену. Моё тело было заперто, и только мысли были свободны и ими я могла дотянуться до лучшего будущего своей страны, которое было заложено в моём сыне. Мои слова облекались в письма и покидали мою темницу, но встречали много препятствий на своём пути.
Скульд (отматывает конец нити и рассматривает его): ты не была свободна с самого рождения, правительница. Ты сама сказала это.
Мария: но я была свободна в смерти. Я приняла её на своих условиях.
Иисус: у вас была власть для того, чтобы ставить условия.
Скульд: даже власть не спасла её от смерти, а при жизни она была её тюремщиком.
Мария: так и было. Мной играли как куклой в большой политической игре, которую вела моя семья по всей Европе. Я была бессильна, отчего мои и душа, и тело страдали в муках.
Иисус: вы были тогда ребёнком.
Мария: ещё во младенчестве я стала королевой Шотландии, в пятнадцать – королевой Франции. Я была лакомым кусочком для всех монархий Европы, но все хотели владеть мной только в качестве трофея.
Леонардо: но вы выросли и обрели силу настоящей королевы.
Мария: но всё ещё была связана обязательствами, долгом перед своим народом и проблемами с соседями, даже со своей семьёй. Чем больше силы ты принимаешь, тем больше ответственности ты должен нести за свои действия и за их последствия.
Иисус: на сильных мира сего обращены все взгляды, которые следят за каждым шагом их, ибо зависят от них жизни многих.
Мария: власть – обоюдоострый меч. Если нанёс удар, пользуясь своей силой, то будь готов встретиться с ответом на него. Народ зависит от меня, но и я завишу от него.
Леонардо: плохой правитель – мёртвый правитель (с грустью усмехается).
Мария: именно так. Я пыталась воспользоваться свободой, которой владеет монарх, но за это пришлось заплатить высокую цену перед своим народом. Несмотря на это люди скорбели после моей смерти и продолжали бороться за себя ещё долгие годы. Мой народ всё ещё продолжает бороться, и я горда им.
Иисус: вы нашли покой, зная это?
Мария: Я умерла с молитвой за свою веру и свою страну. И я знала, что это было не напрасно. Моя душа упокоилась с миром. Но свободной она стала только после смерти.
Скульд (отстранённо): сила и власть не дают свободы. Они её отнимают.
Леонардо: получается, что только смерть способна даровать нам свободу? (тяжело вздыхает) Я разочарован этим.
Иисус: Леонардо, тебе не нравится ни одна из рассказанных историй о свободе.
Леонардо: потому что ни в одной из них свободы нет.
Скульд: ты учёный человек, мастер, но не желаешь понять простую вещь: ни один живущий на земле свободы не знает. Смерть многим принесла освобождение от боли и страха. Многие искали в ней избавление от всего, что тяготит при жизни. И только в ней находили то, что искали.
Леонардо: я был свободен.
(Все замолкают и с удивлением смотрят на Леонардо. Веретено выскальзывает из рук Скульд и громко ударяется о пол. Часть нити разматывается, пока оно катится по полу к ногам Леонардо. Иисус поднимает его и начинает аккуратно сматывать нить.)
Иисус: я мог бы сказать, что ты лжёшь, Леонардо, но сам ты этого не видишь.
Леонардо: что ты хочешь сказать?
Иисус (протягивает Скульд веретено, та снова бережно прижимает его к груди): ты не видел несвободу свою, потому что не стесняла она тебя.
Леонардо: возможно, я понимаю, о чём ты говоришь. Если посмотреть на то, что было искусством и наукой для меня, и чем они стали спустя века, то я был заточён во мраке неведенья. Я творил по установленным законам, сейчас – по первому душевному зову. Самовыражение было ограничено техникой.
Мария: но ты же сказал, что был свободен и делал невозможное.
Леонардо: невозможное в доступных рамках. У меня были заданные каноны и правила, по которым творили все, соревнуясь в правильности их исполнения. Наука тоже была не так развита, поэтому мне приходилось обманывать саму природу, хотя в результате обманывался сам.
Скульд: ты был ослеплён властью творца, мастер. А теперь ты видишь, как разрушились твои грёзы.
Леонардо: похоже, что так. Я завидую новым творцам, которые пришли после меня. У них больше знаний и вместе с тем больше свободы, но я рад, что смог стать для них одним из учителей. И всё же моя жизнь была свободной.
