Микасе кажется иногда, что она ввязалась в какую-то заумную партию, из которой выйти победительницей давно отчаялась, поэтому-то и даёт себе безмолвное обещание бороться до самого конца, а если уж и идти ко дну, то лишь вцепившись во врага зубами.
Скорее всего, это то, что сказал бы на ее месте Эрен: борись до конца, раз уж ввязалась, но разве важно – кто первый начал? Значение имеют только твои поступки. Не мысли, не разговоры, не твоя личность: ты – это то, что ты делаешь.
Но иногда привычное течение жизни дает сбой, и дальше все идёт наперекосяк. Ты обещала сражаться, напоминает себе Микаса и проглатывает теплые слёзы. Но ты обещала сражаться за него, а теперь что?
Уродливо в темноте расплываются линии красивого лица Эрена, и Микаса чувствует себя на грани обморока: у нее кружится голова и пересыхает во рту.
Если закроет глаза, опять увидит его. Если же лежать с открытыми глазами, призраки будут околачиваться где-то рядом, но всё-таки вне поля ее зрения, поэтому Микаса редко-редко моргает, пялясь в темноту.
Она же всё равно не уснёт.
Иногда Микасе кажется, что каждый ее выбор в этой жизни был ошибкой: начиная с решения бороться и заканчивая тем нелепым поцелуем с Эреном. Всё это так глупо и абсурдно, что хочется смеяться до слёз. Ну зачем? Какая же она непоследовательная. Её могут считать идеальным оружием сколько угодно, но до тех пор, пока она не научится планировать хотя бы на пару шагов вперед, это звание будет просто из раза в раз проваливаться в пустоту, не неся в себе никакого смысла.
Идеальное оружие не совершает ошибок. Не с такой частотой.
Да чёрт!
Она вскакивает с кровати и начинает широкими шагами мерять комнату, стараясь дышать глубже. Ещё глубже. Славно, что у неё относительно приватное пространство: часть рядовых расселили по каморкам с двухъярусными кроватями, и Микасе досталась пустая комната. Сейчас в разведкорпусе меньше солдат, нежели могут вместить казармы.
Шаг-вдох-шаг-выдох: не только ты лажаешь. Не только ты.
Микаса садится на пол, прислонившись к кровати, и массирует веки. По полу тянет холодным сквозняком, и она вскакивает опять, не зная, куда деть высвободившуюся энергию, кипящую в мышцах.
Ей бы хотелось подраться. Или, возможно, покричать. Или ещё что-то. Черт.
Она выходит из комнаты и бредет по длинным коридорам замка, которые все же недостаточно длинны для того, чтобы подарить Микасе успокоение от полуночной прогулки. Она слышит размеренные шаги дежурного и спешно заворачивает за первый попавшийся угол, ощущает толчок, а затем – как у нее из глаз летят искры.
Судя по несчастному оханью, кто-то получил сходные ощущения от этой встречи: Микаса потирает лоб и пытается в ненормально мерцающей темноте разглядеть, в кого же она только что врезалась.
– Микаса, – шипит тень, – ты что, теперь по кухне шаришься?
Она прищуривается, нащупывая взглядом мутный силуэт, который делает широкий шаг назад. Это кто-то низкий и недовольный, а двум этим критериям соответствует только один человек во всех этих казармах.
– Я… нет.
– Тогда что?!
Ей становится интересно, и она присматривается к Леви. У него в руках, кажется, холщовый мешочек.
– А вы?
Леви, кажется, икает. Ну, или ей мерещится.
– Ничего. Не твоё дело. Тебе заняться нечем?
Ей ведь действительно нечем, думает она про себя и жмёт плечами.
– Не могу уснуть, сэр.
Одно из негласных правил разведотряда – никому и никогда не говорить о бессоннице. Потому что стоит только заикнуться о своих проблемах со сном, как ты становишься главным кандидатом на ночные дежурства и прочие радости армейской текучки, но Микасе не страшно. Вообще. Её, скорее, ситуация смешит – совсем немного, но.
Но.
