К одиннадцати мы подошли к зданию суда. «Мы» − это я, Шу, Улле и соседи-музыканты. На месте уже собралась целая толпа. Мы несколько растерялись. Чего они все ждали? То, что я швырну в судью бутылкой и на внезапно появившемся мотоцикле протараню стену и умчусь в закат? Что Ржавый вновь объявится и собственными руками, тьфу, моими руками перебьет мэра и всех чинуш? Или что мы каким-то чудом заставим вернуть уже отстроенный клуб?
Ох, кажется, народ будет сильно разочарован. Я даже защищаться собирался сам, а красноречие − вовсе не моя сильная сторона. Скорее всего, заставят заплатить штраф, а поскольку денег у меня нет, то придется отрабатывать. Паршиво, конечно, но что поделать. Главное — не влипнуть на отработке в очередную историю, как я умею. На полное оправдание я не надеялся, потому что знал, что город настроен враждебно. Но мне не было страшно. Более того, все происходящее воспринималось как-то отстраненно. Будто происходило вообще не со мной.
Все, о чем были мои мысли сейчас − то кафе в подвале. Где поставить сцену, чем расписать стены. Это место было идеальным! А уж какой там звук…
Я жаждал заняться этим. Не очень понимая, зачем. Оставаться в этом городе я не собирался. Но так нужно. Так правильно. Ржавый бы точно одобрил. А я должен ему. И впервые в жизни у меня появилось ощущение, что я вышел на правильную дорогу. Нужно отдать один долг, а дальше все будет хорошо. Вот только закончился бы скорее этот суд.
Включить, что ли, беспомощного дурачка, чтобы наказание было полегче? Мне не терпелось поделиться с окружающими своими планами. Но пока нельзя. А то вдруг по закону подлости меня все-таки посадят или расстреляют. Смешно, конечно, но всегда лучше вообразить худший расклад.
Улле в очередной раз попыталась узнать, что я имел в виду под «грибницей». И какого хрена я такой радостный? Понимаю ли я, что сейчас будет суд? В своем ли я уме?
Я обнял ее за плечи.
— Они засудят меня, ясное дело. Но я не боюсь. Когда меня потащат на эшафот, прекрасная дева согласится стать невестой осужденного и вырвет меня из кровавых рук палача!
— Ты. Идиот. Безмозглый. — ответила она. Но руку мою не стряхнула. Не стоило мне, конечно, вести себя с ней так. Оно как-то само. Я не умею общаться иначе.
И засиживаться вдвоем на кухне тоже не стоило.
Она мне правда нравилась.
Но я не собирался оставаться в этом городе.
И лучше затормозить все, пока она не начала считать происходящее чем-то серьезным.
Нет, она прекрасно понимала, что я такое. Я ничего не скрывал. Да и вообще… Она старше меня на семь лет. Она была с Ржавым, когда случилась эта история. А я тогда ходил еще в среднюю школу. Но, к сожалению, взрослые умные девочки так и тянутся к придурочным мальчикам, создающим проблемы.
Но вот только бы прошел скорее этот дурацкий суд! И тогда я расскажу им свой план. У них будет новый клуб, я сделаю все, чтобы был. Шу и эти два обормота неплохо так сыгрались за последний месяц, вот еще бы вокалиста им найти, и все будет вообще прекрасно. Впервые в жизни я настолько горю идеей. Может быть, это и есть мой путь? Ездить по миру и рассаживать грибницы?
Так, что-то меня уже занесло.
Надо вернуться пока в реальность. А то вдруг и правда казнят, с конфискацией имущества. И все грандиозные планы к чертям.
Нас проводили в холл, где мы разместились на длинной узкой деревянной скамье стали ждать. Внутрь пустили только Улле и Шу. Но остальных было прекрасно слышно с улицы. Они требовали свободы самовыражения, и кого-то, кажется мэра, на костер.
— У нас план-то хоть какой-то есть? — растерянно спросил Шу.
Я пожал плечами:
— Да не парься.
