Он погасил свет, он снял с шеи платок, он смотрел так, будто был готов ко всему.

Одно только прикосновение к струнам - звук тихий, еле слышный - и Моцарт вздрогнул. На его глазах Сальери вспыхнул ярким голубым огнем и тут же, с прекращением ноты, затух. Антонио вопросительно поднял брови.

- Очень ярко, - объяснился Вольфганг, моргая, - Секунду.

Он медленно вывел смычком одну ноту, и сконцентрировался снова. Воздух стал плотнее: чтобы видеть незримое, он обращался к магическим потокам, но не использовал их – для комфорта Сальери. На этот раз Вольфганг подготовил себя морально, однако, стоило струнам засиять, открыл от изумления рот.

Они начинались где-то посередине шеи, толстые, мощные, даже как будто чересчур расширенные, и, переплетаясь с тонкими ниточками, спускались к груди и плечам. Этих ниточек было очень и очень много, больше, чем Моцарт когда-либо видел. Свечение спускалось под воротник сорочки и подробности терялись под шелковой тканью. Бирюзой сияла вся его грудь, шея и руки. Все те части тела, где существование струн вообще было возможно.

Моцарт не сдержался и выдохнул:

- Ничего себе. Вы светитесь не хуже полуночной звёзды.

- Теперь понимаете? - шепотом спросил Сальери.

Моцарт завороженный этой волшебной иллюминацией, покачал головой.

- Я вижу очень смутно. Если бы вы...

Он кашлянул и отвернулся к окну, чувствуя, что краснеет. Музыка прекратилась, и без света Сальери в комнате стало совсем темно.

- Если бы поверх не было ткани, стало бы виднее.

Ему ужасно хотелось извинится за свои слова, хотя ничего запретного он не сказал. Сальери явно не видел в этой просьбе подтекста, и они оба были мужчинами... Извинения тут излишни. Тем не менее, свои собственные интересы Моцарт знал, и лицо от этого пылало.

Не задавая лишних вопросов, Антонио расстегнул пуговицы. Иногда Моцарт представлял себе такое, но не думал увидеть вживую.

Кожа его была нежная и по-итальянски смуглая. Ниже шеи две родинки. Изящные выступы ключиц, неплохо развитые плечи, широкая грудь вздымается от дыхания – так хочется прикоснуться, но нельзя. Немного выше груди длинный шрам – интересно, от чего? И волосы темные-темные, не как у Вольфганга, дорожка уходит под пояс брюк. Господи, как же хочется прикоснуться.

Моцарт поспешно закрыл глаза, осознав, что смотрит дольше, чем позволяет приличие. Мужчины раздевались перед ним и прежде, но то были совершенно обычные, никчемные мужчины, постоянные посетители трактиров, любители миловидных мальчиков и крепкой выпивки. Это действо всегда сопровождалось нетерпением, сладким тянущим ощущением в паху и некоторой брезгливостью, которую Моцарт всеми силами отодвигал подальше. Никогда раньше у него не перехватывало дыхание от волнения и красоты, никогда он не смущался и не отводил взгляда... Но в этот раз обстоятельства были другими.

- Мне лучше снять сорочку полностью? Если это возможно, я хотел бы остаться в ней.

- О... Кхм, - Моцарт сделал глубокий вдох, - Можете оставить, мне нужно только видеть вашу... Ваши струны. В груди.

Сальери кивнул. Моцарт приложил скрипку к плечу и снова глубоко вздохнул, пытаясь сконцентрироваться.

Та же нота. Воздух потяжелел. Сальери издал какой-то сдавленный звук и закрыл глаза. С такими струнами - неудивительно. Должно быть, даже самая лёгкая магия воздействует на него ощутимо.

То, что Вольфганг увидел на этот раз, заставило его сердце сжаться. Кривые и ломанные, струны путались между собой, и походили на лозы схваченного болезнью дикого винограда, оплетающего изгородь ребер. Струны перетягивали друг друга, завязывались в узлы, вспухали в местах перегибов и пульсировали. Даже смотреть на это было больно, а уж представить, как Сальери задействует их в игре... Моцарт не знал, что сказать. Не существовало слов, способных помочь в этой ситуации. Цена одаренности Сальери была слишком высока.

Моцарт сглотнул, вспомнив вдруг, как бесцеремонно схватил Сальери за запястье во время первой встречи в саду. Он не видел рук Сальери, но подозревал, что там ситуация обстояла ничуть не лучше. Кожа под его рукавами светилась так же ярко, как и оголенная шея.

