Если рассуждать откровенно, то последний месяц Айдзава предпочел бы не повторять никогда: не происходило абсолютно ничего, кроме смертей, с которыми ничего нельзя было поделать, дни тянулись медленно и беспомощно, и эта беспомощность только добивала. Потом же события развернулись так стремительно, что всё, начиная с самовольной погони за Хигучи, ощущалось, будто Айдзава сам себя из могилы вытряхнул, дал пинок под зад и в полете обозвал это вторым шансом.

Полет продолжался, даже когда Айдзава поймал себя на том, что курил где-то на балконе здания штаб-квартиры, кое-как обрабатывал факты, которые в рациональную картину мира не вписывались, и впервые за долгое время хотя бы отдаленно представлял, что именно мог сделать и для кого.

— Знаете, — сказал ему Мацуда после того, как пробрался на тот же балкон, немного помялся, попросил сигарету, надеясь так завязать разговор, и долго откашливался, потому что был настоящим дураком, а дураки всегда ищут себе приключений на все части тела. — Знаете, я рад, что вы вернулись, Айдзава-сан. Очень.

Этого можно было даже не озвучивать — у Мацуды в принципе неисправимо легко читаемые выражения лица. Непонятно было другое: какого черта именно теперь, когда ситуация лишь усложнялась и затягивалась в узел, Айдзаве думалось, что они — или, скорее, конкретно он — находятся на правильном пути.

Второй шанс, значит.

— Без вас здесь было… Ну, явно не скучно, но как-то не так, — продолжал Мацуда, вцепившись ему в рукав пиджака. — Мне умирать совсем не понравилось, а быть мертвым для вас — еще больше.

Мысль он закрепил тем, что потянулся к Айдзаве и поцеловал в уголок губ, как бы на пробу, и в его вытаращенных от волнения глазах, в ночном мраке чернеющих, как угольки, было реально разглядеть что угодно — что бы ни захотелось.

В ответ Айдзава не рассказал, что число людей, за которых он должен был отомстить, окончательно сократилось на одного лишь в момент, когда он увидел более чем живого Мацуду в помещении штаб-квартиры, но однозначно это показал:

— Лучше бы ты этого не делал, — проговорил он Мацуде в волосы, быстро привлекая его к себе за плечи. — Лучше бы ты вообще ничего не делал.

Где-то далеко за ними наступало утро.

***

Сначала раздался взрыв, через какую-то долю секунды каменные стены с грохотом обрушились, а потом Айдзава уже валялся в больничной палате, сверлил взглядом белый потолок, медленно моргал и не мог даже сдвинуться с места.

В состоянии бесполезной размазни не было ничего даже отдаленно приятного: невозможно что-то делать, когда элементарно не можешь встать с койки. Айдзава ненавидел бессилие. Редкая возможность привести мысли в порядок тоже утешала мало, потому что первым же делом он спросил себя: «Что в этой жизни пошло не так, раз тебе надо было получить балкой по башке, чтобы успокоиться и подумать?»

В жизни действительно многое пошло не так, но этот момент нужно было отложить на потом. Злиться на себя по такому поводу будет смысл, когда не останется других: когда их команда раскроет дело и разгребет последствия, когда людей перестанут убивать пачками, когда Киру назовут преступником раз и навсегда. Когда Айдзава сам решит, что не способен сделать ничего полезного. Или когда снова угодит в больничку, но уже без перспективы выписки. Черт его знает.

Сейчас надо было думать так: откопали из-под завала — хорошо. Мацуда сидит рядом и поглядывает то на маленький экран телевизора, то на него — очень хорошо. Задачу, ради которой готовился штурм, они провалили — плохо. Потеряли шефа Ягами — очень плохо.

— Выключи. Голова гудит.

— Прости, — Мацуда с заметным усилием потянулся вперед и нажал на кнопку. — Тебе принести что-нибудь?

— Лучше иди к себе, — если бы не гипс, Айдзава взял бы его за руку или погладил по щеке. Мацуде такое нравилось. А Айдзаве — не нравилось, что руки у Мацуды перебинтованы, а на скуле гигантской кляксой багровел синяк. — Отдыхай, пока время есть.

Смерти не останавливались, сумасшествие не умолкало, рациональная картина мира держалась на одном упрямстве. Второго шанса не было. «Все умирают» выглядело реалистичным предложением и естественным фактом до тех пор, пока не начало означать «всех убивают». Правильный путь существовал, но оказался таким извилистым и тяжелым, что если бы Айдзава заподозрил это четыре года назад, то, возможно, еще и не решился бы вернуться. Наверное, он был идеалистом. С другой стороны, стал бы он выбирать такую профессию, если бы не был идеалистом?

— Не хочу. Я там уже насиделся, пока ты не очнулся, — Мацуда возмущенно разглядывал его из-под челки, поджав губы, и казался еще младше, чем когда впервые появился в управлении. — Знаешь, я… А если бы ты тоже там?.. Что бы я делал?! Я вот не знаю!