Она не видит лица Леви, но делает мысленную ставку на то, что он прищуривается, как хищник, и губы ещё вдогонку облизывает, и от этой мысли она вовсе прыскает.
– Совсем обнаглела, – ворчит Леви, – значит, сил много? Сейчас отчёт о расходах попрёшься заполнять.
– Хорошо, сэр.
Леви замирает, затем решительно разворачивается и шагает по сумрачному коридору, и Микаса идёт следом тоже. Леви косится на неё, очевидно, удивлённый такой покорностью, но шага не сбавляет, останавливаясь только у массивной дубовой двери. И только у неё он не выдерживает:
– Тебе серьёзно настолько нечем заняться?
Она молча стоит, разглядывая поблескивающий носок сапога.
– Вы сами сказали, чтобы я заполнила отчёт.
Леви хмыкает и толкает дверь:
– Ладно, пойдём.
В комнате немногим светлее, чем в коридоре, но Микаса уже достаточно хорошо здесь ориентируется. Под “достаточно хорошо” подразумевается, что она не стоит посреди комнаты, как баран перед обновлёнными воротами, а идёт прямиком к столу с кипами документации и садится на уже знакомый стул. Леви решительно выдёргивает из стопки нужную пачку листков и шлёпает её перед носом Микасы:
– Нужно сверить расходы в целом и все найденные расхождения выписать. Если расход превысил бюджет, значит, неправильно посчитала. Здесь три типа, управишься за час.
Затем он исчезает, хлопая дверью откуда-то из уголка, и Микаса, прибавив света в керосиновой лампе, приступает к расчётам.
Это удивительно скучно, думает она к концу первого столбца и уже зевает, когда перед ней на стол опускается небольшая чашка, от которой пахнет солнцем, древесной корой и мёдом. Так вот что было в мешочке, понимает Микаса, улавливая уже знакомые ноты запаха из чашки.
– Спасибо.
Капрал кивает, садится в кресло, отпивает чай своим обычным извращённым методом и тянется к стопке, которой сейчас занята Микаса: он дёргает уже исписанный расчётами черновик из-под её носа и равнодушно пробегает глазами. Микаса боковым зрением улавливает, как он прижимает чашку к щеке, когда облокачивается на своё запястье.
– Хорошо справляешься. Что по расхождениям?
– Отчёт за девятое декабря. Почему-то в накладной указано сто тридцать литров, а по факту привезено… двести восемьдесят.
Леви оставляет чашку и, привстав со своего места, тянется за листком.
– Покажи.
Микаса чувствует это случайно шершавое прикосновение к своей кисти и с какого-то перепугу прекращает дышать, бессмысленно уставившись на Леви. Тот ненадолго задерживает случайное прикосновение, потом, наконец, дёргает бумагу на себя.
– Что, всё же налажала в расчётах, м?
Микаса отмирает.
– Нет, я проверяла. Несколько раз, – недолго подумав, она ехидно вставляет, – но могу пересчитать ещё раз, если вы так хотите.
Теперь замирает уже Леви, но через секунду раздражающе спокойно парирует:
– Зачем? У тебя всё равно неполные исходные данные.
Она едва не давится воздухом от возмущения.
– Так как я могу получить корректные данные, если не обладаю полной информацией с самого начала?
В какой момент она стала настолько спокойно общаться с капралом без опаски быть им сожранной или подвергнутой безжалостному остракизму? Микаса спотыкается на этой мысли, но не останавливается:
– И какие документы вы мне не дали?
– Тц. Там было ещё две закупки, но это был не газ для приводов. Поэтому накладные и лежат порознь.
Он хрустит пальцами и откидывается на спинку кресла, пока Микаса гневно прожигает в нём дыру.
– Это жизнь, не пялься так, – парирует он в ответ на ее невысказанную ярость, – здесь почти всегда исходные данные некорректны. Твоя задача – узнать как можно больше и прийти к верным выводам.
– Напоминает чью-то риторику, сэр.
– О, – он опять подаётся вперёд, – и чью же?