- Мне очень жаль, - произнес Моцарт.

Монотонный звук его скрипки замолк, прекращая резонанс. Холодный свет затух вслед за ним. В комнате стало темно.

Несколько долгих секунд они просидели в тишине.

- Как такое возможно? - спросил Моцарт наконец. - Это с рождения?

- Да. Таким я родился.

- А играть... Вам, должно быть, не очень приятно?

Сальери хмыкнул. В темноте Вольфганг увидел, как он начал неспешно застегиваться.

- Музыка приносит мне боль. Но боль от её отсутствия куда сильнее.

Вольфганг потёр шею. От внезапно потерянного голоса Сальери ему стало неудобно. Выдержав еще с минуту молчания и единения со своими мыслями, он отбросил в сторону любые представления о вежливости:

- Врачи что-то говорили? Что с этим можно сделать?

- Никто не знает.

- Как? Может быть, это лечится!

Сальери покачал головой.

- Для врачей струны - неизученная область.

- И вы никому не показывали? Родителям? Друзьям? А как вы учились музыке?

- Мой первый учитель знал. Он научил меня распределять нагрузку, - Сальери вздохнул. - Играя, я не обращаюсь к совсем запущенным участкам, не пользуюсь струнами в полную силу.

- Это же очень тяжело!

- Непросто, - согласился Сальери. - Но так я хотя бы не теряю сознание.

- Вы теряли сознание? - ужаснулся Вольфганг. Сальери посмотрел на него и улыбнулся краешком рта.

- Только не нужно меня жалеть.

- Я вас не... Но Сальери, послушайте!

- Не надо, - твердо остановил его Антонио. - Мне не нужна жалость. Мне нужна ваша помощь.

Моцарт прикусил язык и посмотрел на него испуганными глазами. Дыхание участилось. Осознание того, какую ответственность придется взять на себя с этого момента, было жутким, и совсем не таким радостно волнительным, как при вступлении в свою официальную должность.

- Вы хотите, чтобы я это всё... - он взмахнул руками, подбирая подходящее слово, и за неимением лучшего закончил: - Распутал?

- Сделайте, что сможете.

- Могу листья оживить, - нервно хохотнул Моцарт. - А то, что вы говорите... Я пока не знаю, с чего начать. Господи, а если я сделаю только хуже?

- Постарайтесь не сделать.

- Я... Я понял. Хорошо.

Он задумчиво проследил, как Сальери надевает верхнее платье, и заговорил, от волнения облизывая губы:

- Наверное, стоит сначала попробовать просто переместить струны хоть на сколько-нибудь и посмотреть, сможете ли вы играть. Потом понять, чем помочь с узлами. Там перемещения может быть недостаточно… Надо будет провести тесты, влияет ли на вашу магию мое вмешательство. И установить болевой порог. Если у вас... Если...

Он судорожно вздохнул и продолжил:

- Если вам приносит дискомфорт любая магия, то такая сильная может вообще убить.

- Вы паникуете раньше времени, - мягко сказал Сальери.

- Нет, нет, просто планирую.

- Герр Моцарт, вы паникуете.

Вольфганг заметил, что на него смотрят с улыбкой, и медленно глубоко вздохнул, успокаиваясь.

- Вы сделаете все по мере своих возможностей, - подбодрил его Сальери. - Я не тороплю ваши исследования.

- Спасибо.

- Пройдет время, и уже мне придется благодарить вас.

От этого своеобразного обещания Моцарту стало как-то по-особому приятно, и он снова повторил, почти шепотом:

- Спасибо вам.

Когда Сальери оделся, они договорились о следующей встрече и попрощались до завтрашнего дня. Обоим было, что обдумать в одиночестве, а Моцарту нетерпелось составить план дальнейших действий.

Подвести доверие Сальери было для него подобно смерти.

***

С того момента многое в их отношениях поменялось. Моцарт и Сальери стали видеться раз или два в неделю, проводили вместе немного больше часа и всегда, всегда заполняли тишину разговорами. Этих встреч Моцарт ждал с радостным волнением, наряду с воскресными походами в церковь. Легальная причина видеться, беседовать, касаться его невзначай, будоражила так, что, бывало, в ночь перед запланированным лечением он не мог заснуть.

