Зачистку решают закончить в те пять теплых месяцев, когда ни дождь, ни снег не мешают видимости. Осознание того факта, что титанов здесь ограниченное количество, придаёт сил, и Леви даже формирует пробные отряды с новичками из полиции без лишних угрызений совести: когда можешь сформировать кольцо и даже продумать стратегию боя, жертв становится значительно меньше.
За последние три месяца у них вовсе смертей не было, а ведь они продвинулись в освоении отнятой территории очень далеко, причем с составом качества ниже среднего. Ханджи с энтузиазмом препарирует хребет пойманного трёхметрового в отдельной палатке, пока все остальные лениво шатаются по лагерю в ожидании обеда.
Такая бессмысленная идиллия вполне устраивает Леви.
– Капрал Леви! С-сэр!
Кто бы знал, насколько Леви не нравится, когда его так зовут. Это ведь что-то типа клички: кто-то заискивающе, кто-то механически равнодушно говорит, обозначая его статус, но не самого Леви. Разумеется, в этом и заключается основной смысл военных званий, но Леви всё-таки их не любит.
Он оборачивается как раз в тот момент, когда в него врезается Саша: в глазах искрит от удара по носу угловато-острым плечом.
– Браус, – тихо начинает он, нехорошо поблескивая глазами, – я…
Саша поспешно вытягивается, отдавая честь и смотрит куда-то за горизонт. Леви выдыхает и ведет челюстью влево, успокаиваясь.
– Разрешите сегодня не присутствовать на вылазке, сэр! – выпаливает она на едином дыхании.
– В честь чего?
Леви прикладывает к носу платок, стараясь не думать о том, что этот – единственный оставшийся чистый и подозрительно косится на Браус. Она могла стащить его буханку хлеба, под покровом ночи впихнуть в себя полкилограмма сливочного масла или съесть с таким уверенным видом свиную ногу, предназначенную офицерскому составу, что дежурные осознают свою ошибку только перед обедом, но от вылазок Саша не отмазывалась никогда.
– В честь… В-в честь… я плохо себя чувствую!
От высоких интонаций Леви морщится, затем смотрит на нежно-зелёного оттенка Сашино лицо и неожиданно кивает.
– Ладно.
Та в ответ удивлённо таращится несколько мгновений, бубнит под нос что-то типа “спасибо” и исчезает так же резко, как и появляется.
Зачистки проводятся почти каждый день, из-за чего было решено разделиться на две группы, чтобы ходить по очереди и не так сильно выматываться. Сегодня была Сашина очередь идти в группе Леви, но недомогание – это недомогание. Сегодня ты потащишь на вылазку больного солдата, а завтра не соберешь костей.
Леви задумчиво смотрит ей вслед и идёт к продовольственной палатке. Придётся заменить Браус на Микасу, альтернатив, собственно, больше и нет: а Микаса с утра должна была рассортировывать поставку газа, так что найти ее можно разве что у продовольственной палатки. Или у Эрена.
Как ни странно, Аккерман обнаруживается в разобранной телеге, причем совершенно одна. Вычищает УПМ.
– Пойдёшь с моим отрядом сегодня. Сбор через полтора часа.
Микаса щёлкает клапаном привода и поднимает, наконец, глаза.
– Есть, сэр.
Удивительно покорная она в последнее время, думает Леви, возвращаясь к своей палатке.
***
Армин ёжится и бросает наземь найденный валежник. Леви продолжает ритмично бить камнем о камень: спички отсырели ко всем чертям, так что приходится вспомнить этот древний метод разведения костра. Вспоминается с трудом – он уже полчаса пытается высечь искру. За это время зубы начинают у него стучать не только от злости, но и от холода.
Когда они отсюда выберутся, он собственноручно надерет Эрену задницу. И не раз. Леви с каким-то кровожадным удовлетворением обещает себе, что он пройдётся Йегеру по лицу: ситуация, которую спровоцировал этот гадёныш, заслуживала исключительно громкого звания “мы в очень большом дерьме и даже чуть-чуть глубже”.
Позади слышится неровный стон: Микаса, похоже, очнулась. Леви чиркает камнем чуть сильнее, и жухлая трава начинает густо дымить. Армин суетливо подкидывает ветки, стараясь сохранить огонь, пока Леви разминает перетруженные запястья.
– Что… Где Эрен?!
Микаса вскакивает на ноги и тут же чуть не падает обратно: она хорошенько приложилась головой, когда ее отбросило в реку. Леви косится на нее и двигается к костру поближе.
– Ушел.
– У… шёл?
Да, ушел, причём самым извращённым способом из возможных: отрубил тех, кто мог обратить внимание на его пропажу и свалил на корабль, когда газ у всех вышел. Никто бы не одобрил его побега, и Эрен это прекрасно осознавал, поэтому и поступил так.
