Утром я встал очень рано. Еще даже не рассвело. За окном сильно мело. И это хорошо, в такой снегопад все спят крепко, уж не знаю, почему погода так действует на людей. Мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то проснулся и стал задавать вопросы. Или вообще решил, что я сбегаю. Нет, не на этот раз. У меня запланировано нечто иное.
Я вышел, тихо захлопнув дверь, и выждал пару минут, не окликнет ли меня кто. Тогда я бы сказал, что иду покурить на свежем воздухе. На кухне-то и так топор можно вещать, особенно после вчерашних посиделок. Но к счастью, никто не проснулся.
Было зябко. Я старался идти как можно быстрее. Путь мой лежал на автобусный вокзал. И нет, повторюсь, я вовсе не сбегал. И параноил насчет того, что кто-то из моих приятелей заметит, что я ушел вовсе не поэтому. И даже не потому, что задумал что-то опасное и противоправное.
Просто есть вещи, которые хочется оставить для себя и только для себя. Это не хобби, не тайное увлечение. Это то, от чего я бы и рад избавиться, но продолжал делать. Зачем? Сеанс мазохизма, не иначе. Может, какая-то крошечная и наивная часть меня, спрятанная глубоко-глубоко надеялась на какие-то перемены. Хотя вряд ли. Чтобы поверить, что такие перемены возможны, наивность требовалась запредельная. А может, это было для меня как ледяной душ. Страшно не хочешь поворачивать кран, заранее содрогаешься, но все равно лезешь под это орудие пыток, зная, что оно поможет тебе быстро проснуться и прийти в себя.
Я терпеливо ждал, пока двери вокзала откроются, переминаясь с ноги на ногу. Как только ограждающая решетка была поднята, я направился к будке телефонного автомата в дальнем углу. Немного подул на руки, чтобы они отогрелись. Щель для монет кто-то заклеил жвачкой, я брезгливо отлепил ее, кинул несколько монет и набрал код Вирров. Отсчитал пару гудков, несколько раз повернул диск и стал ждать. Закрыл глаза и старался дышать глубоко.
Я никогда не отвечал, когда трубку брали. Я слушал, просто слушал. В этот раз ждать пришлось довольно долго, и часть меня уже обрадовалась, что должно быть, дома никого не было, и уже скоро можно будет с чистой совестью повесить трубку. В этот раз обойдусь без ушата холодной воды. Ну или помоев. Но трубку все же подняли. Сердце пропустило удар.
Но это была всего лишь Эмила, служанка. Я хорошо ее помнил − крупную веселую женщину средних лет. Больших трудов ей стоило натягивать чопорную серьезную мину в моменты, когда она накрывала на стол или разбирала материн гардероб. У нас дома не терпели неуместного веселья.
— Слушаю! — повторила она несколько раз.
Ох, сколько же раз ей доставалось за это «слушаю»! По мнению матери, взяв трубку, нужно гулко и значимо отчеканить название поместья, не забыв, конечно, упомянуть титулы господ, здесь проживающих. Чтобы все понимали и осознавали, куда позвонили. Но Эмила была кремень. То вроде не забудет о титулах, но все равно в конце добавит неизменное «слушаю», то начнет орать в трубку, что мол, ничего ей в клятом телефоне не слышно.
Я бы с удовольствием поболтал с ней. Мы были дружны, как и с остальными слугами. Но не стал − домашние могли быть в той же комнате. Если они поймут, что это я, бедняжке попадет.
Уже второй раз я намеревался повесить трубку, как вдруг услышал какой-то шорох и возню на том конце провода.
Я похолодел. Быстро протянул руку к металлическому язычку отбоя, но она успела. Она всегда успевала.
— Ну, здравствуй. Сын…
Маменьке определенно нужно преподавать актерское мастерство. Искусство интонаций, как вложить в самую простую и нейтральную фразу и презрения, и холодной иронии. Паузы в нужных местах. И все это таким подчеркнуто спокойным тоном. От которого тем не менее цепенеешь. Рука замерла над язычком. Вот чего мне стоило быть чуть расторопнее и все-таки нажать на него?