Леви прямо как маятник в своём непомерно большом кресле, с неуместной насмешкой думает Микаса.
– Не… важно.
Она выуживает из кипы бумаги за нужный период и быстро пробегает глазами числа, пока не находит нужные и не тычет листами в сторону Леви не глядя:
– Это они?
В ответ ей слышится шипение, и Микаса выглядывает из-за бумаг, с легким удивлением обнаруживая, что их края утыкаются не в руки Леви, как она изначально полагала, а в его нос. Она не удерживается от тихого фырканья.
– Я бы ответил, если бы мог увидеть эти гребаные даты, ты в курсе?
Микаса совершенно непроизвольно фыркает, опуская несчастные накладные на стол, пока не ощущает, что её опять взяли за руку.
Что-то внутри обрывается, и она медленно втягивает воздух, пытаясь понять, от усталости у неё сейчас кружится голова или от чего похуже, а Леви, кажется, тоже в прострации, потому что никак не возьмёт злополучные бумаги и тоже всё смотрит, смотрит.
Микаса наконец добирает воздуха до полных лёгких и на выдохе говорит какой-то ужасный бред.
Она говорит:
– Поцелуйте меня.
Леви моргает, подавляя в себе удивление и уже начавшее нарастать легкое недовольство. В некоторые моменты хочется просто молчать ближайшую вечность, чтобы растянуть происходящее на подольше.
– Я – твой капитан, – с расстановкой цедит он, – ты не можешь мне приказывать.
Завершая фразу, Леви пытается понять, жалеет ли он об отпущенном комментарии или нет, и в хаосе разбежавшихся мыслей не нащупывает каких-то определенных эмоций. Он уже очень давно стёр грань между личным и рабочим, но в какие-то особенно важные моменты грубость, более чем уместная на плацу и в бою, всё-таки ему мешает.
Микаса молчит: у нее такие непроницаемые глаза, что в них Леви иногда теряет опору, и вот сейчас она пялится так, что поперек горла комок встаёт.
Ещё чуть-чуть, и он сорвётся, осознает Леви каждой из перетянутых в груди струн. Ещё немного, и…
– Хорошо. Сэр.
Ох, блять, какая же она высокая, думает Леви, когда Микаса, вцепившись в воротник его куртки, врезается своими губами в его, заставляя перегнуться через стол. И опять это “сэр”, чтоб ее. А ещё она неуклюжая абсолютно.
И такая вообще, что ему тяжело дышать. Совсем ебнутая – как и сам Леви. Им обоим головы снесло, два идиота, думает он, зарываясь пальцами в ее густые волосы и несколько углубляя поцелуй. Лучше бы им остановиться, думает он, когда Микаса проявляет инициативу и неумело водит языком, но…
Но.
Леви ведь даже пытается отстраниться, но протестующе короткого мычания Микасы хватило, чтобы он отказался от этой затеи.
Два идиота, которые потом об этом пожалеют, думает Леви, ощущая на затылке холодные ладони, водящие по выбритой части затылка. Потом чувствует, как она медленно и мягко оттягивает назад более длинные пряди волос.
И не останавливается.
Микаса не была уверена в том, что это сработает. Она просто поступила наугад, до конца не осознавая, что именно она делает, но результат был… таким. Она слушала своё колотящееся сердце, готовое выскочить из горла и действовала интуитивно: кажется, это сработало.
Кажется, она не проиграла – хотя бы сейчас. Потому что Леви явно не ожидал, что она действительно это сделает, потому что с ее груди словно упала тяжёлая глыба из недосказанностей и непонимания. И ещё – ей не хотелось отстраниться и убежать куда подальше: хотелось оставить Леви синяк, но на этот раз не кулаком, а губами, хотелось дальше ощущать у корней волос чужие пальцы.
Или, может, проиграла? Да плевать уже.
Чай на столе стынет, пока Микаса ищет удобную позу: чашки звякают о блюдца, когда она чрезмерно импульсивно врезается в стол. Леви шипит: очевидно, он недоволен таким ходом событий, но его возмущение тонет в ещё одном поцелуе. На этот раз лицо Микасы ближе, потому что она полусидит на столе, перегнувшись через него, и Леви теперь немного проще вести – как он и привык, но от дискомфорта полностью избавиться не выходит.
