В Микасе Аккерман идеально все, если, конечно, сознательно упускать из виду ее прескверный характер. Она совсем немного не дотягивает до статуса идеального бойца, и это “чуть-чуть” кажется Леви противным маленьким камушком в чрезмерно узких сапогах: не так уж это и много – камушек, но сотрёт ногу в кровь. Почти - это ведь все равно что ничего.

Он затягивает подпругу и думает о том, как и почему они столкнулись в одном отряде. Но также Леви думает и об успехе предстоящей вылазки, об ухудшающемся качестве поставляемого овса и о том, что Ханджи в сотый раз не убрала за собой срач на его столе: его голова всегда работает без отдыха, если, конечно, не отрубается напрочь. Он должен думать, потому что иначе просто нельзя. Поэтому Микасе в этих мыслях уделяется не так много места – но раз уж она там есть, значит, тому есть веская причина. Точно.

А вообще Леви ненавидит подпруги. У него сильная кобыла, замечательно выезженная, чуткая и с плавным ходом, настоящее сокровище в мясорубке первых разведывательных линий, куда из раза в раз кидают совсем юных лошадей в силу нехватки нормально объезженных.

Но она в холке составляет куда больше комфортных для Леви ста семидесяти сантиметров. Она, блять, титанически огромная, поэтому каждый раз, когда он седлает чертову Надин, приходится попыхтеть. Он ненавидит пыхтеть. Ровно закинуть седло на кобылью спину - не титана уложить, так почему он должен мучаться с этим тривиальным действием как последний каторжник?

Затянув подпругу так, что она чуть ли не трещит, Леви с раздражением выравнивает стремена настолько, насколько это возможно. Дырки в ремнях проделаны неебически криворуко, поэтому разница между правым и левым стременем может составлять… да сантиметр, наверное. Один раз Леви ездил со стременами, разница между которыми была, блять, два с половиной сантиметра: тогда, вернувшись с вылазки, он устроил такую головомойку ответственному за амуницию, что бедолага до сих пор заикается при одном только его виде.

Леви хотел бы сказать, что он привык к такого рода проблемам, но нет, он вообще не привык, и не привыкнет никогда. Он не выполняет свою работу плохо, а потому вправе требовать того же и от остальных.

Подвязав поводья Надин так, чтобы она не могла опустить голову и заподпружиться, Леви быстро шагает в сторону казарм: до общего сбора еще двадцать две минуты, а эти нерадивые непременно начнут седлаться за десять минут до выезда. Поэтому никто фактически никогда не становится свидетелем трудоёмкого процесса седлания, и это славно. Для рядовых славно, разумеется, потому что все чрезмерно глазастые и нетактичные неизбежно оканчивают свой путь в трехнедельном дежурстве по кухне. И внеплановой генеральной уборке. И, возможно, желудке титана, но это после уборки становится пунктом абсолютно необязательным.

Впрочем, до этого дня таковых не наблюдалось - и Леви это более чем устраивает.

И Сашу, сидящую за чаном с овсом вот уже три минуты как, так усердно пихающую себе в рот кулак, дабы не разреветься от смеха, тоже все устраивает. Кроме того, пожалуй, что она едва сдерживается, чтобы не лопнуть от полуистерического хохота. Но это мелочи, сущие мелочи.

Вообще-то Леви не любит, когда в казармах слишком шумно, и дело здесь даже не в каком-то экстраординарном хаосе, который его так выбешивает, нет. Проблема всегда, абсолютно всегда заключается в том, что этому шуму что-то предшествует, и под эфемерным “что-то” почти всегда скрывается либо недотитан, либо его придурковатый спарринг-партнёр. Или ещё кто-то. Неважно, всегда что-то нехорошее, противненько шевелящееся ехидным предчувствием где-то в районе печени: тупая шутка, драка, дележка еды, да неважно, что. Вообще всегда какая-то херня, которой курсанты пытаются снять напряжение.

