Руки тряслись и челюсть щелкала без остановки – кружка с водой кое-как держалась в побелевших ладонях, зажатая между бёдер. Чашка из того самого сервиза – красная в крупный белый горошек. Тогда как-то не заметилось, но сейчас Альбедо видел, что у той ручка с позолоченной полоской. По-своему хорошее. Хорошее ли…
За тонкой стеной громко переговаривались полицейские – их дернули на ночной вызов, а они должны были ехать домой. У одного жена дома злая, а у второго сына снова вызывали к директору за поведение и драку в коридоре. Им двоим до тошноты всё, но они ходили по комнате – это было слышно по скрипу половиц – и осматривались. Явно осторожно. Ждали коллегу с камерой, та ехала с другого конца города, кажется, с Коменды.
Там на полу куча банок и блюдца по всем поверхностям, все с окурками. Их нужно было обходить осторожно. И это было сложно. Сложно, потому что люстра в центре комнаты была приделана на какую-то очень крепкую конструкцию. Конструкцию, которая могла бы выдержать и тело. Тело, которое висело посреди комнаты на этой чёртовой люстре, пропади она пропадом. Пропади она пропадом, да – Альбедо так и думал.
Кухня плыла перед глазами, от слёз щипало, а забитый нос мешал нормально дышать. Дышать вообще было тяжело – то и дело казалось, что на грудь давит огромной сто или двести килограммовой гирей или ещё чем-то тяжелым. Черт вообще знает, есть ли такие гири или какой-то другой груз подобный, но ощущалось именно так.
Ощущалось всё и не ощущалось ничего одновременно. Одновременно хотелось кричать и не размыкать дрожащих губ вообще. Одновременно хотелось биться на полу в истерике и не шевелиться совершенно. Одновременно хотелось быть здесь и никогда не приходить сюда. Одновременно было так, как быть не должно было. И это одновременно помогало и губило.
- Эй, парень, ты как? – полицейский, чьё имя и звание Альбедо даже не запомнил, сел на корточки перед ним и легко похлопал того по колену, осторожно привлекая внимание. – Девочка наша приехала, сейчас будем отснимать всё, за понятыми пошли.
Когда в детстве с головой ныряешь в озере, уши закладывает водой, и ты едва слышишь всё, что происходит на поверхности. Да и слышишь ты всё каким-то нечленораздельным гулом, который мешается со звоном в ушах. Альбедо казалось, что его сейчас толкнули в то самое озеро из детства со всей вселенской силой – и он сразу же пошел ко дну. Не барахтался, не пытался, не открывал глаз – просто пошёл на самое дно. И пока он опускался, кто-то что-то кричал там, на поверхности, но он не слышал. Всё одинаково. Одинаково гулко.
- Чё как он? – в коридоре появился второй полицейский, за его спиной стояла стройная девчонка, которая мельком глянула на кухню и тут же скрылась в комнате.
- Да не реагирует никак, не знаю, - мужчина поднялся и потрепал парня по волосам, - надо ждать скорую, его приведут в чувство хотя бы.
- Карета сегодня все пробки наверняка соберет, но и мы заодно закончим. Сейчас снимем еще жмура, а там…
- Сяо… - Альбедо, кажется, говорил одними губами, но сотрудники его услышали, - его зовут Сяо. Не жмур…
Альбедо не поднимал головы и смотрел куда-то в чашку, которую всё так же трясло. В ушах его был непроходящий гул, а перед глазами пелена, за которой едва ли что-то можно было различить. Поэтому он не видел, как переглянулись сотрудники полиции, а после пожали плечами и пошли в комнату. Половицы заскрипели с новой силой.
Понятых парень не застал, услышал только «ох, батюшки!» сквозь какой-то морок, едва сохраняя сознание. Держаться было тяжело – и держаться было не столько про моральное, сколько про просто держать себя в сознании и на одном месте. Было как-то… как-то. Дорога от метро через площадку, раскидистые ветки деревьев, темно было уже, дети разбредались домой – всё было обычно. Всё было в порядке. Просто обычная дорога до его дома, потому что тот говорил о плохом самочувствии и не отвечал, а у Альбедо были ключи. Ключи и пакет с большими оранжевыми апельсинами в красной сетке.
Апельсины остались в коридоре, ключи лежали сейчас на столе на кухне – их трогать нельзя было.
Хотелось. Хотелось взять их, сжать так крепко, чтобы почувствовать металл не только в руках, но и фантомно на языке – и кинуть их к чертям собачьим куда подальше. Хотелось неосознанно ещё, где-то на подсознательном уровне. Осознать всё не получалось, осознавать что-то одно не хотелось – мозг выдавал ошибку за ошибкой, всё сваливалось в одну кучу, а Альбедо всё ещё чувствовал, что идёт ко дну. Идёт ко дну беспрекословно.