Потому что если чай прольётся, все порушится, начиная с этого головокружения и заканчивая чистотой стола. Если, конечно, всё уже не порушилось, потому что Леви захлёбывается в происходящем и совершенно, совершенно не контролирует себя.
Потому что Микаса, очевидно, тоже. Ничего очевидного в Микасе как таковой нет, но Леви всё же ощущает, насколько отчаянно она цепляется за его воротник и тянет на себя, как жмурится. И как колотится ее сердце слышит тоже – до тех пор, пока этот стук не заглушается его собственным, так громко отдающимся в ушах ритмом.
Когда Леви наконец отрывается от Микасы и смотрит на неё долгим взглядом, он пытается запомнить каждую черту ее раскрасневшегося лица и унять сбившееся дыхание. Леви не умеет краснеть, но сейчас отчетливо ощущает, как у него горят уши, щёки и все остальное горит тоже.
Микаса облизывает припухшие губы, всё еще держа его воротник в железной хватке, молчит и блестит тёмными глазами, и Леви разрывается между побуждением впиться в ее губы еще раз, ещё яростнее, и желанием спустить ее наконец с его чертового рабочего стола.
Побеждает аккуратность, с огромным трудом, но побеждает, и Леви высвобождает свой многострадальный платок из ее пальцев, за запястья тянет вверх, и Микаса поддается, наклоняясь вперед и опять вставая на свои длинные ноги.
Леви хочется напасть на неё, покусать, а потом каждый из укусов зацеловать, чтобы выжать из Микасы все стоны и намного, намного больше, но вместо этого он замирает, глядя на неё снизу вверх.
Микаса в ответ, кажется, перестаёт дышать.
– Микаса, – хрипит он, – какого чёрта?
Нет, не так. Не то чтобы сейчас вообще были нужны какие-то вопросы в принципе, но тем не менее из всех возможных вариантов Леви явно выбирает не лучший. Микаса высвобождает руки и складывает на груди, очевидно, не зная, куда еще их деть.
– Прошу… прощения?
Просит прощения, блять, было бы за что извиняться, без пробелов и перерывов несется в голове Леви лента из витиеватых ругательств и недоумения, извините-извините, сейчас бы разломать что-нибудь, а потом опять не собрать щепок, потому что у Леви внезапно куча энергии и куча сил, ещё и Микаса.
Пялится.
– И за что извиняемся?
Микаса смотрит, пожимает плечами, опять смотрит. Ну, и что это?
Сейчас все поломается, думает Леви. Он ее капитан, и с подчинённой спать ему не то чтобы нельзя – можно, но только самому от этой идеи противно, однако отвращение всякий раз обрывается, когда расплывчатое понятие подчинённой приобретает вполне конкретные черты серьёзного лица Микасы. Сейчас все сломается, но, если честно, было бы что терять.
– Не знаю… сэр.
Он втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. Очень мило, находясь ближе, нежели положено правилами, продолжать соблюдать Устав. Пытаться соблюдать Устав.
– Я просил меня так не звать.
Микаса в ответ молчит и блестит своими бездонными глазами.
– Прошу прощения?
Леви бы засмеялся, если бы только мог, но вместо этого он подталкивает Микасу к кровати, побуждая ее сесть. Ладно, он не будет больше говорить всю эту белиберду. Он больше вообще говорить не будет.
Микаса щекотно втягивает воздух над его ключицей и ведёт по оголённому участку кожи зубами, когда Леви садится рядом. Ему кажется, что они неуклюже танцуют, пытаясь нащупать, что делать дальше, но он при всём желании не может сказать, что ему это не нравится.
Поэтому он пододвигается ближе. Голова кружится из-за диссонанса: Леви до сих пор не совсем доверяет своим глазам, но, кажется, здесь всё вполне реально, даже Микаса, своими пальцами совсем не нежно вцепившаяся в его плечи. Реальная.
