Ни за что не произнесу это вслух.
Буду просто говорить про себя и смотреть со значением.
Типа, сказал.
Типа, попрощался.
Типа, вот такой вот я ушлепок.
Да можно и без «типа».
Я знаю, за что ты меня ненавидишь. Ведь я намеренно влез в твою жизнь. Ты сопротивлялась, но я все равно влез. Только потому, что не терплю масок равнодушия, что люди так любят надевать на себя. Иногда такая маска может послужить неплохой защитой. Но рано или поздно она намертво прирастет к лицу. А потом и погубит ту личность, что прячется за ней. Останется лишь сухая оболочка, медленно бредущая по жизни, вечно спокойная, непоколебимая, бесчувственная. Да, так куда проще. Так не больно. Я столько раз видел, как люди надевают эти маски и носят их уже до конца жизни. Но порой я просто не могу удержаться, чтобы не попробовать снять их. Или хотя бы чуть подвинуть.
А под масками — открытые раны. Оголенные нервы. Я сам себя ненавижу порой, за то, что делаю.
Но мне бы не хотелось, чтобы маска намертво приклеилась к твоему лицу. Я чувствовал что-то неладное в том отеле, да вообще в этом городе. И вмешался, даже не подозревая, какую историю я вытащу на свет.
И у меня двойственные чувства. Помнишь, как мы настраивались сегодня? Как вырубило пробки? Как гитару вообще не было слышно? Как буквально за час до концерта нагрянула инспекция? Одного таракана, одного грязного развода на стакане хватило бы для неприятностей. Таракан, кстати, был, но я завернул его в салфетку и подкинул в сумку той женщине из комиссии… Не было времени соображать.
А чего стоило уговорить тебя на дуэт? И как долго ты потом приходила в себя? Но ведь оно стоило того?
Помнишь, как Шу первым заорал в абсолютной тишине «отличная глотка, подруга!»? Я знаю, комплименты у него так себе, но думаю, ты понимаешь, это высшая степень восхищения. Научи его иногда помалкивать, а так он отличный чувак.
А эти ребята с окраины, которые вписались в самый последний момент? Хорошо, что они объявились. Я просто сорвал голос на их сете… Но вот второму гитаристу руки бы я переставил, ну да ладно, неважно.
Сегодня все шло не по программе. Вечно что-то ломалось, кто-то опаздывал, кто-то менялся… Но мы все, рука об руку вели этот вечер. Сегодня каждый в этом зале был одновременно музыкантом, работником зала, фанатом. И не было ни одной оборванной песни. Ты же знаешь, как это неправильно — оставлять их оборванными?
А я сегодня впервые понял, что способен на что-то помимо разрушения собственной жизни и раздраконивания других людей.
Но ты абсолютно права. Нельзя влезать в чужие жизни, если не собираешься затем отвечать за последствия.
А я влез. Даже зная, что не задержусь в Ньютоне.
И теперь снова уезжаю. И уехал бы, даже не будь этих двадцати четырех часов, за которые меня обязали покинуть город.
Я надеялся, что все будет по-другому. Может, поэтому так старался сблизиться с тобой и Шу. Мне хотелось иметь настоящих друзей, а не просто любовников и собутыльников.
Знаю, что бы ты сейчас сказала. Если бы я набрался смелости высказать все глядя в глаза, а не так — вести мысленный монолог в надежде, что все будет и так понятно. Ты бы сказала, что с друзьями не спят. И это правда. Просто я не умею общаться иначе. Не умею иначе строить отношения. Жалкое оправдание, но это я еще далеко продвинулся. Сейчас я не настолько поехавшая шлюшка. Видела бы ты меня в семнадцать, когда я только-только свалил из Вирр…
Поэтому я просто смотрю. На тебя, на Шу, на всех остальных ребят. Как вы мелькаете, то тут, то там, как продолжаете этот вечер. Концертная часть окончена, но музыка продолжает играть. Только старые добрые хиты. Толпа разбилась на несколько больших компаний, что периодически пересекаются, и смешиваются. Бесконечные взрывы смеха. Объятия. И я в самой гуще всего этого. Только будто уже не здесь. Как тогда, когда меня занесло в прошлое. Я уже где-то далеко, хотя физически я все еще сижу на краю сцены, грею в руках пиво, кто-то постоянно чокается с моей бутылкой или подходит пообщаться, но я уже не здесь. Я уплываю. И мне только и остается, что смотреть, с жадностью впитывать в себя все происходящее. Чтобы запомнить. И каждый раз расплываться в кретинской улыбке, как только мы встречаемся взглядом. Мол, все в порядке, все настолько отлично, что лучше и быть не может, просто восторг-восторг! Боюсь, скоро меня стошнит от самого себя.