Затвор фотоаппарата щелкал периодически. Разговоров почти не слышно было, половицы скрипели,время вопреки всему продолжало идти. Парень был уверен, что всё застыло – но он чувствовал, как всё становится еще более неразборчивым и гулким (а значит он тонул), а часы на кухне периодически странно звенят, оповещая об ещё одном проведённом часе на кухне.
Дрожь не прекращалась: от этого болели мышцы и сводило челюсть. Пальцы совсем онемели, сцепившись вокруг хрупкой чашки. Начало тошнить. Казалось, что тошнить начало ещё в тот момент, когда Альбедо зашел в комнату и увидел… увидел, т о, что он увидел. Но сейчас эта тошнота натурально подкатывала к горлу горьким комом желчи.
Скорая приехала через еще один звон часов - к этому моменту стало ещё хуже. В голове было практически пусто – всё было заполнено водой из того озера, в котором он тонул. Практически, потому что что-то на подкорке щёлкало. Щёлкало как-то противно и слишком злобно. Щелкало какой-то обжигающей обидой, которую невозможно было прощупать онемевшими пальцами и непослушными руками.
- Ты в порядке? Можешь сказать что-нибудь? – чужое лицо перед глазами мутное совсем, контрастом только форма фельдшера скорой помощи. – Как тебя зовут? Ты знал того…
- Сяо… - сдавленно сплюнул Альбедо и, всхлипнув в очередной раз, согнулся пополам.
Ноги в тонких носках сначала обдало холодной водой, потом по рукам вниз потекло что-то тёплое и вязкое. Из глаз и носа тоже всё текло вниз, смешивалось, оставалось желчной массой на коленях, между которыми парень держал голову. Он не сразу понял, что его женщина пыталась за плечи поднять и посадить снова, говорила что-то сбивчиво.
Альбедо не помнил, но выл что-то нечленораздельное, всхлипывал и надрывно стонал, выблёвывая очередной сгусток и шмыгая носом, пытаясь хоть как-то вздохнуть. Грудь ходила ходуном, руки дрожали и болтались тряпками, полностью испачканные рвотой, соплями и слезами. Альбедо стискивал зубы, пытался поднять не слушающуюся голову, мотал ею совсем вяло, а затем снова блевал. Блевал, а потом надрывно рыдал.
А потом почувствовал какую-то резкую боль, спиной коснувшись дна.
_
Ехать в полицейской машине было неудобно: там пахло сигаретами и химическим запахом зелёной «ёлочки» с зеркала дальнего вида. В больнице отвратительно слепило глаза потолочными лампами, у психиатра было суровое угловатое лицо, ожесточенное временем и опытом. После ужина остались только булки с изюмом и компот – Альбедо сидел на жесткой лавке у окна и пытался поесть. Горло болело от рвоты, руки не слушались, всё казалось нереальным.
Врач объяснял, что это нормально. Парень плохо помнил разговор, но в дальнейших консультациях стало понятно, что такое бывает – нарушение химического баланса, ответ на стрессовую реакцию, мозгу так проще. Или в какой-то другой последовательности – плевать.
Булка тогда была плотная, изюм отвратный, а в компоте неаппетитно плавал какой-то размякший сухофрукт. Альбедо сидел на этой лавке один в большой столовой. Полицейские были в регистратуре и разбирались с документами, повариха всплеснула руками и куда-то вышла, а в отделении уже дали отбой. Было невыносимо отвратительно и плохо, а вместе с тем было никак – он чётко осознал, что достиг дна. Он утонул. Дальше барахтаться было некуда и незачем. Слишком глубоко и далеко, слишком мало сил и кислорода.
В отделении полиции не менее жесткий стул и суровый следователь. Там не было ни компота, ни булки – только разговор и попытки восстановить цепочку событий. Цепочку событий, которую и сам Альбедо хотел бы знать. Хотел бы знать, чтобы понимать, мог ли он что-то сделать, был ли хоть какой-то шанс, была ли возможность.
Потом, конечно, он думал, что можно было бы прийти раньше. Приди он раньше, всё бы обошлось. Обошлось бы, да? Конечно нет – и это было ясно. Сяо не кривил душой, но и не говорил много, однако можно было понять одно – если он что-то решил, он уверен в этом.
Он – да, а Альбедо? Альбедо был уверен в Сяо. Он доверял ему и не заходил дальше положенного, никогда не говорил с ним о том, что не касалось его. Даже когда следователь спрашивал про многочисленные шрамы по всему телу, парень только пожал плечами – Сяо бы сказал, что это не его дело. Так оно и было.
Альбедо не помнил, как плакал и просил у участкового восстановить цепочку событий, сжимал в руках телефон до побелевших костяшек и говорил, что ему это нужно и важно. Нужно и важно. Нужно и важно. Не помнил, как его забирал Кэйя и повторял как мантру «держись, Бедо», а тот только и думал – беда.