Он валит её всем своим телом (получается не сразу, какая высоченная, слов нет) а потом зарывается носом куда-то ей в ключицы в месте расстёгнутого воротника рубашки, вдыхая этот запах. Какой же охеренный у неё запах. И ещё он слышит, как колотится её сердце и ощущает что-то ещё, какую-то несостыковку: приготовившийся было осторожно покусать её за шею, Леви вместо этого поднимает лицо и застывает.
У Микасы дрожат руки. И дыхание. Она словно пощечину получила, а не серию поцелуев. Нет, Леви не то чтобы очень крут в поцелуях, но их целью в любом случае была не попытка вызвать у Микасы панический приступ. А она именно что паникует сейчас.
Стоит ему об этом начать думать, как она делает судорожный вздох и зажмуривается, окаменело напрягаясь.
– Микаса, – тихо начинает Леви, чувствуя невнятное глухое раздражение где-то в груди, – что происходит?
Он отстраняется и замечает, как резко она распахивает глаза. Микаса быстрым рывком садится на кровати и опускает взгляд куда-то на свои ладони, заламывая пальцы.
– Я… ничего.
Если она сейчас опять будет извиняться, эта ночь точно станет худшей ночью из всех, которые Леви в своей жизни помнит. А он помнит ночь, когда жгли в общем кострище ошмётки тел Фарлана и Изабель и ещё одну, которую ему пришлось провести в распоротом брюхе вонючего титана. Так что ради всех святых стен и всего остального, блять, пусть не извиняется.
– Почему вы остановились?
Леви как-то перекашивает от её “вы”.
– Мы сейчас на плацу? Выполняешь какой-то мой приказ?
– Не… нет.
Она глубоко вдыхает воздух, опускает плечи, и Леви искренне не знает, что делать дальше.
– Тогда, может быть, прекратишь меня так называть?
Микаса подносит к лицу ладони и трёт лоб. Леви старается не шевелиться, чтобы не нарушать целостность её личного пространства, которое дорогого стоит. Он это знает по себе.
– Хорошо. Я могу звать тебя Леви?
Он старается дышать, потому что адреналин вылезает совсем невовремя: дышать трудновато, но Леви справляется с этим, чтобы ответить:
– Да. Да, так.
Она на это молчит, убирает руки от лица и разворачивается. В полумраке Леви не может видеть её глаз как следует, но может поймать взгляд: он отчаянный, кажется. Даже дикий. Как будто она в себе что-то сломала, скрутила в кулак и тут же о том забыла.
– Хорошо. Леви.
Она опять разворачивается, опирается ладонями на покрывало и лицом подаётся вперёд: Леви смотрит, как её щёки раскраснелись, и это видно даже при таком плохом освещении. Микаса смотрит на него, близко, очень близко, и её дыхание Леви ощущает на своих впалых щёках.
Он чувствует, как у него в животе расползается неприятное, склизкое ощущение.
– Микаса, – медленно начинает он, – что ты хотела сделать?
Она как-то вздрагивает, но не останавливается: подаётся вперёд, тычется губами ему в лицо, тёплыми, сухими губами нашаривает его губы и слабо целует. Как будто пытается уйти от ответа.
И Леви вообще не хочется копаться в её мозгах. Только ломать её не хочется больше, а если Микаса продолжит в том же духе, она именно что сломается. Сама, без чужой помощи.
Она же не хочет с ним спать. Это очевидно.
Леви берётся за её плечи: ткань рубашки под его руками жёсткая, как и мышцы рук Микасы. Она вся жёсткая на ощупь, ничего мягкого в ней нет. Он заставляет её отстраниться от себя, и Микаса делает это – с лица Леви исчезает тёплое ощущение чужих губ.
– Ты боишься? – членораздельно произносит Леви и смотрит за тем, как она обмякает.
– Нет, – очень спокойно отвечает Микаса и отводит взгляд.
– Тогда почему ты сейчас дрожала? У тебя руки тряслись, если ты не обратила внимания.