Иисус: я всё ещё не согласен с тобой, Леонардо.
Леонардо: почему?
Иисус: на то, как сложилась жизнь твоя, повлияли не только творения твои, но и мир, в котором создал ты их. Ты дитя эпохи своей и дитя родителей своих.
Мария: Иисус прав. Всех нас определяет не только то, кем мы стали, но и то, откуда мы пришли. Мои предки определяли мою жизнь и положение, твои предки – твою.
Леонардо: да, мой отец был состоятельным человеком и воспитал меня как законнорождённого ребёнка. Благодаря нему у меня были возможности...
Иисус: об этом мы и говорим. Если бы остался ты с матерью и унаследовал положение её, жизнь твоя по-другому сложилась бы.
Леонардо: но я… Я не могу же теперь отказаться от этого.
Скульд: никто не может, мастер. Семья, в которой мы рождаемся, в первую очередь ограничивает нас. История правительницы доказывает это лучше всего. Но не только короли несут бремя своего рождения.
Мария: семья, место, время, общество – все они нас определяют ещё до того, как мы придём в этот мир и станем его частью. Мы родились в одно время, Леонардо, но в разных землях, и разное бремя легло на наши плечи. Языческая богиня родилась раньше всех нас, и её бремя стало самым тяжёлым. Она до сих пор несёт его.
Скульд: бремя долга больше не тяготит меня. У меня его забрали. Мы были больше не нужны людям, (поворачивается в сторону Иисуса) они нашли себе нового бога.
Леонардо (грустно усмехается): овцы нашли нового пастуха…
Мария: твоя ирония жестока.
Иисус: не злитесь, Мария.
Леонардо: прощу прощения, ваше величество, я не хотел вас обидеть. Мои взгляды на мир часто не понимали.
Иисус: все мы не поняты, каждый по-своему. Не ты один страдал от этого.
Мария: поэтому все мы стали заложниками ещё и после смерти. Нас заточили в историю, где каждый вертит нами как бездушными куклами, обрисовывая на свой лад.
Леонардо: что же тогда? Ни боги, ни правители, ни творцы – никто не имеет свободы воли и права решать, как прожить свою жизнь.
Скульд: да, это так, мастер.
Иисус: не смотри на это так обречённо. Есть у человека выбор, однако делает он его не просто так: на всё есть причина своя.
Леонардо: но эти самые причины приводят к тупиковым выборам. В каждом лабиринте всегда есть только один правильный путь, так и здесь. Либо тупик – либо «правильный» выбор.
Скульд: свобода есть только в смерти, и я могу доказать это тебе, мастер, если ты не хочешь верить на слово.
Леонардо: как?
Скульд (отматывает кусочек нити и протягивает Леонардо): посмотри на эту жизнь, мастер. Это судьба двух связанных жизнью людей. Их история докажет тебе, что я права.
(Свет гаснет. Говорящие уходят со сцены. Поднимается второй занавес. Декорации представляют собой богато обустроенную детскую комнату. Посередине сцены стоит две изящные колыбельки с маленькими балдахинами. По комнате разложены игрушки, коробки. Слуги прибирают подарочные обёртки. У колыбелей суетятся две женщины: миссис Доджсон и няня мисс Сильвия).
***
Первый акт был наполнен бытовыми сценами и разговорами. Практически во всех сценах обсуждали главных героев, которые были ещё только младенцами. Члены семьи решали, какой будет жизнь их новорожденных детей: для мальчика подыскивали хорошее место для службы, для девочки – богатого жениха. Сами дети не имели ни возможности, ни права высказаться за себя. Они даже почти не появлялись на сцене за всё время.
Занавес опустился снова, и в зале зажегся свет: начался антракт. Фигура в первом ряду не сдвинулась со своего места. Кенни встал и направился в её сторону. Человек услышал движение позади и обернулся.
«Маттео. Я должен был догадаться… Если кому и быть в театре, так это ему».
Кукольник улыбнулся, будто узнал Кена, хотя он скорее узнал в нём Алису, и поднялся ему навстречу.