— Мне-то ничего не грозит! А вот ты…
— Еще раз скажешь про палача и прекрасную деву, я тебе врежу, — это уже Улле. — Подумай уже своей башкой, что ты собираешься говорить? И что говорить нам?
— Ну это… В чем там меня обвиняют? Вот я и буду это отрицать!
Ребята изобразили коллективное самоубийство, приставив пальцы к вискам.
Нас вызвали только через час.
Зал суда длинный, точно кишка. Трибуна в конце помещения здорово напоминала эшафот. Для полноты картины не хватало только стражников с копьями, что бросили бы меня к ногам судьи, цепей на моих руках и ногах и кровавых росчерков плети на спине.
Вступление сильно затянулось. Вначале следовало подтвердить, что я — это я. Несколько раз мое полное имя произнесли неверно, и мне пришлось продиктовать его по букве. Кажется, я уже упоминал, насколько мне это самое полное имя отвратительно? Затем также долго мусолили недолгую мою биографию. Школа, родители, последнее место работы. «Вольный музыкант? Что же… Очень интересно…» «Очень интересно» звучит в устах собравшихся как «ниже пасть уже некуда».
Я все ждал, что они уверятся, наконец, насколько пропащее создание перед ними, и мы уже перейдем к делу. Но нет, дама в брючном костюме с не разглаживаемой складкой под носом все не унималась. Когда меня спросили дату окончания начальной школы (кто вообще помнит такое?), я не выдержал и психанул. Судья − низенький человечек, казалось, пробывший в трансе до этого момента, очнулся и потребовал отвечать на поставленный вопрос.
И все понеслось по новой. Год рождения обоих родителей, место работы каждого. От скуки я рассматривал потрескавшийся потолок. Отвечал по максимуму односложно. Да, нет, не помню. Что, бабушек и дедушек будем вспоминать? Что? Был ли я поклонником музыкального коллектива «Утомленные путники»? О, неужели, наконец, подошли к делу? Наверное. Я не был близко знаком с их творчеством до приезда в ваш прекрасный город. На время тех событий в Заводи мне было четырнадцать лет, и я никак не мог принимать в нем участие. Что? Какие еще религиозные культы? Нет, не организовывал и не присоединялся к существующим. Не поступал в институт после окончания школы, верно, только при чем здесь это? Моя акция? Какая акция? А-а-а, ну это, моими мотивами были… Были… О! Отдать дань уважения великому музыканту! Что? Все-таки был ли я большим поклонником этого коллектива? Э-э-э, скажем так, по прибытии в ваш чудесный город я познакомился с творчеством «Путников» ближе, и был совершенно очарован! Призывы к насилию и массовому суициду в текстах? Да где?
Улле явно порывалась сказать что-то нецензурное.
— Под выходом в космос в композиции «Исход», − влезла она, − подразумевается вовсе не желание оставить земную оболочку, а достижение новых глубин сознания.
Но судья забарабанил молотком — оказывается, ей еще не давали слова. А прокурор довольно закивала.
— Ясно. Глубины сознания. Наркотики. Ясно все с вами.
— Да нет же! − не выдержал я.
— Его тело обследовали, после того, как… Он был чист! Это вы хотели выставить его наркоманом! Ничего не вышло, так какого вы снова начинаете?! − крикнула Улле.
Ей пригрозили удалением из зала.
А я понимал, что еще немного, и я тоже взорвусь. Я смотрел на трех человек за кафедрой, на полицейского, что подпирает стену в другом конце зала, и видел лишь непробиваемую баранью упертость в собственной правоте, полнейшее нежелание слушать и слышать. Все непонятное − упразднить, отменить, запретить — вот был их универсальный метод по жизни. Сделать все и всех одинаковыми и удобными. Очернить все неугодное лично им. Обелить себя. Они не могут предъявить мне действительно серьезного обвинения. Подумаешь, какой-то придурок устроил незапланированный концерт. Подумаешь, что препятствовал сносу здания… А вот если притянуть сюда секту, культ — дело приобретает серьезный оборот.