— Что же, я наслышана о твоих похождениях. Мне звонили из бесплатной окружной больницы…
Черт. Черт. Черт.
Надо было слышать, как она это говорила. «Мне» − и сразу перед глазами портрет в золоченой раме, величественный профиль статной богини. «Бесплатной окружной больницы» − мелькают оплывшие грязные лица, расцвеченные синяками, ряд шатких коек, пожелтевшие матрасы с пятнами клоповьих гнезд. И какая же невероятная, просто космических масштабов несправедливость, что эти два явления из столь разных миров вдруг столкнулись в одном предложении!
Ну кто, кто додумался позвонить в Вирры? Зачем? Потому что думали, я сдохну от того припадка? И что с того? Обязаны они извещать всех родственников, даже если пациент совершеннолетний? Хотели как лучше? Или надеялись, что вся родня примчится за своим потерянным сыном и озолотит лечебницу? Могу только представить, что они услышали от матери.
Каждый раз я надеялся, что смогу вовремя отключиться. Услышу, что все живы, и ладно. Или вообще не стану звонить. Или хотя бы выслушаю ее спокойно. Пусть экспромт каждый раз был разный, но суть-то всегда одна. Я неблагодарный, ужасный сын, который хочет свести ее в могилу, но я сам плохо кончу, и очень скоро. Потому что я запятнан грехом, я падаю в пропасть, я отрекся от своих корней, нужное подчеркните.
Но она каждый раз умудрялась добраться до самой моей подкорки. В этот раз меня добил тот факт, что она в курсе моих последних приключений. То-то в больнице на меня так пялились в самом конце. Сочувствовали, не давали полиции сильно доставать вопросами… Отвратительно.
Я проживал все мои обычные стадии, слушая ее монолог. Вот ее голос начал срываться, вот пошли переходы от почти крика к пророческому шепоту. Зловещему такому, в кино люди умирали после таких вот разговоров. А я так и стоял замерев, как олень в свете фар, и мечтал о том, чтобы пол разъехался и сомкнулся над моей головой. Потому что такая тварь, из-за которой ей звонят из бесплатных больниц недостойна топтать эту землю. А когда в трубке, наконец, раздались гудки, я встряхнулся и вылетел из телефонной будки.
Какое-то время я шел, почти бежал, не разбирая дороги, будто бы опасаясь погони. Гудки машин несколько возвратили в реальность, и я свернул подальше от проезжей части. Все-таки пора было завязывать с больницами. Да и помирать прямо сейчас я не собирался. Вот назло, возьму и не сдохну! Пусть первый порыв, после таких-то напутствий из родного дома − нырнуть под ближайший грузовик. Не дождетесь.
До одиннадцати у меня еще было время. Нужно успокоиться. Уговорить себя, что я последний раз звонил в Вирры, пусть это и не так. Пройдет месяц, два, и я снова наберу этот номер. Но сейчас надо немного прийти в себя. В этот раз холодный душ был прямо что надо.
Ноги привели меня к воротам кладбища, и я усмехнулся этим мрачным намекам мироздания. Прислонился к решетке и закурил. Руки закоченели до невозможности. Я глубоко затянулся и уставился в небо. Мысли понемногу прояснялись.
Нужно найти, где согреться. Сегодня все-таки важный день. Опять начало мести и становилось трудно различать окрестности. Судя по всему, я забрел в один из тех дурацких районов, где нет ни одной даже самой крохотной забегаловки − сплошь пустыри или ряды панельных многоэтажек. И кладбище еще это. Транспорта никакого не видать, вот уж угораздило!