В мире Зазеркалья Маттео практически не отличался от себя в реальном мире: всё та же ассиметричная причёска, но вместо красных прядей были белые; те же татуировки, проглядывающие через многочисленные разрезы на рукавах, которые и рукавами-то назвать было сложно, потому что они по большей части состояли из тонких полосок ткани, державшихся на честном слове; тот же сценический макияж. Но у его зеркального альтер-эго эксцентричность выражалась ещё больше. Вся одежда будто была собрана из разных чёрно-белых деталей и небрежно смётана белыми нитками разной толщины. Швы выглядели как наспех зашнурованные вырезы, через которые проглядывала покрытая чёрными татуировками кожа. Открытые суставы на руках, но почти полностью спрятанные кисти под широкими манжетами; наглухо закрытые шея и грудь, но широкий косой зашнурованный разрез в области талии; узкие на бёдрах брюки, но расходящиеся от колена штанины, разрезанные по бокам почти наполовину.
– Сколько лет, сколько зим, дорогуша. – Кукольник выглядел единственным персонажем, который радушно и открыто принял у себя Кена, не считая Шульца, оказавшимся явлением голоса разума.
– Д-да, давно не виделись… – Кен не был уверен, как реагировать на это обращение, потому что с Маттео он и правда не пересекался уже долгое время. В последний раз это было около двух лет назад, когда для Darkhaus снимали последний клип. Приятное воспоминание…
– Как тебе представленьице?
– Эм, неплохо. – Кенни выдернули из потока воспоминаний, и он не знал, что ответить.
– Ты озадачен, понимаю. Ничего страшного. – Впервые за всё путешествие хоть кто-то относился к нему по-доброму, без постоянных насмешек и обращений как с низшим по положению (хотя для некоторых персонажей именно так и было).
– Просто я чувствую себя здесь… Необычно. Этот театр, куклы...
– Понимаю, знакомое чувство. Знаешь, сколько Алис я уже перевидал? Для одной из них меня и вовсе на морское дно затолкали1*. Ощущение было не из приятных, хотя над самим театром тогда постарались. Но с тобой тут неплохо, хоть иногда и скучновато.
Кен начинал чувствовать себя спокойнее рядом с Кукольником, хотя до сих пор видел в нём Маттео. Но кто бы ни стоял за этим обликом, он явно был настроен к Алисе дружелюбно.
– Кстати, как тебе мои куклы?
– В холле от них немного жутковато, если честно.
– Это да, у меня тоже было такое ощущение, но к такому привыкаешь. Хотя, когда театр полон зрителей и куклы постоянно двигаются и реагируют на гостей, картинка куда живее. Даже кажется, что они тоже люди.
– Как актёры они выглядят лучше, чем швейцары у дверей. Но…
– Что не так?
– Леонардо явно вышел из образа.
Оба засмеялись.
– С ним сложный случай, пойдём покажу. Правда, придётся пропустить бо́льшую часть спектакля, но ничего страшного: самое главное ты уже увидел.
Кукольник повёл его из зала в конец коридора. У последней двери не было своей куклы, а в замке торчала связка ключей. Владелец театра повернул ключ и открыл дверь, за которой находилась простая деревянная лестница, ведущая вниз.
Спуск и помещения внизу были слабо подсвечены небольшими светильниками. Повсюду расходились длинные тени, искажая пространство и делая его несимметричным. Внизу проходил такой же длинный полукруглый коридор, покрытый однотонной серой штукатуркой, с двумя рядами дверей по обе стороны. Кукольник открыл одну из дверей.
Они вошли в большое квадратное помещение с очень высоким потолком, заваленное инструментами, частями манекенов, уже собранными куклами в париках и без, с нарисованными и только намеченными лицами, уже наряженными в костюмы и совсем без одежды. Мастерская была также плохо освещена, как и коридор, и многое было спрятано в тени.
– Проходи, чувствуй себя как дома.
– С-спасибо. – Кенни становилось жутковато от такой обстановки.
Пока он осматривался, Кукольник усердно пытался что-то найти: открывал шкафы, разгребал завалы в углах, раздвигал многослойные портьеры, за которыми были заколоченные наглухо окна. Кенни подошёл к одному из больших верстаков, на котором лежала незавершённая кукла женского пола. У неё пока не было кистей рук и лица, хотя его черты можно было мысленно дорисовать. Она была невесомая на вид, сделана из белого фарфора.
– Ещё незавершённая, а уже прекрасная, правда? – Кукольник неожиданно заглянул через плечо, и его голос прозвучал у самого уха.
– Да, красивая.
– Знаешь, кто это?
Алиса помотал головой.
– Муза.
Кенни не знал, что на это ответить.