Дальше меня расспрашивали о том, как давно я знаком с присутствующей здесь Уллейной Сет. До меня как-то не сразу дошло, что речь об Улле. У нас же тут было целое общество любителей сокращений и прозвищ.
— Мы познакомились в мой первый день в городе, она работала администратором в отеле.
— Вы подтверждаете, что впервые встретили обвиняемого тринадцатого ноября?
Она подтвердила, но лица за кафедрой были полны скептицизма.
Они решили, что я спланировал эту акцию, которая и акцией-то не была. Загодя нашел и собрал сообщников. Так мы плавно перешли к цели моего прибытия в славный город Нортэм.
— Похоже, последние два года вы вели, − дама со складкой сделала уничижительную паузу, невольно напомнив мне мать, − кочевой образ жизни.
«Да, так и было. А в этот славный город меня привели слухи о небывалом гостеприимстве местных и большом количестве рабочих мест. Ну а что, так и правда было сказано в рекламном буклете, который я видел на вокзале».
— И вы занимались преимущественно… − опять пауза. − Уличными выступлениями?
— А я осознал, что это мое призвание, − я не мог удержаться от сарказма, − моя единственная мечта. Растоплять сердца словами, сажать грибницы…
Тьфу. Чтобы тебя, Ржавый, вместе с твоими грибами, вот привязалось же!
— Грибницы?
— Поясните суду, что вы имели в виду?
— Наркотики?
— Нет, грибница — это общество, объединенное…
— Социальное субкультурное гнездо, во! — вмешался Шу.
Ему тоже сделали замечание. А обвинитель ехидно поинтересовалась, правильно ли она поняла, что все же некий культ имел место быть.
И казалось, что говорить бесполезно − было ощущение, будто мы озвучиваем все наши аргументы, стоя на краю бездонной пропасти, в которую слова падают и исчезают, не возвращаясь даже в виде эха.
Конечно, это была просто провокация. Тут бы и самый закоренелый флегматик взбесился. У Улле уже гуляли желваки. Я тоже с трудом сдерживался. Мы переглянулись, подбадривая друг друга.
Скорее бы это все кончилось. Мне не хотелось вновь сорваться. Пусть я больше не ощущал той неведомой пульсирующей силы, что то и дело подступала, грозя спалить в своем огне все вокруг. После того случая в больнице я был будто опустошен. Но меня аж трясло от злости. А как раз способности наговорить или натворить дел сгоряча я не растерял.
Объявили небольшой перерыв, во время которого мы помчались курить. Там во внутреннем дворике, в окружении сочувствующих нас слегка отпустило. Все тут же бросились вспоминать события семилетней давности.
— Они боятся повторения. Тогда народ гудел добрых две недели, весь город был в огне!
— И сейчас погудим! Запросто повторим!
Ну да. И кому-то прилетит пулей в лоб. И кажется, я знаю того везунчика. А у меня все же другие планы. Впервые в жизни у меня есть эти самые планы. Вырастить на пепелище новые деревья. Или грибы, если придерживаться привычных ассоциаций. Вот только бы закончить поскорее всю эту комедию. При этом так, чтобы все эти ребята не разгорячились и не устроили снова небо в огне. И желательно с наименьшими потерями для меня. Как бы это сделать, если учесть, что судьи уже решили все для себя? Да и мне уже тяжело держать себя в руках. Еще немного этих вопросов, и я пошлю их в задницу, если не дальше.
Нас вызвали снова. Улле и Шу отстали на пару шагов и о чем-то шептались. Похоже, поняли, что толку от меня мало, и пытались выработать хоть какую-то стратегию.
Стратегии — не мой конек. Мне бы просто удержать себя в руках. Вернуть то безразличие к происходящему, которое было со мной утром.
Глубоко вдыхаю. Каково же было Улле? Похоронить своего парня, а теперь спустя долгое время выслушивать этих идиотов, препарирующих его слова, извращая их смысл, выискивая то, чего нет.