Леви не то чтобы сильно против, но эти долбоёбы всегда придумывают что-то ебанутое. В прошлый раз была вообще попытка перегона этилового спирта и сухих яблок во что-то отвратительно вонючее и горючее (причём Ханджи, мать её, принимала в этом балагане самое активное участие).

И вот сейчас в казармах стоит в некотором роде вой, на который Леви морщится и идет в полном снаряжении с УПМ наперевес. От запаха еще с прошлого раза не избавились, так что, похоже, курсанты демонстрируют стремление к ещё одной генеральной уборке.

Из раза в раз для наведения порядка хватает всего-то одного сапога, однако далеко не всегда ограничивается им одним.

В Микасе Аккерман идеально все, если упустить из виду ее навыки общения. Да, у нее есть друзья, прекрасные друзья, но это отнюдь не помогает ей не чувствовать себя в празднике общей живости лишней.

Все бурлит хохотом, в особенности - Сашиным: она рассказывает, изображая в лицах, как капрал седлал свою кобылу. Смех у всех нервозный, задыхающийся и совершенно неудержимый: смеяться над капралом страшно. Но хочется иногда. Когда над чем-то смеешься, оно перестает для тебя быть страшным, думает Микаса, ощущая себя выкинутой из всеобщего веселья: у нее не получается получить удовольствия от всеобщего буйства, и от этого немного щемит, противно так. А потом проходит по чуть-чуть, и Микасе становится всё равно - она просто пьёт остывший чай, пытаясь понять, можно ли это пойло с запахом застарелой пыли удостоить столь громкого названия.

Да, Микаса так и не научилась быть беззаботной, и это ощущается, как отсутствие конечности.

Смех понемногу переходит в живое обсуждение того, почему Леви сам седлается, хотя для этого можно привлечь курсантов, кажись.

Разумеется, на самом интересном моменте из-под земли вырастает непосредственно сам капрал. Им стоило быть чуть сдержаннее, думает отстранённо Микаса и отдаёт автоматически честь.

Хотя они сегодня уже виделись.

Леви раздражённо смотрит – как всегда – на неё и одновременно будто бы сквозь серым взглядом из-под неизбежно приопущенных век и говорит абсолютно предсказуемое:

– По какому поводу веселье?

Он говорит:

– Кому-то захотелось подежурить на конюшне?

А ещё Леви странно заканчивает:

– Эрен, – Леви смыкает на его плече стальной хваткой пальцы, – у тебя внеочередное дежурство по кухне. На три ближайшие недели.

И без того странная обстановка нагнетает своей резкой тишиной: курсанты потихоньку стягиваются к выходу, перешептываясь и блестя глазами - но уже тихо. Без излишнего шума. Микаса идет к выходу тоже. Общество капрала ей непонятно и не то чтобы очень приятно, потому она пробирается к массивной двери по периметру плавно и даже немного прикрываясь Сашей. Самую малость.

Впрочем, капрал столбом не стоит и тоже выходит, из-за чего в зале становится немного легче дышать.

Проблемы Микасы - это всегда проблемы только Микасы, и никак не капрала. Она даже не представляет, кому задать свой не сформулированный толком вопрос: это звучит попросту глупо. Честное слово, бить макеты титанов в сотню раз легче, чем пытаться понять, что с ее навыками коммуникации не так. И действительно ли в ней есть что-то неправильное, осознать ей не по силам. По крайней мере, таково мнение самой Микасы.

Так какого чёрта капрал отправил Эрена в дежурство?

Она начатое до конца доводит даже тогда, когда над документом постфактум небрежно шурхают карандашом слово “секретно”: Микаса идеальна хоть в чем-то, и упускать этот козырь? спасательный круг? не собирается. Даже в разбитом состоянии.

Даже сегодня, после того, как Леви дал ей пару подзатыльников и с какого-то перепугу записался в ее защитники.

Поэтому она готова к вылазке первой.