Мстил бы и за шефа Ягами, и за Айдзаву, как он сам однажды собирался мстить за Мацуду, а теперь собирается и за шефа. По крайней мере, Айдзаве хотелось на это надеяться.

— Наклониться можешь? — спросил он, и Мацуда ответил коротким хмурым кивком. — Поцелуй меня. Осторожно.

Настаивать не пришлось — впрочем, как и всегда; Мацуда поднялся, пристроился, чуть стесненно наклонился и прижался к нему губами так аккуратно, насколько получилось. Конечно, не самое лучшее, что Айдзава мог ему предложить в целом, но самое знакомое и убедительное.

— Вот этого ты бы точно не смог сделать. Понял?

Мацуда вздохнул и выпрямился, невесело улыбнувшись:

— Понял.

***

Двадцать седьмое января прошло на автопилоте, бессмысленной привычкой, укоренившейся за столько лет тупого хождения по кругу. По сути, так же проходили и остальные дни, начиная со смерти L, но в полной мере Айдзава это осознал только после того, как доносившийся из телефонной трубки механический голос популярно объяснил, что любое лишнее движение — и Айдзава лично заколотит крышку гроба, в котором его команда лежит, практически о том не подозревая.

Айдзава из две тысячи четвертого года даже до конца бы не дослушал — хлопнул бы дверью будки и рванул… Куда-нибудь. Делать что-нибудь. Он был самонадеянным идиотом и слишком верил в правосудие. Айдзава из две тысячи десятого года же стиснул зубы, сжал кулаки, вернулся в отель и продолжил притворяться, будто понятия не имеет, что человек, убивший тысячи и тысячи, круглосуточно находится с ними в одной комнате и орудует образом L, как трупом, подвязанным на ниточках. На большее Айдзава не годился. Не в этом случае.

Дело Киры как минимум научило его держать лицо и быстро оправляться после катастрофических известий. Но что для этого понадобилось… Если каждый день балансировать между вроде как благородной смертью при исполнении и очень глупой смертью из-за того, что не подумал заранее, просчитался или проболтался, то неизбежно начинаешь меняться — очевидно, не в лучшую сторону. Никто не должен получать знания такой ценой. Он был гораздо счастливее, когда оставался идиотом.

— Завтра встретимся с СПК, — вздохнул Мацуда, обнимая его на футоне у себя в квартире, — и проблем больше не будет!

В принципе, он говорил правильно. Айдзава мог бы так это описать, если бы захотел пойти на компромисс. Проблема заключалась в том, что они понимали разное под одним и тем же.

— Наконец-то! А то они уже совсем надоели, — рассуждал Мацуда дальше. Ему тоже пока не спалось — волновался, возмущался, готовился идти на риск. Только не совсем правильно представлял, на какой именно. — Как можно в чем-то подозревать Лайта? И вообще кого-то из нас. Я вот не понимаю. Это так глупо, ясно же!

— Ага.

Перед ним Айдзава умалчивал о том, что знал и думал по этому поводу. Это было взвешенным решением. Здравым. Не очень справедливым по отношению к Мацуде, особенно учитывая то, что их связывало, но…

Мацуда много говорил и еще больше мельтешил. Он мог воспринять информацию и резко решить что-то сделать. После того, как Айдзава объявил, что ходил в штаб-квартиру СПК и общался с Ниа, Мацуда устроил скандал — и в такой ярости Айдзава его ни разу не видел. Мацуда уважал шефа Ягами, видимо, больше собственного отца и слишком уж обожал Лайта — в общем, на фамилии Ягами у него непоправимо заклинивало мозги. Айдзава ревновал бы, как последний дурак, если бы Мацуда не возвращался к нему с настойчивостью бумеранга.

И самое главное — Мацуда не всегда помнил, что хорошо и что плохо.

Сражаясь в бесконечной войне, учишься во всём искать возможных противников.

— Я думаю, всё обойдется, — он водил пальцами Айдзаве по груди, будто что-то вырисовывая. Имена, например, или «я тебя люблю». — Нам-то скрывать нечего.

Маленькое «я тебя люблю» против громадной, отчаянной необходимости не умереть раньше времени. А когда время настанет, совершить синдзю при плохом исходе у них тоже не получится. Не то чтобы Айдзава рассчитывал на синдзю: это поэтичный поступок, а мир, в котором они живут, давным-давно убил всякий намек на поэзию. Придется помучиться от боли в груди и падать носами в землю. Сорок лет жизни — чтобы так упасть носом в землю. Смешно. Однако нужно учитывать все возможности.

— Всё наладится, — сказал Мацуда. — Разве может быть по-другому? Да?

В ответ Айдзава приподнялся, выпутавшись из его прикосновений, развернулся и поцеловал его напоследок, подводя какой-то итог — наверное, именно для того, чтобы не отвечать.