Ну, как мудак.
Микаса сжимается в комочек и обхватывает руками голову, медленно качаясь из стороны в сторону.
– Микаса, – нерешительно говорит Армин, – он хорошо все продумал. У нас не было возможности его остановить.
Он подходит к ней и неловко приобнимает за сникшие плечи.
– Не расстраивайся так.
Она опускается на расстеленный плащ и сжимается в комок, обхватывая ноги и подтягивая их к груди.
– Улица Восточного Альянса, тридцать два, – глухо говорит Микаса куда-то в колени, – тридцать два.
– Он будет слать по этому адресу письма, так?
Она переводит пустой взгляд на Леви и кивает, затем зарывается носом в шарф. Ничего удивительного, впрочем.
День заканчивается просто отвратительно: сейчас они находятся в достаточно заболоченной местности с нулевыми запасами газа, при этом в тусклом небе уже мельтешат целые рои мерзкой мошкары. Армин съеживается и прикрывает лицо воротником куртки, следуя примеру Микасы.
Эрен иногда способен на удивительные вещи, но, если честно, если бы не безоговорочное к нему доверие Армина, убежать бы он так легко не сумел. Леви от этой мысли раздражённо на себя цыкает и кидает в костёр ещё одну сосновую ветку: должно помочь против насекомых.
– Армин… почему он всегда уходит один? Почему…
– Лучше не спрашивай. Эрен всегда был словно сам по себе, но, – Армин разочарованно вздыхает и опускает плечи, – если честно, я не знаю.
Он просто долбоеб, думает про себя Леви и зачесывает рукой назад запачканные пряди тёмных волос: пот, кровь от укусов мошкары и царапин, влажный воздух – всю мерзость и не перечислить.
– Будем дежурить по очереди, – бесцветно проговаривает Леви, – и наутро отправимся в сторону лагеря.
Армин и Микаса в ответ молчат, и Леви молчит тоже: сейчас от слов станет только тошнее. Леви оглядывается, раздражённо хрустит костяшками пальцев и шагает по хреново импровизированному лагерю.
Они долго перлись по этому сраному болоту, пока не нашли наконец поляну, почва на которой больше была похожа на земную твердь, нежели на густой кисель, так что сейчас от них троих несет тиной за несколько миль. Леви внутренне содрогается и гонит стайку мурашек по позвоночнику вниз: спать в таком состоянии он не хочет абсолютно.
А вот чего действительно хочет, так это вмазать Эрену Йегеру по носу.
Он же все равно титан, ему хоть каждый день лицо ломай.
Вокруг окончательно темнеет. Леви морщится в сторону заката и возвращается к костру.
Армин дрыхнет на плече Микасы, пока она свободной рукой шевелит ветки в костре: они поочередно тащили на себе отрубившуюся Аккерман, так что ничего удивительного в том, что дохляку поплохело, нет. Леви садится слева от Микасы и тянется за мехом, чтобы глотнуть воды.
И заполнить этим нехитрым действием повисшую в воздухе горечь разочарования – в себе, своих силах. В Эрене.
Нужно что-то сказать, думает Леви, и продолжает молчать. В целом, любые слова сейчас окажутся лишними.
– Мы сможем… выиграть?
Странный вопрос.
– У нас нет выбора, знаешь ли.
Действительно, когда ты выбираешь между смертью и победой, нельзя сказать, чтобы у тебя был какой-то выбор. Абсурдно, но это действительно нельзя назвать выбором. Даже с очень большой натяжкой. Даже если очень постараться.
Микаса вздыхает и опять прячет глаза в шарфе. Леви испытывает к красной тряпке вполне конкретную ненависть: Аккерман явно стирает его не слишком часто, следовательно, этот предмет ее гардероба похвастаться чистотой не может. Более того, эта хреновина хранится Микасой явно из каких-то сентиментальных побуждений: никакой практической ценности Леви в этом старом ветхом шарфе не видит.
А еще он не поощряет сентиментальную привязанность к вещам. Привязанность как таковую.
– Странно, – говорит Микаса, – мы сражались против кошмарных существ, но в итоге мы пришли к тому, что во всём виноваты люди. Даже перед лицом страшной опасности в виде гигантов люди мешали людям, постоянно… – она запнулась, подбирая слово, – ругались, и…
– Сраться – в природе человека, похоже. С этим ничего не поделать.
Микаса смотрит в его сторону, и Леви, не удержавшись, смотрит на нее в ответ. Кругом – сплошная мерзость и грязь, а у Микасы такие глаза без дна, особенно в свете полудохлого костра. Если совсем светло, можно разглядеть, что глаза у неё с оттенком крепкого чёрного чая: сейчас они больше кажутся чёрными.