– Переспите со мной.
Леви устало вздыхает и разжимает пальцы: Микасу больше ничто не держит, и она отстраняется, садясь на кровать обратно. Всё покрывало уже смято их бестолковой вознёй, отстранённо отмечает Леви.
– По какой причине я должен это делать? Хоть одну назови.
– Я вам нравлюсь, – фальшиво ровно говорит она.
Леви сглатывает: она понуро сидит перед ним и сжимает пальцами свои затянутые в брюки бёдра, будто готовится к казни. Она так же выглядела, когда сидела в карцере. Уныло. Устало. Обречённо.
– Да нет. Не слишком. У тебя с манерами большие проблемы.
– А вы слишком низкий, – бормочет она себе под нос и тут же затыкается.
Они сидят в тишине, будто чего-то боясь, и эта неловкость будто нагревает воздух: он сгущается, и это неприятно. Леви опять нарушает молчание:
– Тебе нечем заняться? Я могу найти тебе пару занятий. Всё лучше, чем пытаться подбить своего коммандора на то, что ты даже сделать не можешь.
Микаса опять дёргается: она похожа на нахохлившуюся птицу сейчас, такая хмурая, в обороняющейся позе. Леви откидывается спиной к изголовью и затылком ощущает холод стены.
– Знаешь, это выглядит жалко.
Он говорит это вслух и закрывает глаза. Всего-то чая хотел вечером выпить, а наткнулся на целую проблему.
– Я не могу ничего сделать. С тобой, с твоими проблемами. И я не буду… спать с тобой просто из-за того, что ты решила, что это как-то твои проблемы решит.
– И когда бы стал?
Леви встречает её разозлённый взгляд с каким-то явным чувством внутреннего удовлетворения.
– Не знаю. Это явно не тот вопрос, на который нужно отвечать. Думай сама.
Микаса молчит, и Леви молчит тоже.
– Зачем ты всё это устроила?
Она прячет лицо за отросшими прядями своих волос, и Леви из-под полуопущенных век смотрит на плавные изгибы её бледной шеи. Он мог бы назвать это красивым, но он не чувствует этой красоты, потому что не может её тронуть. Не может, потому что поломает и порушит. Он не умеет делать это хорошо.
Это. Заботу. Он всегда был недостаточно хорош в том, чтобы проявлять заботу о ком-то. Всегда терял самое дорогое, потому что не мог в должной мере обеспечить безопасность тому, что любил, так что теперь только и может, что вспоминать: все они мертвы.
Он не любит Микасу, скорее всего. И это хорошо. Но тем не менее он не склонен к тому, чтобы множить чужие страдания, поэтому только и может, что смотреть на её шею и думать о чужой боли.
– Я не знаю, – хрипло отвечает она, будто давя из себя каждое слово, – я хотела. Хотела тебя поцеловать.
Она с большим трудом оканчивает предложение и опять замолкает. Под тяжестью её слов воздух уплотняется, и, когда она поднимает голову, Леви вздыхает.
– Зря. Опять выбираешь кого попало.
Микаса смотрит на него, и в её лице ничего не меняется, когда он говорит это. Она всё ещё обманчиво спокойна.
– Почему ты меня поцеловал? – она оттягивает воротник расстёгнутой впопыхах рубашки, – Ты же это сделал.
Он смотрит на её плечо. И молчит.
– Я… боюсь, – продолжает давить из себя Микаса, – но я исправлю это.
Леви так и хочется спросить, так ли он страшен, но он этого не делает. Не хватало ещё довести её до слёз своим неуместным сарказмом. К тому же его действительно некоторые боятся, к чему вообще подтверждать общеизвестные истины? Он сам себе выстроил эту стену, без которой попросту не выжить. Так что вопроса он не задаёт.
– И зачем весь этот героизм? Если тебе противно, не делай ничего. Не…
У неё лицо в красных пятнах – похоже, распалилась, пока говорила. На щеках, на ушах.
– Я хочу, – сбивчиво продолжает она, – вас. С вами переспать.