– Да, одна из муз, Эвтерпа2*. Но я всё не могу сделать ей подходящие руки. Для такого персонажа это очень важный элемент. Она должна выглядеть хрупкой, но её руки должны быть лёгкими, ловкими и прочными, чтобы творить.
– Зачем тебе муза?
– Музы – образцы искусства, сделать такую куклу означает овладеть мастерством. Знаешь, балерину даже проще сделать. Им всего-то нужны лёгкие и подвижные ноги: алюминиевый каркас, светлое лёгкое дерево, хорошо смазать шарниры, надеть чулки – и готово. В остальном они не отличаются от других. А муза должна быть особенной. В ней должна быть особая искра.
Кенни задумался, глядя на куклу. Можно ли руками человека такое сделать?
– Да, кстати, мы здесь не ради этого. Пойдём.
Кукольник направился на другой конец мастерской. Там стоял большой письменный стол, заваленный бумагами и чертежами. За ним в громоздком кресле, повёрнутом спинкой к мастерской, сидел Леонардо да Винчи, какой он и должен быть: почти портретное сходство в чертах лица, богатые одежды эпохи Возрождения, мудрость, читаемая в глазах.
– Это настоящий Леонардо?
– В каком-то смысле… да.
– Но почему он здесь?
– Творческий порыв, свободолюбивый бунт, отказ играть свою роль.
– Отказ быть твоей куклой, проще говоря?
– Иронично, правда? Творческие люди… С ними сложно, хотя он, – на этой фразе Кукольник запнулся, бросив раздражённый взгляд на куклу в кресле, – кхм, его дублёр уже тебе всё рассказал.
– Да, ему было непросто… Кстати, почему дублёр совсем на него не похож?
– Сделать второго Леонардо да Винчи? Боюсь, это невозможно. Он уникален во всём, как и любая моя кукла. Я не вижу смысла делать близнецов, если они не равны друг другу.
– Но не очень-то высоко ты их ценишь.
– Почему?
– Я видел программу к одному из спектаклей, и все твои «актёры» обозначены номерами, ни одного имени кроме имени персонажа пьесы.
– Зависит от куклы. Есть такие как Леонардо или Эвтерпа: уникальные, особенные, со своими душами, а есть те, кто играл в пьесе: созданы только для того, чтобы ими играли и управляли. И те отличаются друг от друга. Кто-то хорошо и старательно играет свою роль, несмотря на то, что её предопределили за них, а кто-то, как дублёр Леонардо, сделан только для простого подражания.
– Хочешь сказать, и Иисус настоящий?
– Не в такой степени, какой и этот Леонардо. К слову, знаешь из чего он сделан? – Кукольник одними пальцами взялся за запястье марионетки и приподнял его.
– Удиви.
– Каркас из белого золота, руки из кости, каждую фалангу я вырезал сам, и если снять кожу, то увидишь все мелкие косточки, точная копия человеческих. – на этой фразе на лице Кенни были написаны шок, испуг и даже отвращение. – Про кожу я тебе лучше даже рассказывать не буду. Кости не человеческие, если что, не надо в обморок падать.
– Ладно… удивил, вопросов больше нет. – Не сказать, что он был как-то чувствителен к виду крови, или чему-то подобному, да и просмотр ужастиков уже давно не бросал в дрожь. Но стоило столкнуться с чем-то подобным в жизни, и взгляд на это сразу изменился.
– К нему нужен был особый подход, поэтому и материалы соответствующие. А дублёр – всего лишь пластиковая пустышка. Он почти весь полый внутри. Так, на раз поиграться, не больше.
– А как же душа?
– А что душа?
– Как ты её делаешь? Куклы-то живые, ты же ими не управляешь ниточками как в старые добрые?
– Конечно нет. Этими уже сложно ниточками управлять. Перешёл в основном на заводные механизмы, ну… вроде того. С танцорами и оркестрами просто: задал им последовательность движений, запустил – и готово. Хотя такой принцип на большинство действует. Они своё отыграли и лежат за кулисами, пока снова не понадобится (если понадобятся).
– Но ты всё равно делаешь уникальных кукол, – Алиса указал рукой на Леонардо, – которые способны на творческий бунт и всё такое. Зачем, если они тебя не слушаются?
– Парадокс ли, но без таких скучно. Иногда очень не хватает личностей в окружении. Поэтому я делаю таких как Леонардо и Эвтерпа.
– А много здесь таких?