То и дело в сознании всплывала одна и та же картина: Сальери, несколько зажато, расстегивает рубашку и садится перед ним, готовый к магическому вмешательству. Теперь, при свете дня, Моцарт не мог рассчитывать, что его румянец будет незаметен, и просто надеялся, что со стороны выглядит взволнованным сложным лечением. Ситуацию немного облегчало то, что сам Сальери был застенчив. Всю жизнь скрывая свой изъян, он теперь с большим трудом показывал его другому человеку. Так что, первые встречи проходили со взаимной неловкостью.

Как раз чтобы сгладить неудобство, они заводили разговоры. Сперва общие, о погоде, здоровье или повседневных делах. Потом, когда поняли, что обоим эти темы скучны, перешли на философские размышления.

Сальери оказался необычайно приятным собеседником. Его манера обьясняться спокойно и неторопливо вкупе с бархатистым голосом покорила Моцарта ещё во время первой встречи. Оказалось, Сальери не любит много говорить, зато часто задаёт вопросы или подытоживает общие рассуждения. У них не всегда совпадали представления о юморе, порой он даже делал Вольфгангу замечания, но неизменно улыбался, стоило коснуться приятных воспоминаний из детства или любимых композиторов. От этого становилось особенно тепло - когда радость разделял с тобой другой человек.

Случались и споры. Однажды они чуть было не рассорились из-за того, что Моцарт в дурном ключе отозвался о творчестве Глюка. С такой пылкостью Сальери ещё не защищал ни одного музыканта. Моцарт, невольно заревновав, принялся нападать даже грубее, чем думал в действительности, а после жалел о своем поведении вдвойне.

Но куда чаще разговор затягивал обоих в увлекательную дискуссию, которая могла продолжаться на протяжении нескольких сессий. Даже когда казалось, что исследование зашло в тупик, они продолжали видеться, как минимум, чтобы поразмышлять над проблемой вдвоем.

- Что мы знаем? - вздохнул Моцарт, нетерпеливо постукивая по столу пальцами.

В этот раз они вновь сидели в его комнате, хотя в целях конспирации место встречи периодически менялось. В теплые дни это был сад, в холодные - кабинет Сальери.

– Знаем мы немного. Например, что струны – это каналы, которые могут присутствовать, а могут и не присутствовать в организме человека. По строению они похожи на кровеносные сосуды, но физически докопаться до них нельзя. Мы можем их только увидеть и воздействовать с помощью магии.

- Антон де Гаен называл их призрачными каналами, - продолжил мысль Сальери, приподнимая чашку чая. Пить чай они взяли в привычку совсем недавно, когда Моцарт пришел к нему в кабинет чуть раньше и застал с вазочкой шоколадных конфет. Так Сальери праздновал перерыв на отдых.

В ответ на его слова Моцарт рассмеялся и встал со стула, принявшись мерить шагами комнату.

- Ну да, чем-то похоже на суеверия о призраках. Только тут мы можем объективно заявить, что струны существуют. Их можно увидеть, когда вы обращаетесь к ним во время игры. Мы уже знаем, что светятся только те струны, которые задействуются в процессе исполнения, а, чтобы увидеть все сразу, нужно взглянуть на них, находясь в фокусе. Это вещи, кажется, были очевидны до нашего исследования.

- Проговаривая очевидное мы рано или поздно придем к новым выводам. Всё правильно.

Моцарт быстро кивнул и продолжил говорить.

- Ещё мы знаем, что для сотворения иллюзии нужно как минимум два компонента: это звук и какая-то невидимая субстанция, которую производят струны. Чем больше струн у человека, тем больше у него этой субстанции и, соответственно, силы. Созданный с помощью инструмента звук контролировать проще, чем посторонний.

- Выражаясь более строго, мастера иллюзий контролируют не звук, а колебания, которые звук создает в эфире, - поправил его Сальери.

- Да. Так правильнее. Колебания от скрипки получаются более правильными чем, допустим, от падения камня.

- И еще, - поправил Сальери, - причина удобства не в том, что звук издает именно инструмент, а в том, что этот звук гармоничен. С помощью поставленного голоса можно создавать великолепные иллюзии, хотя это не так популярно среди мастеров.

- Я просто неточно выразился, - вскинулся Моцарт. – Конечно, голос тоже может служить хорошей основой. Я это знаю. Моя сестра в детстве ткала мне на ночь простенькие картинки, пока пела, так что я знаком с такими иллюзиями.

