– Неожиданно. 

Дазай прищуривается из-за полумрака, отпивая из бокала совсем едва. В комнате стоит удушающая жара (а может виной тому костюм и плотный слой бинтов) и голова немного кружится. 

– Как есть, – отвечает Накахара, обнимая себя за плечи и впиваясь взглядом в своего, мм, напарника. 

Как бы он не отрицал, в глубине души всё равно сидит гусеница тревоги. Она настойчиво прогрызает себе путь сквозь стену уверенности и непоколебимости, что заставляет чувствовать себя дискомфортно. 

Чуя не привык чувствовать себя уязвимым. 

Чуя почти маниакально стремится держать всё под контролем, не чувствуя безопасности без личного участия. 

В этом они с напарником похожи. 

Тишина и духота – убийственный коктейль для и так натянутых нервов Чуи. 

Каждый шаг растворяется в тихом шуршании ткани, холодящей обнажённую кожу под ней. Чуя уверен, что его шаги бесшумны, и этому способствует плотный ворс ковра, но непривычная одежда в этой тишине кажется слишком громкой. 

Громко, громко, громко. 

Чуя не сразу понимает, что это его сердце так оглушающе стучит в голове и даже в замешательстве останавливается, не дойдя до Осаму несколько шагов. 

Он действительно?.. 

Дазай знает, что его дыхание слышно в этой комнате. Знает, не скрывает и позволяет себе расслабиться, медленно расстёгивая пуговицы рубашки. Но глаз с Накахары не спускает. Если тот не мог существовать без личного контроля всего и вся, то Дазай не мог сосредоточиться ни на чём другом, если не выделит среди всего Чую. 

Своего прекрасного, такого заблуждающегося и непростительно искреннего Чую. 

– Не буду говорить, что ты похож на девчонку, ты и так это осознаешь, – небрежно бросает Осаму, отставляя в сторону бокал. Он теребит запонки на манжетах, ловя малейшее изменение в эмоциях Чуи, и расслабляется, когда тот не реагирует слишком бурно. 

– Ещё скажи, что тебе не нравится, извращенец, – отрывисто бросает Чуя, в один шаг преодолевая оставшееся расстояние. Он кладёт руки на плечи, покрытые дурацкими бинтами и сжимает пальцы на ткани рубашки, встречая взгляд тёмных глаз. Из-за ночника они выглядит совсем чёрными, и Чуя соврёт, если скажет, что ему это не нравится. 

Осаму соврёт, если скажет, что ему не нравится. И вопреки обыденности, врать Чуе не хотелось. 

– Нравится, – согласно кивает он. – Кому бы ты не понравился, как думаешь? 

«Тебе больше всех», – думает Чуя, пока чужие руки оглаживают его задницу.

– Иди ко мне, – шепчет Осаму и тянет на себя Чую. Тот нисколько не сопротивляется и послушно садится на колени, вопросительно смотря. Разрез юбки на бедре расходится и полностью оголяет ногу, в темноте комнаты выглядя слишком светлым пятном. Чуя не успевает заострить на этом внимание, когда его грубо целуют и берут лицо в чашу ладоней, не давая отстраниться. Не то чтобы он был против. 

Это единственные моменты, когда он отказывается от полного контроля и совсем не задумывается «а что будет?». Он закрывает глаза, лениво отвечает на требовательные поцелуи (бесить Осаму можно только так) и позволяет себе нащупать на шее булавку от бинтов. И совсем по-детски радуется, когда ему позволяют медленно и аккуратно разматывать эти куски ткани, открывая изувеченную кожу.

Чуя собирается поцеловать каждый знакомый шрам и ожог. С шальной улыбкой провести подушечками пальцев по царапинам, оставленными им же, и обязательно сделать новые. 

Осаму собирается порвать это платье к чертям и обязательно подарить новое, на свой вкус. Чуя обязательно будет плеваться и беситься, злобно сверкая голубыми глазами, а потом на глазах у Осаму порвёт с треском, превращая дорогую вещь (плод абсурдной фантазии очередного бренда) в бесполезную тряпку.

Больные укусы оставляют после себя ноющий след зубов, перемешиваясь на коже с красными пятнами. 

– Блядский Осаму, – бормочет Чуя, чувствуя такое знакомое жжение и уже представляя как будет замазывать эти синяки, на которые посмотришь и подумаешь, что его избили. 

– Но ты же меня всё равно любишь, – мурлычет в ответ шатен, вставляя пальцы под недовольное шипение. 

«Иди к чёрту», – думает Чуя, не давая звукам вырываться из горла. Предательское тело, правда, не сильно способствует упрямству, отзываясь на каждое движение пальцев внутри, на каждый поцелуй-укус, на каждое дуновение на чувствительную кожу и просто на каждое прикосновение такого мерзкого Дазая. 

А тот, кажется, только больше рад. 

В итоге задушенный всхлип всё-таки срывается при первом толчке, а после переходит в протяжный стон под самодовольную реплику Осаму. Чуя не вслушивается в его замечания, только кусает губы (упрямства ему не занимать) и сжимает простынь пальцами, стараясь окончательно не потерять остатки разума. 

Не получается. 

– Упрямый Чуя, – смеётся Осаму, накручивая рыжую прядь на палец. Внимательно смотрит на тяжело дышащего Накахару и быстро склоняется, оставляя невесомый поцелуй под подбородком. 

– Отстань, – бурчит рыжий, вяло отталкивая дазаевскую морду с его щекотными поцелуями. И встаёт, недовольно направляясь в ванную. 

– Чёрный шёлк тебе очень идёт.