Я решил срезать путь прямо через захоронения. Все-таки при таком ветре лучше оказаться среди памятников, а не на открытом проспекте. Руки поглубже в рукава и шагать как можно быстрее! Но из-за метели все вокруг быстро стало неразличимым. В голове не осталось никаких мыслей кроме «вперед, скорее». Кажется, кладбище
бесконечно. Такими темпами моя пневмония вернется. Или я вообще замерзну здесь насмерть.
Хуже всего пришлось рукам. Я тер ладони, дышал на пальцы, но все без толку. Пальцы выкручивало, так, что хотелось кричать. И поэтому, когда я заметил огонек на одной из могил, то бросился к нему, не очень, правда, веря в его реальность.
Как может огонь гореть при таком-то ветре и снегопаде? Я и от зажигалки-то прикурил с трудом. Но лампадка просто-напросто сияла, как маленькое оранжевое солнце. Все еще не веря, я скинул крышку и жадно протянул ладони к пламени. Какой невероятный кайф. Я боялся, что со следующим порывом ветра лампадка потухнет, но этого не случилось. Хотя я довольно долго простоял над ней на коленях. Более того, ветер понемногу стих, и снег стал совсем другим − не колючими мошками, врезающимися в лицо, а большими плавно падающими хлопьями.
Я сидел и наслаждался долгожданным теплом в руках, пока не осознал, что пора двигаться, а то я сам стал похож на памятник припорошенный снегом. «Дева на коленях» − самый популярный вариант в Виррах.
Сейчас еще минуту. Как же здесь тихо. Неужели метель прекратится?
— Спасибо тебе! — обратился я вслух к надгробию. — Наверное, ты был или была хорошим человеком.
Огонь по-прежнему горел ярко и ровно. Я завинтил фонарь и аккуратно вернул его на место. И внезапно понял, что мне позарез нужно узнать имя моего спасителя. Вот нужно и все тут. Я поднялся на ноги и стряхнул снег с надгробия. Сначала открывшееся имя мне ничего не дало. Но потом взгляд упал на дату смерти, и в голове тут же защелкали многочисленные заголовки газет, которые мне довелось прочесть в последнее время. Я бросился счищать снег выше, чтобы избежать ошибки, уже зная, что она исключена. И в шоке бухнулся обратно в сугроб и так и завис. Фотография на надгробии была совсем крошечная, но этот печальный взгляд огромных глаз, так странно выглядящих на грубо выструганном лице, я бы теперь узнал везде. Вот как так? Разве бывают такие совпадения?
— Чувак… Похоже, я должен снова тебя поблагодарить. Ведь это все неслучайно? Мы теперь вроде как связаны, да? Хотя мне сказали, что ты ушел. Уже навсегда. Жалко, если так.
Легко говорить, когда тебе никто не отвечает. Хотя я все-таки надеялся услышать какой-то сигнал. Но только падал снег, и оранжевый огонек в фонаре мягко извивался.