Леви непроизвольно кривится и трёт пальцами свои глаза: иногда ничего говорить не стоит. Он понятия не имеет, что на это отвечать. И опять она сбилась на “вы”. Чёрт бы её побрал.
– У меня слишко мало… слишком мало… возможностей. Как-то почувствовать. Я хочу реализовать. Себя.
В постели? О, чёрт. Леви убирает от лица ладонь. Он ещё думал, что это у него с выражением мыслей вслух нелады.
– Тогда…
Он не договаривает: Микаса встаёт на колени, из-за чего опять над ним возвышается. Леви ощущает, как у него по коже бегут мурашки, когда она опять приближает своё лицо к его и впивается своими губами. Он никак не отвечает секунду. В нём борется желание остановиться и желание продолжать, и в итоге он как-то замедленно поднимает свою ладонь, касаясь жёсткими пальцами её волос.
Они гладкие, плотные. Удивительно, как они такими остались после долгого испытания казарменным мылом и плохой водой: Леви проводит подушечками пальцев по прядям перед тем, как в них зарыться.
Правда в том, что ему хочется, чтобы она не останавливалась. Возможно, всё дело в длительном отсутствии близости или в том, что у Микасы очень красивая шея. Или ещё в чём-то, таком же циничном и приземленном – Леви вообще человек рациональный, странно ожидать от него иного.
Микаса ищет в нём что-то. Замену Эрену? Или ей хочется, чтобы граница “подчинённый-руководитель” стёрлась вконец? Она вообще никогда таким не занималась. Ну и зачем тогда?
Она шарит пальцами по его рубашке, расстёгивает её, иногда промазывая мимо пуговиц, и Леви медленно опускает ладони, спуская рубашку с её рук. Они мускулистые, под матовой бледной кожей плавно перекатываются мышцы, когда он их касается. Леви разрывает долгий, неуклюжий поцелуй, чтобы посмотреть на Микасу опять.
Она отвечает ему взглядом с каким-то немым вызовом. Он тоже на неё смотрит, пока быстро думает.
– Ладно. Мы можем попробовать. Один раз.
И Микаса молча и торопливо продолжает: она всё-таки расправляется с его рубашкой, и та падает в сторону. Вот беспорядок, вяло думает Леви, и подтягивает её на себя, захватывая её бёдра: так ему легче зарываться в её ключицы, проводить зубами по коже, от которой так тянуще пахнет, и Микаса рвано выдыхает.
Нужно… что-то сделать.
Они не останавливаются: Леви осторожно прикусывает кожу, чтобы проводить по ней языком после, пока Микаса пальцами шарит по его неровно стриженным волосам и шумно дышит ему в ухо. Если она опять начнёт трястись, он сразу это почувствует, так что Леви успокаивается и концентрируется на процессе: круговыми движениями массирует мышцы её бёдер, подбирается губами к её груди, затянутой в форменный топ и думает о том, что вполне может налажать. Но постарается этого не делать.
Он отстраняется, чтобы стянуть с неё топ, и из-за того, что она находится очень близко, немного неловко снимает его через голову, пару раз пальцами срываясь с ткани. Очень неудобный предмет гардероба, думает Леви и ощущает, как в районе солнечного сплетения у него что-то ухает, когда голой кожей невзначай касается груди Микасы.
Она ёжится, затем выпрямляет плечи и прижимается ближе – возможно, чтобы скрыть за этим действием своё лицо и не смотреть ему в глаза. Леви руками проводит по её пояснице и останавливается на ремне форменных брюк и ощущает, как бьётся её сердце ритмом вперемешку с его собственным.
Из-за этого сложно понять, у кого оно бьётся сильнее. Впрочем, думает он, опять носом выдыхая ей в плечо, скорее всего, у неё. Это очевидно.
– Слезь, – неожиданно севшим голосом говорит Леви и неприятно морщится от звука собственного голоса, – нужно раздеться.
Он не умеет поддерживать атмосферу, это понятно по вновь напрягшимся мышцам Микасы. Впрочем, это не так важно, потому что, кажется, она без особого смущения стягивает с себя брюки, и Леви делает то же самое, наспех складывая их на стуле у кровати.
