После занятий в классе курсантам дали полчаса на передышку, а потом они отправлялись на растерзание Ольге. И как будто мало было её, лейтенант Кёркланд был всегда готов предоставить особые услуги по нагрузке слуха до максимума. Вооружившись рупором, он подгонял "стадо тяжелозадых овец", мотивируя их бесконечным потоком оскорблений и угроз. Это работало, поэтому выдвинуть ему претензии было бы максимально недальновидно.
Никто не знал, что из окна здания Академии на их мучения на полигоне с довольной садистской улыбкой наблюдал Эдельштайн.
Вообще если кто-то думал, что в этом месте работают хоть сколько-нибудь адекватные люди, ему следовало провериться у врача.
В бег с препятствиями теперь была включена высокая кирпичная (ну, она такой выглядела, по крайней мере) стена. Сказать, что Франциску не хватило сил через неё перелезть (и что он с завистью смотрел на прыгучих и сильных бывших военных, которым это удавалось влёгкую), значит промолчать. Лейтенант был тут как тут вместе со своим рупором, от его крика Бонфуа чуть не оглох раз третий за этот злосчастный день. Это какой-то персональный ад, и он очень хотел отсюда выбраться, но все пути были перекрыты, а в тюрьму пока ещё не хотелось, но ему однозначно стоило рассмотреть этот вариант как менее болезненный и травмирующий.
Ну и в итоге к середине своего забега Франциск остался с продырявленными насквозь штанами (он очень постарался, чтобы осталось как можно меньше ткани). Подбежав к Артуру, который окинул его ноги презрительным взглядом, выражающим такую же усталость, которая накопилась уже и у француза по отношению к этому гадкому и мерзкому человеку, Бонфуа настолько бодро, насколько мог, отрапортовал:
— Лейтенант Кёркланд, мне нужны новые штаны.
Артур прошипел что-то матерное и ответил:
— Живо на склад.
— Вы не удивляйтесь, если я вдруг задержусь, — Франциск подмигнул преподавателю. Вспыхнувший мгновенно, как спичка, Кёркланд, направил рупор ему в ухо и проорал:
— Пять минут тебе на всё! Туда и обратно! Живо! Бегом!
Чувствуя, что в ушах уже звенит серьёзно, француз помотал головой и побежал на склад.
Вечером, когда он итак был готов душу богу отдать и закончить с этой бренной жизнью, Кёркланд вытащил его вместе с Ловино на улицу. Наказание, разумеется.
— Значит, так, — вдохновлённо начал вещать Артур старшим отряда, которые ехидно скалились, — эти двое провинились и должны усвоить урок. Блондинку гоняйте, пока не заблюёт, — на этих словах Франциск внутренне умер. — Как проблюётся, пусть пробежит ещё кругов пять. А этот, — Кёркланд указал на Варгаса, который глядел на него с ужасом, — должен отжаться сто раз. Если не устанет, накиньте ещё двадцать. Хотя что это я, накиньте в любом случае.
Лейтенант довольно оскалился и, насвистывая, ушёл. Байльшмидт довольно потёр руки:
— Альфред, займись-ка вторым, а я за первым послежу.
— Может, не надо? — жалобно пробормотал Франциск.
— Надо, очень надо, дружок.
— Я правда хотел уйти отсюда, но мне не дают! — завыл Бонфуа.
— Твои проблемы. А пока запоминай главное правило, будь то армия или полиция: приказы не обсуждаются. Они выполняются. Пошёл! — Гилберт толкнул парня в спину. Тот, глубоко вздохнув, начал пробежку. До блевоты ему всё равно недалеко, уже реально тошнит...
— Чтоб я ещё раз, блять, согласился на какую-то его авантюру, — злобно шикнул Варгас.
— Сочувствую, — энергично и бодро, будто бы не скакал полдня по полигону, как остальные, ответил Джонс. — Ну что, поехали? Сто двадцать раз!
— Лучше бы я дал тому говноеду, — пробормотал Ловино. — Так, стоп. Нет, никогда. Лучше так, чем...
— Я сказал поехали!
Итальянца сильно толкнули в спину, и тот упал на колени.
— Давай, давай, чем раньше закончим, тем обоим будет лучше. Я-то тоже спать захочу когда-нибудь!
— Скорее Луна на Землю упадёт, — буркнул в ответ Варгас, принимая нужную стойку. Сука, сто двадцать раз... Он еле-еле десять сможет... Да он умрёт тут!
Внезапно тяжёлый ботинок опустился прямо на его пятую точку, надавливая. Ловино заорал и упал.
— Таз не должен быть так высоко. Ниже, дорогуша, ниже. И этот раз не считается, заново.
Спустя час, когда Франциск уже проблевался, а Ловино делал вид, что заканчивает седьмой десяток (на самом деле его душа уже упорхнула в рай), Альфред крикнул:
— Гил! Давай поменяемся? Я теперь хочу на твоего поорать!
Ловино, пока была возможность, упал на землю, чтобы немного отдохнуть.
— А чего бы и нет! Этому ещё кругов пять. Если будет настроение, добавишь, — махнул рукой Байльшмидт.
— Окей! А этот уже на шестьдесят третьем отжимании.