— Жаль, мы не познакомились раньше. Я очень хотел бы узнать побольше про таких, как ты. И как я. Но семь лет назад я был совсем мелким. Неважно… Похоже, со мной все же что-то не так. Теперь я признаю. Ведь неспроста все эти приходы на ровном месте… Первый раз это случилось, когда мне было восемь. А в двенадцать я вообще попал в какой-то жуткий лес и бродил там несколько часов. И, должно быть, причина, почему мне все время хочется бежать, бежать куда-то тоже как-то связана с тем, кто мы есть. Вот только я устал бежать, Ржавый. Мне хочется остановиться. Но я не могу. И люди чувствуют это. Я же вижу, как Шу порой посматривает на меня… Все еще пытается объяснить себе, что именно он видел. Или сделать вид, что и не было ничего. Непонятное так пугает людей. А ведь есть и те, кто настроен куда менее дружески, и дело не только в моей дурацкой роже. Я теперь понимаю. Все непонятное − уничтожить, так? Скажи, ты злишься на них, за то, что они сделали с тобой? Хочешь отомстить им? Или ты выше этого? Конечно, выше. Жаль, я не похож на тебя. Я смог остановиться только в последнюю секунду. Знаешь, иногда я просто хочу, чтобы все закончилось. Раз, и нет человека, понимаешь, и проблем тоже нет. А иногда я хочу жить назло. Назло им всем, сделать что-то такое, чтобы у них прямо бошки посносило от ярости. Но все это так утомительно. Что мне делать, Ржавый? Продолжить эту гонку? Сдаться? Может, это проходит с возрастом? Или нет? Ты это извини, что я все это на тебя вываливаю. Мне вообще пора. Сегодня будет разбирательство. Из-за того, что я, точнее, мы с тобой устроили в том отеле. Забавно вышло… Хотели врезать мне как следует, за себя и за того парня, а теперь говорят, максимум общественные работы или штраф, правда, денег у меня все равно нет… Все из-за моего припадка. И, похоже, еще теперь считают с головой у меня… Того. А может, так и есть. Вот, сижу тут в снегу как дурак. Ладно, я все-таки пойду. Спасибо тебе еще раз. Вот посидел у тебя, руки отогрел, немного легче стало. Я постараюсь ухаживать за грибницами и не оставлять оборванных песен. Чтобы это ни значило. Пока...
«Вот только не смей расклеиваться, Эсси».
Выход с кладбища нашелся неожиданно быстро. Напротив я увидел автобусную остановку, рядом − несколько унылых кирпичных девятиэтажек… Быть не может, кафе в подвале? Правда вывеска такая старая и замызганная, может оно и закрыто? Мне бы сейчас чего-то горячего. На всякий случай я все же толкнул тяжелую дверь и заглянул внутрь.
— Есть тут кто? Ау! Вы открыты?
Ого. А подвал-то огромный. А акустика-то какая… Я осипший и охрипший, а голос-то вон как разлетелся, эхом отскочил от стен. Стоп. Акустика… Акустика... Почему-то я зацепился за это слово.
Пожилая женщина, выглянувшая из подсобки, налила мне кофе в большой картонный стакан. Но мне уже было не до этого. Не оформившаяся пока мысль точно зудела внутри. Я обошел все помещение по периметру, хлопая в ладоши. На меня странно посматривали из-за кассы, но мне было все равно.
Вот здесь. А если еще сделать небольшое возвышение… Не против, если я тут у вас немного подвигаю стулья? Давно вы открыты? Что?
Женщина отвечала крайне неохотно, похоже, она все еще не проснулась. И не понимала, чего я докопался. Из инспекции, что ли? Да нет, такие в инспекции не работают…
Проглотив «таких», я все же узнал, что работает кафе около полугода, открыли здесь из-за невероятно дешевой аренды, но быстро поняли, что прогадали − какие тут посетители, когда рядом только кладбище, да и место на отшибе. Женщина отхлебнула чаю и добавила, что они с мужем уже твердо решили закрыться. Так что если я все-таки из инспекции, то немного опоздал с проверкой. Но все же она хочет, чтобы все понимали: отравились тогда люди потому, что поставщик виноват — прислал гнилого судака, а они с мужем тут ни при чем. На «гнилом судаке» я подавился кофе, и немного выпал из диалога. Но все же попросил телефон владельца, не понимая пока, для чего он мне нужен. За дверь я вылетел нездорово окрыленным. Но мысль оформилась только тогда, когда я влетел в квартиру, где сонные люди сонно пили чай.
— Нашел! Идеальное место!
Я ворвался на кухню, размахивая салфеткой с накарябанным на ней телефоном, и оставляя разводы от подтаявшего снега на полу.
Улле потребовала немедленно снять грязные ботинки и объяснить все по-человечески.
Я торжественно вручил ей салфетку. Так когда-то рыцари вручали своему королю пакт о капитуляции вражеского замка.
— Для новой грибницы, конечно!
Полюбовался вытянувшимися непонимающими лицами и с наслаждением отпил из чьей-то кружки.