Часом ранее Микаса Аккерман идёт в конюшню, чтобы почистить коня Эрена и подготовить своего. Это традиция, если можно так назвать ее привычку непременно помогать брату. Пусть и в таком деле, как чистка животных.

Напоив своего серого мерина, Микаса идёт за щётками. Ей достался ладный невысокий конёк лет десяти, юркий и выносливый. Она любит иногда приходить к нему просто так, чтобы позволить Ринго похлопать мягкими губами у ее протянутой ладони и скормить ему пару сухарей. Это расслабляет.

Вообще, Микаса не приходит в конюшню так рано. Но вчера она поругалась с Эреном, и в итоге не сумела уснуть из-за пульсирующей головной боли, тревоги и чувства стыда.

Ей тогда стоило быть более спокойной. И взрослой.

В итоге, не сумев занять время после завтрака, она приходит сюда, вяло возит щёткой по боку хрустящей сеном лошади Эрена и раз за разом пережевывает вчерашнюю ругань. Она ведь могла все исправить. Почему опять загордилась? Зачем?

– Ай, блять, – шипит кто-то в проходе, с грохотом наткнувшись на ведро, которое туда немногим раньше выставила она, и Микаса замирает, вцепившись в щетку.

Черт. Нет.

Неожиданно вкрадчивые и медленные шаги приближаются к деннику, и Микаса напускает на себя самый что ни на есть спокойный вид: она чистит лошадь, время сейчас свободное, а значит она целиком и полностью в своём праве.

– Эй, Эре… Серьёзно?

Из-за прутьев выглядывает Леви, и на его лице – неподдельное изумление.

– Чего?

– Доброе утро.

Старательно чистить. Не коситься вбок.

– У меня есть два вопроса. Что здесь делает ведро и ты? – Леви последовательно поднимает пальцы в воздух, показывая ей “рогатку”. – Давай, не тормози.

– Прошу прощения. Я больше не буду оставлять ведро в проходе.

Со звоном пряжек тяжело падает на землю что-то массивное, и Микаса думает, что это, очевидно, седло. Леви облокачивается на дверь, подперев ее снаружи, и не слишком любопытный конь разочарованно отворачивается и от него, и от потенциальной возможности выйти.

– С каких пор ты у Эрена в денщиках? Он у нас офицер или как?

На этот вопрос Микаса ответить никак не может. Эрен после вчерашнего так ни разу и не подошел поговорить, и от этого так сильно тянет внутренности тугим узлом вины, что у Микасы так и не получается побороть стыд. Нужно было быть ответственнее, умнее. Нужно было его понять, а не стоять истуканом, и сделать…

Что сделать?

Она водит щёткой по теплому боку, невидящим взглядом пялясь перед собой и молится всем существующим богам и стенам, чтобы капрал ушел. Только когда щётка оказывается неожиданно резко отобрана, Микаса поднимает пустые глаза перед собой.

– Этот придурковатый не заслуживает, чтобы его лошадь чистили за него.

– Это моя лошадь, – цепляется за соломинку Микаса, тяжело ворочающимся языком произнося абсурдное враньё, – а не Эрена.

У капрала взгляд такой, словно он сейчас увидел таракана: кислый даже для человека, которому в лицо только что наглейшим образом соврали. У Микасы почему-то нет сил, чтобы ощутить что-то.

– Я что, так похож на идиота? С каких пор ты ездишь на рыжем?

Он что, запоминает кто на ком ездит? Микаса, сдавшись, утыкается лицом в тёплую шерсть, от которой тянет опилками и совсем слабо – конским потом и пылью, и старается по возможности не слишком часто моргать.

– Прошу прощения. Это лошадь Эрена. Я просто хотела перед ним извиниться, сэр.

Леви вытягивает руку с отобранной щёткой из прутьев решетки обратно и опять отворачивается, ритмичными движениями вычищая ее от грязи скребком.