– Нет, сейчас только двое. Больше пока не получалось достичь нужного результата. Но, надеюсь, скоро снова удастся.
– Ты так и не ответил на мой вопрос про душу.
– А я её не делаю, её невозможно сделать, невозможно прописать. Свобода воли – это далеко не всё. Нужны ещё чувства, мечты, мысли. Сейчас думать и решать задачи на своё усмотрение и компьютеры умеют. ИИ симулируют эмоциональную реакцию, даже шутить учатся, но это всё равно не то.
– Да, чат-боты нынче способные…
– Прогресс. Но считай меня старомодным в этом вопросе. Не признаю программирование. Для меня ручной труд и человеческая отдача имеют бо́льший вес.
– А души-то откуда? – Кен не унимался.
– Из зеркал, конечно же. – Такой ответ он точно не ожидал услышать. – Если душу нельзя сделать, её нужно откуда-то взять. Видел, зеркала в театре? – Алиса кивнул. – Глаза – зеркало души, и каждый раз, когда ты смотришь в глаза своему отражению, ты отдаёшь ему часть своей души.
– Похоже, теперь я буду меньше смотреться в зеркала…
– Не переживай, зеркала всё удваивают, значит, и души становится в два раза больше. Но что интересно, если достать душу из зеркала, она тебе такого может понарассказывать, чего ты от этого человека в жизни не услышишь. Даже жалко их иногда.
– Наверное, я пожалею, что спросил, но как ты достаёшь души из зеркала?
– Если ты намекаешь на какие-то оккультные штучки, то я приму это как оскорбление. – Кукольник сложил руки на груди.
– Я не хотел тебя обидеть. – Алиса приподнял руку в примирительном жесте.
– Они сами выходят. Треснутые и разбитые зеркала – их рук дело. Хотя годных попадается совсем мало, иногда приходится складывать нужный материал по крупицам. Получается в итоге что-то типа собирательного образа из черт и эмоций. – Взгляд мастера упал на ярко-красный порез на ладони Кена. – А это откуда? Выглядит как свежий.
– Да так, порезался об один осколок.
– Ты смотрелся в осколок? Не отвечай, и так понятно, что смотрелся.
– А что не так?
– Они могут показать страшные вещи. Осколки как вырванные из контекста слова. Они могут открыть то, что ты скрываешь и не хочешь никому показывать.
– Да, я заметил… – тёмное отражение из осколка снова всплыло в памяти. Осознать новую информацию было куда сложнее, чем просто узнать о танцующих на сцене марионетках, поэтому задавать новые вопросы было уже страшно, и Алиса решил не рисковать. Во время размышлений он вспомнил о своей цели, но ему было неудобно так резко менять тему.
– Кстати, в этой пьесе была девочка…
– Ну да.
– А она… Тоже… Живая? – задавая этот вопрос, Кенни будто боялся услышать очередной жуткий ответ.
– Нет, кукла как кукла. Но она была первым ребёнком, потому что сделана на заказ. Потом я написал эту пьесу, которую мы лицезрели, и для неё понадобился ещё один.
– А для кого заказ?
– Для одной очаровательной маленькой леди. Хотя раз ты Алиса, то понимаешь о ком речь.
– Кролик.
– Девочке понравилось у меня, но не хватало компании, поэтому я сделал ей подружку. Двойняшки-то сюда редко заходят. А эти порхали по сцене как два маленьких лебедя.
– Да, она любит танцевать… Кстати, у тебя её сегодня не было?
– Была. Ускакала как раз незадолго до твоего прихода, пока совсем не стемнело.
– Куда?
– Домой, наверное, её должна была встретить Рыцарь, чтобы проводить через лес.
– Через лес?
– Так короче, чем идти обратно до станции. На окраине леса всё замыкается.
– И что мне теперь делать? – Вопрос, конечно, был риторический. Ответом на него стала масляная лампа, молча протянутая Кукольником:
– Она тебе пригодится.
– Спасибо, – со вздохом ответил Алиса, принимая лампу.
– Я провожу тебя к заднему выходу.
Атмосфера резко поменялась после этого разговора. Отправляться одному в лес посреди ночи, чтобы… Чтобы что? Найти этого Рыцаря? Найти Лили? Выйти за край этого замкнутого пространства? Но как ни грустно, выбора другого не было. Кукольник провёл его до конца коридора, где была большая деревянная дверь.
– Береги себя.
Кен только кивнул и шагнул в темноту.