Сальери примирительно вскинул ладони.

- И не думал в вас сомневаться, лишь уточнил. К тому же, я сам занимался пением.

Моцарт мгновенно навострился.

- Вы поете? Почему же не сказали?

- Зачем?

- Для нашего исследования.

- Готов поклясться, это ни на что бы не повлияло.

Моцарт прищурился, но, видимо, сам признал своё возмущение беспочвенным. Тем не менее, из чистого любопытства он задал вопрос:

- А сейчас поёте?

- Уже нет. Да и пел давно. Я мальчиком занимался в церковном хоре.

- Хорошо получалось?

- Почему вас это так интересует? – чуть напрягся Сальери. Моцарт вздохнул и бросил:

- Да так. Давайте продолжим.

Чай в его кружке совсем остыл, но Вольфгангу не было до этого дела.

- Значит, гармонический звук и струны. Есть ещё один компонент, который усиливает музыку - это мировые потоки. Никогда, кстати, не понимал, почему их тоже называют струнами, если удобнее говорить потоки, чтобы не путаться… Они работают также, как и внутренние струны, но не с любым их них бывает так же просто сладить. Когда я только учился, потоки Эвтерпы выводили меня из себя.

- А мне всегда нравились струны Клио.

- Муза истории? – Моцарт улыбнулся. – Почему-то я так и думал. Вам подходит. Интересно, кстати, почему все дамы так любят Эрато?

- Никогда не замечал подобного.

- Нет? Неужели? - Моцарт остановился и посмотрел ему в глаза. Сальери пожал плечами и отпил чаю. Поскольку исследование, терпящее не лучшие свои времена, казалось Моцарту скучным и неподъемным, он мигом переключился на более интересную тему: девушки. И, в особенности, девушки в окружении Сальери.

Щелкнув пальцами, он приказал:

- Ну-ка вспомните кого-нибудь из своих прекрасных подчиненных. Мастерицу иллюзий. Давайте, сейчас окажется, что я прав.

Сальери, привыкший за время общения к таким перепадам, решил не спорить и немного поддаться.

- Пожалуй, я знаю одну. Но, насколько мне известно, у нее нет предпочтений среди муз. Увы.

Моцарт развел руками:

- Ещё кого-нибудь.

- Нет, пожалуй, больше мастериц я не знаю.

Сальери надеялся, что после этого Вольфганг разочаруется и продолжит прежнее рассуждение, но идея доказать своё наблюдение прочно засела у Моцарта в голове.

- Совсем? Ну, а среди коллег?

- И среди коллег.

- А просто окружение? Друзья? Может быть, кто-то из знакомых?

- Давайте закроем эту тему и вернемся к тому, для чего мы с вами встретились.

Вольфганг горестно вздохнул.

- Я знаю по меньшей мере трех дам, которые выделяют Эрато среди других муз. Они – я имею в виду, дамы – склонны к любви и романтизму. А те, кто привержен Клио, часто смотрят на всё как бы сверху, немного философски. Как историки.

Не дождавшись ответного вопроса, Моцарт сообщил:

- Мои фаворитки – Талия и Мельпомена*.

(*Покровительницы комедии и трагедии)

- Из крайности в крайность. Очень на вас похоже.

Моцарт замолчал, а как только открыл рот, чтобы продолжить, Сальери сразу же остановил его:

- Давайте дальше про струны.

Моцарт разочарованно закрыл рот и отвернулся. Отпив из своей чашки, он обнаружил чай холодным, поморщился и секунду спустя снова заходил по комнате.

- Ну хорошо. Мы повторили то, что мы знали про струны до этого. Что мы выяснили сейчас? Пока единственный способ хоть как-то воздействовать на струны – это магия. Раз. Существенно сдвигать струны – слишком болезненно для вас, а двигать их медленно и понемногу – тяжело для меня. Два. Чтобы развязать узлы в груди простого передвижения будет недостаточно, нужно суметь разорвать и снова связать воедино струну.

- Это три.

- Это три, - согласно кивнул Моцарт. – Четыре – это то, что после воздействия струны продолжают работать. И пять…

Он задумался, но вскоре развел руками:

- Красивого числа не получится, потому что больше мы ничего не узнали.

Он легонько пнул стол туфлей и упал на стул, сложив руки на груди.