– Не хочешь поделиться, за что извиняешься?

Не то чтобы. Нет, ей не хочется рассказывать. Однозначно нет. Но Леви подпирает собой дверь денника, впереди – длинное утро с вылазкой, а Микаса уже попалась на дурацком вранье.

– Эрен… я не поняла его. Он импульсивен, и мне стоило бы научиться его понимать лучше. Тем более что… – она запинается, – я за него отвечаю.

Она очень хочет, чтобы капрал вот сейчас презрительно фыркнул и ушёл: проще облажаться один раз, зато быстро, без последствий и свидетелей, чем растягивать надолго сомнительное удовольствие от беседы по душам с заносчивым коротышкой. Нет, Микаса не забыла тот выбитый зуб в огромном зале суда, и едва ли забудет ближайшую вечность. Но.

– Ты не думала, что это не тебе нужно учиться понимать этого придурка, а ему – говорить?

– Эрен не обязан… Это Эрен, – поправляется она и тут же морщится, запоздало понимая, что оправдывается непонятно за что. И уж совсем неясно, зачем.

– Что “Эрен”, м?

– Вы все слишком давите на него!

Микаса, выпалив то, что так давно хотела сказать, прячет глаза и распутывает зацепившийся за мягкую чёлку коня репей, вычёсывает пальцами жесткий конский волос. Как же она зла.

– Вы к нему строги. И в принципе все строги. Он, конечно, надежда человечества, но он также и человек, которому надо отдыхать. Прекратите на него все вешать.

Дверь со скрипом отлегает от проёма, провоцируя коня недовольно дёрнуть головой: Леви берет седло, рывком подтягивая к груди и отстраняется.

– В таком случае он выбирает крайне интересные способы отдохнуть. В следующий раз бей в кадык, эффективнее будет.

Микаса застывает, ощущая ужас вперемешку со страхом: капрал тогда все видел? Точно видел, иначе бы про кадык не сказал. Тогда к чему весь этот разговор? Он просто издевается?

Она выходит из стойла и негнущимися пальцами щёлкает старой задвижкой. Леви идёт по проходу, ловко подпирает седло коленом и заходит к своей лошади. Микаса думает о том, лучше ли будет убежать или же спрятаться где-нибудь в амуничнике, но затем, не до конца отдавая себе отчёт в своих действиях, идёт за капралом.

Он быстрыми, отточенными движениями вычищает крючком копыта, пока кобыла невозмутимо хрустит принесёнными им яблоками.

– Я не хотела бить Эрена.

Леви удивлённо поворачивается и даже немного замедляется, когда встречается взглядом с Микасой. От зрительного контакта ей немного неловко, но она не отводит глаз. Правда, стискивает зубы.

– А зря, – с расстановкой проговаривает Леви, – ему полезно получать по морде. Особенно когда он заигрывается в центр мира.

– Центр мира?

Леви возвращается к своему занятию: стучит костяшкой по мускулистой ноге, и лошадь ее послушно поднимает.

– Он полагает, что является самым ценным, что есть в этом замке, а ты - бесплатным к нему приложением, которое всегда поможет. Сделает то, что он хочет и как он хочет. Не обращала внимания?

От этих слов больно где-то в груди, и Микаса делает рваный вдох.

– Так за что ты перед ним извиняешься? Все правильно сделала.

Вместо ответа Микаса убирает руку с прутьев и идёт к выходу. Наткнувшись на поилку с холодной водой, яростно умывается и долго трёт лицо, до красноты, пока нос и пальцы вконец не немеют от осеннего ветра и ледяной влаги.

В казарму возвращается уже более или менее спокойной.

Сутками ранее Микаса судорожно глотает воздух и, неуклюже давясь им, торопливо говорит:

– Ч-что ты делаешь?