Показалось ли мне, что они и ее хотят как-то притянуть к этой истории? Пока она и Шу − просто свидетели. Ведь неспроста же все эти вопросы насчет того, как долго мы знакомы?
С нее хватит. Жил себе человек спокойно, но тут прикатил старина Эсси и началось.
До меня дошло вдруг, что ко мне уже обращались не в первый раз.
— Простите, вы не могли бы повторить вопрос?
— Суд спрашивает, — дама со складкой чеканила каждое слово, — вступали ли вы в контакт с кем-либо из присутствующих в зале?
Этот вопрос уже звучал и не раз. Только сформулированный другими словами. Кажется, есть такая методика допросов: упорно повторять одно и то же, возвращаться туда, откуда начали снова и снова. И тогда человек путается, злится, даже сходит с ума. И в итоге соглашается с тем, что раньше отрицал. Ну уж нет. Не дождетесь. И в трехсотый, и в триста первый раз я буду отмахиваться от их диких домыслов об умышленном сговоре.
Даже подумать смешно.
Мне велели отвечать и не задерживать суд.
Я ухватился за край кафедры, в поисках некого якоря спокойствия.
— Нет. Я не вступал в контакт ни с кем из присутствующих в этом зале. − Я невольно выделил последние слова, и мой проклятый язык тут же принялся болтать дальше:
— Другие голоса вели меня…
Шу и Улле дружно округлили глаза.
— Поясните суду… — начал прокурор, но я уже продолжал, громко и нараспев, для усиления эффекта:
— Мне был послан вещий сон, где души невинно убитых заговорили со мной, и просили они продолжить их благое дело! Из могил они простирали ко мне руки, прося не о возмездии, а всего лишь о покое, что даровать могли лишь слова, воспетые хором на пепелище!
Судьи несколько потерялись. Их сценарий был нарушен. Теперь они раскололись на два лагеря: одни требовали, чтобы я перестал паясничать, а другие уцепились за мои слова и все еще надеялись притянуть сюда версию о преступном сговоре. Они перебивали друг друга, споря и думать забыли о моих приятелях, а мне только того и надо. Озадаченные лица Уле и Шу тоже играли на руку.
Я вырос в клятых Виррах, бесконечные сказания о королях, кровопролитных войнах, расправах, духах, взывающих из могил, пророчествах и предназначениях крепко осели в моей голове. Я понял, что я могу так вещать часами. И как дальний потомок многочисленных Эстервия я тоже ношу в себе толику фамильного безумия. Еще немного, и они уверятся в том, что у меня и правда съехала крыша. Оставят версию о преступном сговоре. Это все я, я закрылся в подвале и собрал народ, так как у меня не все дома и я разговариваю с мертвецами. А самое забавное, что весь этот бред не так уж и далек от истины.
Судья нервно стукнул молотком. Один раз, второй, третий.
Меня сложно остановить в такие моменты. Слова сильно опережают мысли. Иногда я даже не могу вспомнить, что именно говорил.
Кажется, мне вновь пригрозили удалением из зала.
Пусть.
Сейчас я уже не контролирую себя. Главное, я нарушил их сценарий.
Опять перерыв. После того как судья уже выстучал молотком целую ударную партию.
— Кто-нибудь умеет печь кексики с напильниками? — бодро поинтересовался я у своей группы поддержки, когда мы вновь оказались наедине. — Чую мне они скоро понадобятся.
Улле закатила глаза и отошла в сторону. А я не понимал, почему бы было не продолжить развивать тему шуток про арестантов и смертников. Ведь иначе невозможно выносить это бесконечное ожидание. Когда вроде, понимаешь, что ничего серьезного тебе не грозит, но все же местами чуешь подставу. И впереди полная неопределенность.
А я хочу уже выйти из этого здания. На меня давят его стены и потолок. Я хочу собрать всех и привести в тот подвальчик. А потом, потом я не знаю. Сначала…
— Поговорим? − это вновь Улле.
Мы вышли в коридор, Шу увязался с нами.
— Думаю, теперь все быстро кончится. И к вам уже вопросов не будет, не парьтесь!