— Сука, я сделал семьдесят! — завопил Ловино.
— Шестьдесят так шестьдесят. Вперёд! — решил Гилберт.
***
Стоит ли говорить, что на стрельбище Тино стал звездой? Правда, у звезды отбирали постоянно пистолеты с разрывными пулями во имя безопасности, но за это Франциск вполне искренне поблагодарил Артура. Всё же спать в комнате с человеком, который даже во сне сжимает охотничий нож, ну... Это стресс. А чем меньше у него оружия, тем Бонфуа более безопасно себя чувствует.
Благодаря наставничеству Брагинской Франциск овладевал приёмами самозащиты более или менее сносно. Всё же что-то да остаётся в голове, когда так усердно рассматриваешь её тело... Кхм. Да. Любимый предмет!
А теория, которую между собой поделили Кёркланд и Эдельштайн... Хотя другие и говорили, что как преподаватель Артур будет получше, к Бонфуа-то оба относились одинаково. И пока что Франциск, время от времени подстраивающий ответные пакости Кёркланду, душой больше прикипел к Родериху. Тот хотя бы не имел личных мотивов и придирался не только к нему, а ко всем, и даже к старшим отряда, которых Кёркланд показательно не трогал. Потому и уважал его Франциск больше. А тесты Артура разрисовывал цветными карандашами, чтобы добавить элемент праздного безрассудства в свою отвратительную работу.
***
— Он завалит все следующие тесты, и мои, и твои, — уверенно сказал Кёркланд, проверяя работы курсантов.
— Я бы не был так в этом уверен, — Эдельштайн фыркнул, ровняя стопку листов, а затем складывая их в ящик.
— Чего тут уверяться? Ты посмотри, как он хочет быть исключённым, — пробормотал Артур. — Мало того, что достаёт меня до печёнок, так ещё и тесты мне разрисовывает!
— Ну, вот у Брагинской он хорошо занимается.
— У Брагинской все, кому жизнь дорога, будут хорошо заниматься, Родерих, иначе она выпьет их кровь и закусит их плотью, — Артур поёжился. — Она очень страшная женщина, и все это подсознательно чувствуют.
— Странно, что ты её не любишь, она же вроде к тебе хорошо относится, — Эдельштайн, удивившись, приподнял брови.
— Нет-нет, я её очень уважаю, — Кёркланд замахал руками. — В особенности за то, как она ко мне относится и... к Ване тоже. Не в том дело. Ты же знаешь, как она тут оказалась?
Родерих покачал головой.
— Брагинские — семья военных, — начал пояснять Артур. — И Ольга, и Иван, и Николай росли в равных условиях и требовалось от них одно и то же. Причём Ольга — старшая дочь, она лучше своих младших братьев абсолютно во всём. И это, блять, страшно. Ты знаешь, почему она всего лишь сержант?
— Удиви меня, — хмыкнул Эдельштайн.
— Ну, разумеется, это потому, что она пошла в полицию позже. Только из-за брата — я бы тоже забеспокоился, будь у меня такой младший... Не суть. Она дольше Ивана служила в армии. И один этот факт заставляет меня её бояться. Уважать, но бояться. И тебе того же советую.
— М-да...
— А Николай, кстати, глава одного из районных отделений полиции. Девяносто восьмого, что ли... — Артур приподнял глаза, припоминая. — Вот его я бы в жизни видеть не хотел.
— Понял, — пробормотал Родерих. — Ладно, это ясно. Но вот по поводу Франциска...
— Да в жизни он ни одного теста не сдаст! — психанул Артур.
— Сдаст, — уверенно ответил Эдельштайн. — Мои — сдаст.
— Ни-ког-да! — Кёркланд стукнул рукой по столу.
— Спорим? — усмехнулся Родерих. О-о-о, это был нечестный ход: глаза Артура азартно загорелись.
— Спорим! Вот только если я выиграю, ты дашь Гилберту на первом свидании! — распалённо заявил лейтенант.
— ЧТО?! — закричал, вскочив, сержант. — Я?! Да откуда ты знаешь?!
— Рих, ты мне четвёртый месяц надоедал с парнем, который не давал тебе прохода в "Голубой устрице", — закатил глаза Кёркланд. — А вчера два часа пьяным ныл, что теперь должен ему свидание.
— Да как я... — Эдельштайн смущённо покраснел.
— Пить меньше надо! Вот я не пил! — гордо заявил Артур.
— Ты набухался накануне так, что умирал потом полдня!
— Неважно!
— И твои слезливые стенания я тоже слушал! — мстительно прищурился Эдельштайн.
— Ах ты... — Артур аж воздухом подавился. Какое коварство! — Да я... Да ты не ценишь моей доброты! Я, чем в сотый раз слушать о, как оказалось, Гилберте, лучше бы Ивана караулил до двух ночи, а не наблюдал, как ты набираешься за полчаса, два часа тратил на твои жалобы, а потом отвозил тебя пьяного вдрызг домой!
— Перебор, — предупредил его, прожигая ненавидящим взглядом, Родерих.
— Да-а-а, точно, перебор, извини, — Артур почесал затылок. Эдельштайн немного расслабился. — Я не хотел... да и если бы не этот французский чудила! Я из-за него на взводе! Ты представляешь...