- Всегда есть шанс, что дальнейшее изучение лечебного дела даст продвижение в исследовании, - предположил Сальери.

- Да кто его знает! Пока что за весь сегодняшний день мы не продвинулись ни на каплю. А вы заставляете меня проговаривать то, что нам уже известно! На кой черт мне это?

Моцарт устало запрокинул голову и простонал. Он ненавидел, когда вещи выходили не с первого раза. В случае же, когда они не выходили и с десятого, да ещё в присутствии зрителей, он ощущал это как пытку.

- Вы, Сальери, совсем меня измучили, - проныл Моцарт, драматично закрывая лицо руками.

- Если вы хотите приостановить опыты, мы можем это обсудить, - напомнил Сальери.

- Да нет, в другом дело… Вы всегда настаиваете, что мы должны работать, - он кашлянул и сел нормально, развернувшись лицом к Сальери. – Вы говорите не отвлекаться и думать, ведь мы затеяли всю эту авантюру с надеждой на конкретный результат. Поэтому надо работать и учиться. Ни вздохнуть, ни, простите меня… А, хотя неважно.

- Я не понимаю, к чему вы клоните, - честно сказал Сальери.

- Да я сам не понимаю, - пожаловался Моцарт. – Я просто устал... Вот скажите, Сальери, у вас есть друзья?

- Вам для чего? – усмехнулся Сальери, но беззлобно. Видимо, представление Моцарта его забавляло. Никогда не угадаешь, куда занесут его мысли в этот раз.

- Просто ответьте. Тут так одиноко, во дворце. Всё время учишься, работаешь, учишься, работаешь, по воскресеньям в церковь – и потом заново.

- Вам хочется вольной жизни?

- Да почему же… Хотя… В общем, да. Хочется, - он посмотрел на Сальери, и посмотрел жалобно, как будто это от него лично зависел досуг всех придворных господ.

- Скоро начнется сезон балов, это всегда увлекательное время, - напомнил ему Сальери.

- На балу кому-то придется играть, - вздохнул Моцарт. Тогда Сальери вспомнил:

- Недавно в городе праздновали окончание сбора урожая. Кажется, был карнавал. Вы с матерью не ходили?

- Она гуляла без меня: Герр Штрасс не отпустил с занятий. Да я бы и сам не пошел. Он требует с меня больше, чем я успеваю выучить без перерывов на развлечения. Да и заказ от одной графини нужно было закончить. У её прелестной дочери именины, вступает в возраст венчания.

- В возраст венчания... - с улыбкой повторил Сальери. - Я начинаю догадываться.

- Не хочу знать, о чем вы там догадываетесь. Я обещал не напиваться, но... В других радостях ведь тоже приходится себя ограничивать. В тех, которые приходят вместе с алкоголем. Веселье, кутёж...

- Женское общество.

- Вот, что вы обо мне думаете?

Моцарт мысленно усмехнулся, но все же согласился:

- Не без этого. Знаю, вы не тот человек, с которым это можно обсуждать, но с кем ещё? С моим учителем? С maman? Уже несколько месяцев я как в заточении... Ещё и проклятая магия не хочет поддаваться.

- Боюсь, что вы правы, - ответил Сальери. - Я не лучший собеседник для таких тем. Никогда не был сердцеедом. Но могу посочувствовать вам со стороны.

Моцарт задумчиво поводил пальцем по краю чашки, а затем спросил с плохо скрываемой печалью:

- Вы меня презираете?

- Отчего же?

- Я гуляка и бездельник.

- Пока вы пишете хорошую музыку, меня это не касается.

Вольфганг хмыкнул.

- Скажите, а всё-таки...

- Всё-таки что? - уточнил Сальери, когда молчание затянулось.

- Всё-таки есть у вас друзья? Среди... Среди девушек.

- Есть. Но не в том значении, которое вы подразумеваете.

- Я ничего не подразумеваю, - надулся Моцарт - Но, то есть, дамы сердца нет?

Сальери покачал головой.

- Как же так? И даже близко никого?

- Как-то не сложилось.

- Почему?

Сальери пожал плечами.

- Не было желания. Да и куда мне, с моей работой и остальным.

Он невзначай коснулся груди.

- Причем же тут работа? - опешил Моцарт. - Скажите, а вы любили когда-нибудь?

- Что-то вас потянуло на философию.

- Да нет, просто... Не понимаю, как так. Я думал, у вас жена, может быть даже дети. И вдруг - даже невесты нет.