Эрен в ответ закрывает ей рот своим и мокро водит языком по сжатым зубам Микасы, пока та отчаянно вжимается в дерево. Сколько часов она провела, думая о своём первом поцелуе с Эреном? Черт его знает. И все равно сейчас Микаса не ощущает ничего, кроме склизкого холодного комка где-то в пищеводе. И неконтролируемой, тупой дрожи.

Эрен после тренировки позвал ее с собой. Погулять. Раньше он так не делал, предпочитая общества Микасы сторониться, но вот сегодня – позвал. Конечно, она согласилась.

Конечно, когда Эрен взял её руку, она сжала его широкую ладонь в ответ и улыбнулась.

Конечно, она не ожидала, что ее зажмут у дерева.

Когда-то она ведь об этом мечтала, с каким-то леденящим до самых кончиков пальцев ужасом думает Микаса. Что Эрен решится выразить свои чувства, сделает первый шаг и разглядит любовь в ней самой. Тогда почему же тогда сложившаяся ситуация совершенно не приносит никакого удовольствия?

– Подожди!

В какой-то момент у Микасы получается протиснуть зажатую телом Эрена руку к его плечу и толкнуть, одновременно вывернувшись влево. Попутно, похоже, она отдавила ему ногу, констатирует она, расслышав ругань и едва сумев сохранить равновесие, споткнувшись.

– Какого хрена?

– Э-эрен! Что ты делаешь?

– Что я делаю?! Это ты что творишь?

– Что? Я?

Микаса ощущает, что сейчас взорвется от абсурдности происходящего, и что она совершенно ничего не понимает. Ничего.

– Ты! – Эрен яростно щурится и потирает плечо. – Это ты постоянно ходишь за мной хвостиком, туда-сюда, туда-сюда. Ты хоть понимаешь, что это для меня значит, Микаса?!

Где-то на загривке Микаса ощущает холодный пот. И на лопатках тоже. Некстати к горлу поднимается комок и в глазах начинает щипать: никак она не может перестать принимать слова Эрена близко к сердцу, хотя должна – она старше. И спокойнее.

И сильнее.

– Эрен, – она выравнивает дыхание, как может, – давай поговорим. Я…

Он приближается, и Микаса ощущает, как становится ниже ростом. Она почему-то чувствует страх, хотя на самом деле их с Эреном физические параметры примерно одинаковы. Все равно – ее желудок ухает вниз, дыхание замерзает.

Нет. Дыши. Выдох. Вдох. Давай.

Эрен неожиданно останавливается и хмуро складывает руки на груди. Микаса словно отмирает.

– Микаса, – теперь уже более спокойным голосом продолжает он, – ты же постоянно говоришь, что будешь рядом. Я не понимаю! Тебе не нравится? Почему? Скажи!

Эрен цепляется за ее плечи, заставляя посмотреть на себя, и это движение вдруг кажется Микасе очень отчаянным.

– Эрен, отпусти меня.

Через несколько долгих секунд она ощущает, как хватка на плечах ослабевает и делает медленный шаг назад, не сводя глаз с поникшего лица Эрена. Анализируй. Сейчас. Что он имел в виду? Почему он расстроен?

– Ты хотел сказать, что… – Микаса запнулась, стараясь подобрать нужные слова, – я тебе нравлюсь? Или что ты хотел бы со мной поцеловаться? Я не понимаю.

– Забей.

Он разворачивается, ссутулившись, и быстрым шагом уходит в сторону тренировочной площадки: под его ногами весело хрустят сухие сосновые ветки, которых всегда так много сухой осенью. Микаса прислоняется к стволу и ошалело трёт губы жестким рукавом куртки, сползает вниз очень медленно и закрывает глаза, чтобы удержать слёзы.

Она опять поступила неправильно. Микаса Аккерман в своём неумении общаться с дорогими ей людьми до невозможности смешна, думает она, кусая предплечье и стараясь загнать давящий вой куда-то в глотку поглубже. Больно. Голова гудит так, словно по ней пробежалась пара упитанных титанов.

Она опять обидела Эрена.