— Ах, не париться? — она скрестила руки на груди. — Ты, значит, решил всех нас спасать?
Я вздохнул.
— Прости, но я тупой. Объясни простыми доступными словами, на что именно ты злишься.
— На всю эту херню что ты устроил! — она почти кричала. — Ты думаешь, это смешно?
— Не-а. − Я поспешно помотал головой. — Ну, может, немного …Послушай, им все равно нужен кто-то виноватый. Они старались и так и эдак накрутить, что у них в городе секта, которую мы образовали. Вначале струхнули, что я отброшу коньки, да еще и в Виррах всплывет дело… Теперь они знают, что я помирать не собираюсь, а родня вовсе не собирается за меня вступаться.
— И поэтому ты решил их вывести из себя.
— Ну а что? Они бы с нас не слезли, пока не доказали, что мы сговорились и планируем переворот. Вот взять тебя, давно ты там собираешь соратников по клубу? С ребятами из группы Ржавого тусишь? Хочешь, чтобы все это всплыло? Мы-то знаем, что это просто встреча старых друзей, а они скажут «незаконные собрания».
— А ты, значит, такой благородный принц из Вирр и решил меня благородно спасти! А не пошел бы ты, принц…
— Я уже здесь, у них в руках! Пускай лучше думают, что у меня поехала крыша! Ты так хочешь разделить ответственность? Знаешь, что тогда будет? Всех на карандаш, никаких концертов, никаких несогласованных собраний! Все вплели белые ленточки в волосы и радостным строем на субботник!
Шу встряхнул нас обоих, возвращая в реальность.
— Ребята, вы чего? Нахрена так орать-то?
— Я просто не понимаю… Не понимаю. У него и правда беды с башкой, или что… − Улле отвернулась к Шу, делая вид что меня нет. Понизила голос, но слышимость особо не снизилась. − За каким хреном он вообще залез в подвал? Я хотела собрать ребят, да, чтобы мы протестовали. Хоть что-то сделать… А тут он, и он говорил, как Ржавый, двигался как он. Это что, прикол такой? Это типа, смешно? А теперь он вдруг главный поклонник, видите ли! Продолжатель дела! А я, дура, чуть не поверила…
— Во что не поверила? — грустно спросил я. Я уже примерно представлял, чем этот разговор закончится. — Что я — это он? В воскрешение, реинкарнацию?
— Я же говорю, я — дура! А теперь ты, смотрю, начитался, влез в роль…
— Ты мне сама приносила статьи! И всем отлично зашел концерт, который мы устроили.
— Мы? — Она взглянула на меня почти с испугом.
— Чел. — Шу, похоже, долго готовил себя к этому разговору. − А вот если серьезно, ну зачем тебе все это? Ржавый был зачетный чувак, не спорю. Но ты просто так резко стал его фанатом, прямо угорел по полной… И вон, она говорит… Не мог, мол ты знать чего-то про него, а откуда-то узнал… Короче, что вообще происходит?
Шу, ох Шу. После того случая с гопниками в порту я то и дело ловил на себе его настороженный взгляд. И после больнички тем более. А что если Эсси опять начнет биться в припадке, орать не своим голосом, разбивать людям бутылки о голову? А может, сегодня он будет изображать давно умершего чувака?
А Улле… Даже не думал, что она так все воспримет. Хотя чего я ожидал? Оваций и благодарностей? Это ее воспоминания. Ее прошлое. А я влез туда без спросу. Конечно, Ржавый сам пришел ко мне, но ведь ей-то этого не объяснишь. Она не поймет, как не поймет и Шу. Или стоит рискнуть?
Я ведь наконец пришел к пониманию, что все странное происходящее со мной происходит на самом деле. Мертвые рок-звезды, заглядывающие на огонек, странные миры, люди с крыльями… Моя непонятная разрушительная сила. Все это и отделяет меня от других, заставляет так часто сбегать, не позволяет ни с кем сблизиться по-настоящему. Но ведь я особо и не пытался. И сам считал все это плодом моих мозгозавихреней. Что, если попробовать? Эти двое − первые за много лет, кого я могу назвать своими друзьями. С натяжкой, ведь с одним из «друзей» я сплю, а другой меня почти боится. Но если я смогу рассказать им, то может, мне впервые не захочется никуда бежать? Может, получится, наконец, остановиться?