- Так бывает. Не стоит разводить вокруг этого дискуссию.

- Хм-м... - Моцарт не успел как следует обдумать вопрос, как он, вертящийся на языке давным-давно, уже вырвался наружу: - А если не дамы?

- В каком плане? - не понял Сальери, все ещё улыбаясь и находя разговор забавным. Моцарт прикусил щеку. Здравый смысл вопил, что стоит остановиться и свести все к шутке, но губы зашевелились сами по себе:

- Ну, скажем, юноши, с которым вы ближе, чем с остальными.

Две секунды непонимания, и лицо Сальери изменилось. Он вдруг посуровел и нахмурился. Предостерегающий взгляд уставился на Моцарта в упор:

- Вы имеете в виду, хорошего друга?

- Можно и так сказать. Особенного друга. С некоторыми... Привилегиями.

Моцарт прикусил себе язык. Зачем надо было это делать? Мать всегда говорила, что он не умеет вовремя останавливаться.

Лишь когда лицо Сальери побагровело, он в полной мере понял, что натворил. Понял, насколько страшными могут быть последствия одной фразы.

Сальери встал медленно и посмотрел на него с таким выражением, что Моцарт был готов под землю провалиться, только бы не видеть его.

- Вы слышите себя? - проговорил Сальери со смесью растерянности и гнева. - Моцарт, за такие предположения вызывают на дуэли. За это убивают. Вы в своем уме?!

Он не мог подобрать подходящих слов. В вопросах чести Сальери придерживался правила "не дай случиться нападению", защищаться же он умел с трудом.

Вольфганг смотрел на него, желая сказать хоть что-то, но теперь язык, как на зло, будто присох к небу. Все, что ему оставалось, это смотреть на Сальери жалобными глазами.

- Увидьте наконец границы. Я не намерен терпеть прямых оскорблений! То, что мы с вами сотрудничаем...

Он крепко сжал свое запястье, выдохнул, крепко сжимая челюсть и оглянулся на стол, где лежал шейный платок.

- С-сальери, я... Герр Сальери, - Моцарт подскочил со стула вслед за ним. Голос его дрожал.

Антонио схватил платок и торопливо сунул в карман.

- Постойте, Сальери! Пожалуйста! Я не хотел оскорбить вас!

Когда тот повернулся к двери, Моцарт ринулся к нему и перегородил путь.

- Что вы делаете? - прорычал Сальери. Вольфганг затараторил:

- Послушайте! Я идиот. Я полный кретин, все, что я сказал - было очень плохой шуткой! Я не хотел вас оскорбить, не уходите. Пожалуйста.

- Отойдите от двери, - не вслушиваясь в его лепет, приказал Сальери.

- Это не было оскорблением! Я не считаю это оскорблением, но не подумал, что это - я, а здесь вы... Прошу вас, скажите, что вы не сердитесь!

- Моцарт, немедленно.

- Я бы никогда не оскорбил человека подобным образом...

Сальери медленно вдохнул и закрыл глаза.

- Я считаю до трёх! Один.

- Оставим это между нами, спишем на мою глупость...

- Два, - громким елейным тоном продолжил Антонио. Моцарт не на шутку запаниковал. Почему-то казалось, что, если Сальери сейчас уйдет, это будет конец. Все будет потеряно, любые контакты между ними, достигнутый уровень близости... А ведь всего минуту назад они так расслабленно болтали о всякой чепухе! Не слыша, что говорит, Вольфганг выпалил:

- Сальери, да ведь я сам такой. Я! Вы слышите?

Сальери удивлённо замер. Воспользовавшись его смятением, Моцарт затараторил:

- Не мне вас судить - то есть, конечно, судить не за что, но было бы за что - я бы не стал! Я лишь предположил, что вы как и я... Другой.

- Вы что? - отмер Сальери. - Моцарт... лучше молчите. Я ухожу.

И, толкнув его в сторону, Антонио распахнул дверь.

Моцарт застыл в проёме, провожая его взглядом до лестницы.

Стоило Сальери скрыться, как из глаз покатились слезы. Только что одним неосторожным вопросом он разрушил все, что у него было.

"За такое убивают," - так и есть. Он опозорил себя и опозорил Сальери. Который впервые получил надежду что-то в себе исправить.

"Жаль, меня исправить никак нельзя," - с горечью подумал Моцарт и захлопнул дверь.