Она отводит взгляд достаточно быстро, но Леви всё равно становится немного легче.
– Да, наверное, вы правы.
Конечно прав, думает про себя Леви. К правильному выводу вообще прийти не так уж и сложно, особенно если оглядеться вокруг и вспомнить, благодаря кому и чему они вообще оказались в этой срани. Если предположить, что в мире вообще есть какая-то правда, она непременно заключается в том, что насилие будет замещаться лишь насилием. Помнится, стенные фанатики предлагали на насилие и убийства реагировать смирением, чтобы не поощрять множащуюся боль: они считали, что рано или поздно это приведет к идеальному миру без зла.
Леви полагал, исходя из своего личного опыта, что это рано приведет к вымиранию, ни много ни мало. Потому что если ты не борешься за себя, ты умираешь: медленно, быстро – какая разница?
– Возможно, мы могли бы договориться с Марлией, – глухо бормочет Микаса, – или хотя бы попытаться. Эрен никогда не идёт на компромиссы, поэтому… придётся так.
– “Так” – это как?
Она устало поворачивает голову, стараясь не потревожить Армина и морщится от головной боли.
– Он говорил, что должен забрать силу одного из титанов. Я думаю, он убежал сейчас, потому что в общем потоке возвращающихся с войны никто не будет разбираться, кто он на самом деле.
– Ты думаешь, он бы сам до такого додумался?
Она медлит немного, задержав взгляд на пряди волос, упавшей на лоб Леви, затем отворачивается к костру.
– Да… Нет. Не знаю.
Леви догадывается, что Эрену помогли, но молчит, кидая в костёр шишку. Пока рано делать выводы.
Микаса тоже молчит. Она готова спорить, что знает, о чем думает капрал: кто помог Эрену и зачем? Возможно, у них просто один способ мышления. Или же на самом деле Леви думает о каком-нибудь чае и грязи, которая их окружает: Эрен тоже иногда выглядел чертовски задумчивым, а потом говорил, что думал о том, почему с утра овсяная каша была горькой.
Но потом она смотрит на Леви, уставшего, хмурого и молчаливого, подкидывающего в костёр ветки и думает, что угадала.
– Я думаю, что без посторонней помощи он бы не смог уплыть, – говорит наконец Микаса.
Леви кивает и смотрит прямо на неё. Сердце неожиданно пропускает удар и Микасе требуется некоторое время, чтобы прийти в себя.
– Я придерживаюсь того же мнения.
Вероятно, это гормоны, думает Микаса, вслушиваясь в темноту и дыхание Армина. Она прочла много медицинской литературы и могла предположить, что гормональные процессы в ее организме еще не успокоились – как и в организме, к примеру, Эрена. Так что она могла острее воспринимать чью-то близость. Это нормально.
Но с утра, проснувшись от холода, она чувствует тепло у своего левого бока. У правого – нет, Армин все еще дежурит, а вот слева – бледное лицо Леви, все ещё хмурое, с проступающей темной щетиной и острыми скулами. Коротышка-чистоплюй, думает Микаса и старается не шевелиться, чтобы не разбудить.
Спят они практически на земле, накидав еловых веток и постелив на них плащи, поэтому без тесного контакта им не выжить – холодно. Но.
Микаса медленно сползает чуть ниже, сворачивается калачиком и ненароком тыкается носом в плечо капрала: пахнет кожей, потом и мылом. И ещё – чем-то теплым.
Это просто гормоны, думает она, но почему бы и нет, если это так приятно?
Леви думает, что он влип. Потому что любая привязанность – это слабое место, по которому бьёшь в первую очередь ты сам. А теперь эта отвратительно пререкающаяся Микаса дышит ему в плечо, и он понимает, что как бы сильно он ни напрягал мышцы пресса, как бы ни задерживал дыхание, он не может сказать, что ему неприятно.
Он не может сказать, что Микаса – безмозглое отродье без единой мысли за пустыми глазами, потому что это не так. И ещё он понятия не имеет, что будет дальше.
Наверное, поэтому не шевелится, стараясь не спугнуть её. От него несет, как от помойки, а Микасе, кажется, все равно.
***
Ладно, хорошо. Хорошо. Чёрт, ладно. Нет.
С этих мыслей начинается утро Микасы. Не лучшее в её жизни, далеко нет. А начинается оно с того, что на её щеке отпечатывается эмблема разведотряда.
Само по себе это абсолютно не страшно: пройдёт через какое-то время. Проблема заключается в том, почему она вообще её на щёку получила.
Собственно, само пробуждение состояло из двух фаз: первая – лёгкий толчок и невнятное бормотание. Вторая – ощущение покалывания в онемевшей намертво руке и щеке, вдобавок ко всему – половина подбородка в слюнях, вытекших из открытого во сне рта.