Они смотрели на меня выжидающе.
Я собрался с силами, сделал глубокий вдох, один раз, второй. Но так ничего и не сказал. Я не мог понять, мне просто страшно открыться или же интуиция кричала, что этого делать не стоит. Наконец я решился.
— Он и правда, приходил ко мне, Ржавый. — Наконец произнес я.
Они слушали не перебивая. Про крылатых, про лес и гигантских насекомых, про концерт и подвал. Иногда переглядывались, думая, что я не замечаю. Но я все видел, и уже понимал, что напрасно я затеял это откровение. Ничего не выйдет.
И Шу, и Уле − хорошие. Они могут быть верными друзьями, теми самыми, что и в огонь, и в воду. Но какие-то вещи будут навсегда за гранью их понимания. И это нормально. Они − тоже странные − по меркам серых пиджаков, вроде тех, что ведут это судебное задание, но они абсолютно нормальные люди. А я нет. И это-то и разделяет меня с ними. С ними и другими. Можно долго рассуждать о том, что такое норма, и насколько условно это понятие, но в моем случае все ясно. Я видел, как меняется их настроение по лицам. Вначале − вполне понятное раздражение: «да что он такое несет, да кем он нас считает?!». Затем − сомнение. А потом − самое ужасное, что только можно увидеть. Жалость. «Совсем плох, бедняга».
Если бы я мог, я бы сбежал от них, не оглядываясь. Или попытался разругаться с ними вдрызг, наговорить ужасных вещей, чтобы получить по морде, поссориться навсегда, да что угодно, только не чертова жалость!
Но мои дела здесь еще незакончены. А значит, придется все-таки и дальше налаживать с ними контакт, как-то сосуществовать, пока я здесь. Поэтому еще один коротенький спектакль.
Я замолк посреди монолога и в ужасе уставился в никуда, будто напуганный собственными словами. А потом, злобно отмахнувшись от рук, что потянулись похлопать по плечу(до чего меня коробит от этого жеста!), я принялся приговаривать «черт, черт, черт» и нервно потрошить карманы куртки. Нашел белую таблетку, поспешно запихал в рот, подавился, и мне тут же дали воды. Затем я выдержал паузу, по-прежнему таращась в пустоту и перемножая матрицы в уме. Таблетка − всего лишь аспирин, но зрителям этого знать было необязательно.
Еще минут через пять совершенно другой Эсси, собранный и серьезный поведал собравшимся о том что «уже давно такого не случалось». Он рассыпался в извинениях и заверял, что как только все закончится, он вернется домой и продолжит лечение. Этот Эсси встретил столько сочувствия и понимания, что захотелось вымыться.
А еще минут через десять спустя он спокойно выслушал свой приговор в виде двух месяцев исправительных работ с последующей затем высылкой из округа Нортэм и дальнейшим запретом въезда на десять лет. Потому что строго здесь, в округе Нортэм с незаконными культами, если вы не еще поняли. Уле и Шу протестовали, я же молча стоял и улыбался. Округ Нортэм сам того не зная оказывал мне отличную услугу. Я понесу свое наказание, отдам свой долг Ржавому, и уеду, оставив в этом зашуганном городке новую грибницу. В маленьком подвальчике на окраине города вновь будут собираться люди и играть хорошую музыку, и их будет все больше и больше, грибница будет расти и разрастаться, до тех пор, пока серые пиджаки уже не смогут угрожать ей.
И поднимая бокалы, может быть, кто-то вспомнит о старине Эсси, который, наверное, где-то лечит свои беды с башкой. А на самом деле Эсси будет ехать куда-то далеко-далеко. В закат, под грустную эпическую песню, прямо как в кино. Тоже, какое-никакое, а будущее.