Кожу после длительного тактильного контакта неприятно холодит сквозняком, который постоянно дует в комнате Леви, поэтому, вновь ощутив тепло тела Микасы, он украдкой выдыхает.
Она лежит на спине и смотрит в потолок, словно чего-то ожидая, и Леви замирает от возникших неприятных ассоциаций, но затем всё-же ложится рядом и так же не шевелится.
Микаса, наверное, замерзает, потому что всё же переворачивается на живот и, оперевшись на локти, склоняется над Леви, чтобы поцеловать его. Она старательно не смотрит на его тело, и Леви догадывается, почему. Он ощущает слабое возбуждение, когда она углубляет поцелуй и скользким языком шарит в его рту: очередной мокрый поцелуй его согревает, и кровь тянуще приливает в низ живота.
У него немного кружится голова.
Некоторые пряди Микасы в беспорядке спадают и щекотно шарятся по его лицу, пока она, наконец, не отрывается, завершая поцелуй.
Леви смотрит на неё снизу вверх и ни о чём не думает. Иногда всё-таки стоит выключать голову.
Он опять садится, спиной ощущая холод изголовья кровати, и тянется к Микасе. Та понимает намёк и сама подползает ему на колени, возвращаясь в ту позу, с которой они начали.
Микаса вновь дышит ему на ухо, но теперь Леви осторожно раздвигает её нижние губы пальцами. Он ощущает, как сильно Микаса напрягается, поэтому двигается как можно медленнее: он осторожно, круговыми движениями массирует её, понемногу ощущая, как она начинает отзываться. Леви поднимает голову и целует шею, всё ещё красную после предыдущего его поцелуя.
Микаса вздрагивает, когда он добирается до клитора, и начинает глубже дышать: он думает о том, какая она тёплая, вся её кожа, всё её тело – всё тёплое, а воздух вокруг холодный. Она начинает интуитивно двигаться, покачивая тазом: он ощущает, как понемногу проступает от её возбуждения смазка, и немного давит пальцами, выбивая из неё ещё один щекотный вздох себе в ухо.
Она теряется в возбуждении, и, когда Леви вновь смотрит на её лицо, глаза Микасы прикрыты. Он явно добивается своей цели – между его пальцами понемногу начинает хлюпать, и он проводит ими чуть глубже, чтобы почувствовать, какой горячей она стала.
Внутри неё тесно: когда Леви вводит пальцы внутрь, её скользкое нутро сжимается, и он выдыхает, чувствуя собственное возбуждение. Микаса, адаптировавшись к пальцам в себе, делает поступательное движение и тихо стонет, когда он убирает мокрые от выделений пальцы.
Она склоняется, нашаривая его губы, и Леви их подставляет, позволяя ей опять поцеловать его в своей мокрой манере.
Он проводит членом меж её нижних губ, осторожно давит, и Микаса насаживается сама: её горячее нутро сжимается, медленно пропуская Леви, и он сквозь стиснутые зубы выдыхает. Внутри Микасы горячо, влажно и тесно. Он внимательно смотрит на её лицо, но не может прочитать ничего: она сама двигает бёдрами, сильнее насаживаясь. Леви медленно делает поступательное движение, потом ещё одно, и слушает её дыхание, так холодящее его плечо.
Микаса находит подходящий темп, она двигается в унисон с Леви, и от этого так хорошо, что у него кружится голова: внутри неё так хорошо, что он забывает думать. Она так восхитительно обхватывает его своими стенками, давит, потом сжимает его волосы в своих ладонях и изредка пропускает короткие стоны, что он срывается под хонец: не думает о том, что оставит её своих отметин и беспорядочно кусает и зализывает её солоноватую от выступившего пота кожу.
Когда он опускает обратно руку и вновь касается её клитора, она содрогается, сжимая его ещё сильнее, и кончает, сжимая пальцами его предплечье, которое просто попалось ей под руку, и Леви кончает следом.