Я не хочу строить из себя «не такого, как все». Знала бы ты, как мне хотелось понимать, кто я такой. И ты и Шу крепко стоите на земле обеими ногами. А меня точно то и дело уносит на волнах, и я никак не могу это контролировать.
Я не могу даже нормально объясниться. Прекрасно понимаю, как долбануто прозвучит весь этот поток сознания. А ведь если бы была возможность отмотать время назад, я бы поступил так же. Потому что было бы преступлением не познакомиться с тобой. И оставить все как есть. Оставить оборванную песню повиснуть в воздухе.
Я только надеюсь, что в этот раз нанес больше пользы, чем вреда своим вмешательством. Но это не мне судить.
Не буду просить прощения, понимания. Не думаю, что заслуживаю его. Просто… Не залезай вновь в этот свой кокон, ладно? Никто и ничто не должно заставить тебя замолчать и сдаться.
Сказать бы это вслух. Но почему-то все, что в голове звучит как связное, и иногда даже разумное предложение, в жизни обращается в бессмысленный набор слов. И если я заговорю, то я больше не смогу улыбаться как идиот, от уха до уха. Да, я нарушаю свои же заповеди. Сам примеряю маски. Но я сниму ее, правда, как только сяду в автобус. А пока, пусть уж лучше будет наигранная радость. Восторг-восторг.
Ты, наверное, думаешь, что я с легкостью выкину из головы и тебя и Шу, и всех остальных, как только уеду. Это не так. Я правда помню все лица, все голоса. Каждого и каждую в моих бесконечных поездках. А ведь с вами у меня почти получилось. Остаться надолго. Привязаться, уж как я умею.
И поэтому мой вынужденный отъезд воспринимается еще тяжелее. Меня тянет в путь, кажется, еще немного, и некий невидимый порыв ветра подхватит и помчит прочь отсюда. Может быть, прямо сейчас, пока я с вами. И я оглянусь, и увижу, как вы здесь смеетесь и пьете, отлично проводите время, и возможно, даже не заметите, как меня унесет прочь. И мне будет приятно знать, что все у вас будет хорошо. Ваше новое гнездовье будет процветать, город обзаведется новой, сплоченной рок-тусовкой, дело Ржавого будет жить.
А я продолжу свой бесконечный бег. Я устал от него, но он не закончен. Не знаю, сможешь ли ты или Шу понять меня. Я сам не понимаю, правда.
Мне хочется думать, что все это имеет смысл. Может, в каком-то городе тоже сидят и ждут, что притащится старина Эсси и возродит им рок-н-ролл. Или просто устроит какую-нибудь движуху. Я знаю, что вскоре встречу еще людей, еще девочек и мальчиков. И я буду любить их всех, да, такое вот громкое слово, но для меня это так. Мне уже говорили, что так я закрываю какие-то детские травмы или пытаюсь что-то там компенсировать… Возможно. Не знаю. Я никогда не насыщаюсь. И это ужасно.
И больше всего я хочу остановиться. И остаться там, где мне место.
Может быть, такого места вообще не существует в природе. Но я очень хочу попробовать его найти.
Мы простимся позже, официально. Но я прощаюсь сейчас. Хочу запомнить вас всех вот такими. Пьяными от музыки, одурманенными лунным светом, не только этим, конечно, но звучит уж больно поэтично. Хочу запомнить это место. С уродливой рыбой на входе и идеальной акустикой.
Поднимите потом бокалы, а? Чтобы у старины Эсси тоже появился такой вот дом. Чтобы он разобрался со своим лунатизмом или черт знает чем, путешествиями в никуда, видениями, крылатыми мужиками и прочим.
А я пью за вас сейчас. За тебя, Улле. За тебя, Шу. За Ржавого, который всегда будет с нами. За того чувака, что влез на барную стойку и вот-вот оттуда грохнется. За вон ту мелкую девчонку, которая отплясывает так, что все опасливо шарахаются. За каждого кто сейчас здесь — общается, угорает, мирно спит на столе. До дна.
Мы еще попрощаемся, позже, когда настанет время отправляться на вокзал. Но я не смогу произнести всех этих слов. Все будет скомкано, быстро и неуклюже. Поэтому я прощаюсь сейчас. Мысленно.