Микаса опирается на что-то мягкое левой рукой, приподнимается, морщась от препротивных ощущений в правой и пытается утереть подбородок о своё плечо. Выходит так себе, очень и очень так себе.
Она зевает и раскрывает глаза пошире.
– Доброе утро. Если не против, можешь отпустить мою руку.
Сначала Микаса переводит взгляд на источник звука, затем отшатывается и неловко удерживается на коленях, ощущая, как висит плетью правая рука. Леви. Она только что щупала Леви. Спала на Леви.
А ещё…
Она быстро опускает взгляд, чтобы не смотреть ему в глаза и как бы невзначай цепляется за расплывшееся влажное пятно рядом с эмблемой на его плече.
Нет. Нет-нет. Нет.
Она пустила слюни на самого помешанного на чистоте человека из всех, кого могла бы. Чисто теоретически. И в списке потенциальных кандидатов на, собственно, роль подушки сам Леви, кстати, никогда не фигурировал.
– Доброе утро, сэр, а где Армин?
Леви медленно складывает руки на груди, морщится и разминает очевидно затёкшую шею:
– Сейчас придёт.
Возможно, он просто не заметил пятно, как-то обречённо думает Микаса и вяло шевелит запястьями, стараясь хоть немного улучшить кровоток. Как вообще можно было уснуть на Леви?
Микаса замирает, взявшись за правый указательный палец.
Вчера она нюхала Леви, а потом ещё и придвигалась поближе, тёрлась лбом о его плечо. В итоге так и уснула, видимо. Нюхала Леви.
Что?!
– А вот и он.
Армин уныло ёжится и трёт блестящее от воды лицо и складывает свой плащ, не зная, куда ещё деть руки.
– Доброе утро.
Они собираются и бредут по болоту дальше, в сторону, где должен располагаться лагерь. Микаса складывает руки в районе солнечного сплетения и смотрит на Армина, изо всех сил стараясь игнорировать неестественно прямую спину Леви.
Потому что…
В голове творится полная каша, и Микаса изо всех сил старается игнорировать любые мысли, которые вообще хотя бы косвенно касаются её странного поведения: это неправильно, и это – константа. Отвратительно. Отвратителен тот факт, что она вообще допустила мысль о том, что Леви её может привлекать.
Гадость.
Микаса в целом не слишком интересовалась этой частью себя, которая могла, например, возбуждаться и совершать всякие отвратительные вещи. К примеру, позволять себе думать о том, что кто-то может её трогать. Трогать её тело, её лицо, прижиматься своим телом. Это было в некотором роде страшно, потому что Микаса помнила.
Она помнила, как несло от того мужчины тухлой рыбой и перегаром, когда он приближал свой рот к её и говорил:
– Продать-то и продадим, только она мелкая. Многого не знает.
Он хихикал:
– Да, да, сглупили с её маманей. Но и эта хорошо выглядит.
Микаса рвано хватает ртом воздух и часто моргает, стараясь отогнать от себя любые воспоминания о том, как это было. Страшно. Гадливо. Уродливо.
Армин тревожно смотрит на неё:
– Микаса? Всё хорошо?
Она переводит невидящий взгляд на него и старается принять как можно более непринуждённый вид:
– Да. Успеем до обеда добраться, как думаешь?
– Если лагерь не ушёл вверх по течению, должны успеть. И если не наткнёмся на случайную группу титанов. Надеюсь, успеем.
В сапогах хлюпает, ткань носков трётся о стопу так долго, что, кажется, там точно образуется несколько мозолей. Микаса очень старательно думает о том, простудится ли она в результате или нет, но подробные картины произошедшего тогда назойливо лезут в сознание.
– Блять, ей лет двенадцать. И чё, кормить до того, как сиськи вырастут, будем? У нас денег нет.
Второй хмыкает и зачем-то поднимает голову Микасы за волосы. Ей больно, поэтому она старается опереться на руки, чтобы не ощущать это так сильно.
– Ой, бля, да похуй. Маленьких тоже любят. Слышь, ты учиться любишь?
Это плохой вопрос. Микаса не хочет на него отвечать, потому что ощущает, что правильного ответа, который её обезопасит, дать не сможет.
– Онемела? Ну ладно. А вообще ты так страдаешь, что зря прихлопнули маманю, зря, а на самом деле посмотри, какая красота! Она ж…
Микаса цепляется за рукояти клинков так сильно, что их незатейливый рельеф наверняка отпечатывается на её ладонях.
Омерзительно. Она не может даже подобрать слов, чтобы описать, насколько противна ей одна только мысль о том, что кому-то может нравится это.