***
Стоит заметить, что уже через полчаса я перешел от мысленных прощаний к вербальным. Сам поймал себя в момент, когда ходил по залу, обнимаясь со всеми подряд. Я сильно расчувствовался, каждое встреченное лицо казалось неземным и прекрасным. Как и пол, который мне так неожиданно подвернулся. Странно это — когда вместо коридора вдруг натыкаешься на пол. Но я был и ему рад, благодарен, за то, что он так удачно меня подхватил, за его уютную прохладу. Я лег на спину, и смотреть на всех окруживших меня людей сверху оказалось очень забавно. Потом откуда-то нарисовался Шу и решительно вынес меня на улицу. Там было очень красиво, и я сказал ему спасибо. Он назвал меня чокнутым братишкой, и я вновь расчувствовался. Но почему-то он отказался принести мне еще пива, или еще чего. Не по-братски поступил, короче. Я убежал от него обратно в клуб, чтобы найти себе новых братьев.
Потом все провожали меня на вокзал. С улицами творилось что-то неладное: они кружились и пружинили. Автомобили, фонарные столбы, деревья и пожарные гидранты выпрыгивали из ниоткуда. Поэтому Шу то и дело ловил меня за руку. Все выражали сомнение, как меня такого пустят в автобус, и мне стало очень смешно от того, что такое и правда может произойти, но при этом, в городе оставаться мне тоже нельзя. Мне несколько раз намекнули, что при попытке задержаться в округе до условленного срока проблемы могут быть серьезные.
Народ почему-то не смеялся, но я долго и терпеливо объяснял, насколько это забавно. И рассказал, что, если что, я всегда смогу сбежать в космос. Или в другой мир, ведь я умею… Я даже собрался всем продемонстрировать свое умение, и уже открыл, как мне показалось, портал, но это оказалась просто дверь в чью-то машину. В которой, кстати, тут же сработала сигнализация, так что до вокзала нам пришлось бежать. Но что-то было не так, с этой машиной, потому что я отчетливо услышал из пустой кабины:
— А ты кто? Приходи к нам! Ты ведь совсем близко?
Голос мне, кстати, понравился. Он был веселым, юным и совсем не пугающим.
Но Шу уже тащил меня прочь, на всю округу разносилось это раздражающее «виу-виу».
Где-то отчаянно залаяли собаки, заорал ребенок. Зажглось несколько окон, кто-то начал крыть всех матом из окна. Закипела жизнь.
И раз уж вокруг было так шумно да весело, я начал петь. «Охотников на упырей». Улле несколько раз прикладывала ладонь к лицу и велела заткнуться, но в итоге сама не выдержала.
«Охотники на упырей» — из тех песен, что просто нельзя не подхватить. Я иногда мечтал, о том, что сам написал ее. Уж больно она задорная. О том, как славно ночью после кабака прогуляться до дома с лопатой наперевес и этой самой лопатой мочить всех клыкастых, что прут на тебя с ближайшего кладбища. По ходу песни выясняется, что рассказчик был знаком со всеми встреченными упырями при жизни, и отношения у них были так себе, поэтому он теперь ловит двойной кайф, орудуя лопатой. То что надо, для разгульного полночного шествия.
Так мы и добрались до вокзала. В автобус меня уже заносили. Я вдруг очень резко понял, насколько умаялся. Ребята собирались проводить меня хотя бы до ближайшего города, но сопровождающий от полиции округа не позволил. Как не позволил нам еще раз спеть про упырей, дабы немного разрядить обстановку. Улле торопливо повесила мне на шею какой-то кошель, и запихала его под майку. Руки у нее были холодные и мне стало щекотно. Я нагнулся поцеловать ее, но попал куда-то в ухо, прицельным таким клевком.
— Там бабки за концерт, придурок! Тут все скинулись… Смотри, не просри их! — велела она. И быстро-быстро отошла, прежде чем я успел поспорить.
Водитель завел мотор. Мы тут же подхватились и начали торопливо нести какую-то чушь, сыпать ублюдскими шуточками и нарочито громко гоготать над ними. Восторг-восторг, ну вы понимаете… Сопровождающий велел мне занять место и пристегнуться. Как они, однако, заботливо с высылаемыми преступниками…
А потом автобус отъехал, и я долго смотрел, как тают вдалеке силуэты ребят. И махал им со всей одури, и они махали тоже. Будто нас всех хреначило током. Я поймал соскользнувшую на пол гитару, и вновь принялся махать с удвоенной силой, пока они совсем не пропали из вида вместе с городом Нортон округ Нортэм. Тогда я вытянул ноги, прислонился щекой к стеклу и, к сожалению, слишком быстро начал трезветь.