Он был очень яркий, этот маленький аптекарь. Очень перепуганный. Бонифаций в первый раз увидел его в шесть утра в туманное утро понедельника, за час перед сменой в городской больнице — худой тенар в нездешнем платье, пёстром, как райская птица, а с растрепанных волос свисают разорванные украшениями — очень перепуганный тенар упал перед ним ниц, и зарыдал-засмеялся о некоей матери-виверне.

Первой реакцией, конечно, хотелось пройти мимо — но юноша не мог толком встать, и он был абсолютно трезв. Очень слаб, перепуган и на пределе внимания, будто трагическая фигура прямиком с театральной сцены.

Бонифаций остановился и сделал то, что ощущается правильным — взял за ручку и почти молча отвёл его в общежитие при монастыре Переландро. Да, это фактически ночлежка, и не из лучших, но хотя бы стакан кипятка странный юноша там получит. Это уже лучше, чем упасть головой на асфальт в негостеприимном квартале.

Второй раз Бонифаций наткнулся на этого юношу уже в собственной больнице. Тот был все так же снедаем нервной дрожью, тонкий голос дрожал на каждом предложении, в волосах не осталось никаких украшений — и все же одежды его пламенели красками под заношенным кухонным фартуком, и изъяснялся он так же непривычно-нежно, словно существо из другого, более гармоничного мира.

Юноша опять попадал в неприятности: из лучших побуждений размышлял вслух о методах местных врачей, да ещё и в присутствии собачьего терапевта, доктора Шарикова — о, конечно тот сейчас побежит жаловаться, он же заключил контракт с фирмочкой чёрной настойки, дописывается чертов фуфломицин в каждый рецепт и получает процент с оборота. Медицина может казаться общественной, но рыночек и тут многое решает.

 И даже если вещи пестрый юноша говорил небезосновательные, это никак не уберегло бы его от ареста. Кто он, а кто заслуженный доктор? Думать надо было быстро, и Бонифаций вмешался в чужой разговор, даже в два: один с неосмотрительным юношей, один с вахтёром.

Хотя предположим, излишне ретивого стража закона нужно было поставить на место. Как администраторов от конфликтных посетителей ограждать, так у него перерыв, а как тощего мигранта штрафовать — явился не запылился. Ну уж нет.

И на этом бы все и кончилось, если бы странный юноша не разрыдался от такого пустяка, если бы не сказал своим странным выговором «вы единственное существо, которое обратилось ко мне просто так, без нужды».

Бонифаций тоже не знал, кто за последние годы обратился бы к нему просто так, без затаенного страха и желания побыстрее решить проблему и исчезнуть. Руки Бонифация несли спасение, но слова отталкивали что коллег, что пациентов не хуже прокаженного колокольчика.

Это не было печальным фактом для самого доктора, но милый юноша… кажется, не так хорошо справлялся.

Бонифаций предложил ему встретиться один раз, и в глубине души ожидал, что юноша не придёт. Чудесные встречи и истории дружбы после счастливых случайностей — это конструкции для легкомысленной литературы.

Но юноша явился, и даже не стал неловко молчать — целенаправленно достал блокнот и с очень нежной интонацией спросил «доктор Аггот, прошу прощения за прямоту вопроса, но полагаю, вы знаете больше меня. Даже если я знаю, что инфекции это не ваш основной профиль… но какова вероятность, что взрослый анкари мог бы подхватить и волчанку, и полиомиелит?»

Вероятность была невелика, но медицина — царство малых вероятностей. Бонифаций задумался ненадолго, и сладкие, сладкие полчаса теоретизировал, как можно получить такое сочетание у существа с сильнейшим иммунитетом. Это правда, что инфекции не были его сильнейшей стороной — но лишь потому, что он не в силах добавить ещё часов десять в сутки.

Юноша слушал очень внимательно, и в эти моменты даже казался не таким нервным, не таким заплаканным. Ему правда было… интересно?.. слушать? Короткая лекция о механизме иммунного ответа анкари, о возможных сбоях в этом механизме приободрила печального чужака сильнее, чем все слова поддержки.

И, что особенно важно, его вопросы не закончились. Стоило подвести итоги, юноша отлистнул в начало свой блокнот и задал следующий вопрос: «Пациент жалуется на…»

Вот почему Бонифаций пригласил его ещё раз. В долгое, долгое воскресенье, в строгом молчании холодильной комнаты с формалиновыми контейнерами, Бонифаций подумал: даже если юноша решил таким странным образом подготовиться к сдаче экзамена в медуниверситете, пускай. Одиночество может быть приятно, но когда его нарушают так… и тихо, и драматически? Такое разумно ценить.

На вторую встречу юноша обмолвился, что никакой он не студент. В этот раз он спрашивал, где брать расходники для составления лекарств. Принёс ужасный и монструозный «Справочник…», да ещё и худшее возможное издание — не справочник материалов, а бесконечная заказная реклама.

На третью встречу Бонифаций принёс ему правильные, толковые пособия.

Все интересное в молодом существе — вопросы, пестрота одежды, нежность произношения — прорастало из странного происхождения. Да, как и многие тенары, находился он в Эодее не по своей воле: бежал от войны, навязанной Корум Аль-Террумом; однако его страны даже не было на карте. У себя дома он был аптекарем, а страна называлась Байшуэй — вот и все, что Бонифаций узнал за множество встреч. Спрашивать больше было слишком жестоко — даже вопросы «В моей стране для успокоительных я использовал полевую орхидею, а у вас что используют для этого?» вызывали у него слёзы.

Когда Бонифаций имел неосторожность спросить «долго ли вы работали? И как долго занимало обучение?», юноша правда попытался ответить — но слова застряли у него в горле, горло стало белым и твёрдым, как камень, а дыхание стало очень страшным и знакомым — паническую атаку Бонифаций узнавал с одного вдоха.

Он извинился, и вывел юношу на свежий воздух, и просил дышать на счёт четыре. Чувствовал себя при этом препоганейше, будто заразился нервозностью.

На пятидесятую встречу тенар-аптекарь не пришёл. Это было неприятно — оказывается, Бонифаций отвык сидеть в одиночестве, не говоря ни слова, внимательно рассматривая окружающих. Без новой загадки, без тихого голоса на другой стороне стола время тянулось медленно, как инкубационный период у бешенства. В голову лезли глупые, тревожные мысли: он заболел, ведь работал с инфекциями; его все же арестовали за практику без лицензии; его избили и бросили на железнодорожные пути. Он просто не захотел приходить. Бывает и такое. Пятьдесят раз приходил, а на пятьдесят первый решил: хватит, неинтересно.

Глупости.

Бонифаций подумал, что лучше совершить глупость, чем мариноваться в тревоге весь вечер, и ночь, и воскресенье, и пять рабочих дней. Он вышел из тёплой кофейни, побрел к безлюдной по темному времени улице.

Он не знал, конечно, где живет аптекарь; знать это было бы слишком опасно для обеих сторон. Но найти его не слишком тяжело: Бонифаций пришёл к ночлежке, поспрашивал знакомого служителя: хотя в этот раз не ощутил ни капли удовольствия от встречи со знакомым — но все же узнал, что «собачьего доктора» найдёшь на заброшенной фабрике Жирного Хью — после банкротства он заставил трехэтажное здание перегородками и сдаёт мелкому рабочему люду. Там ни отопления, ни света, каждый сам себе топит как умеет чем умеет, ну хоть вода иногда бывает и место людное, известное.

В месте под названием «фабрика Жирного Хью» просто этимологически не может быть ничего приятного. Бонифаций мало ожидал от неё, но все равно поёжился. здание щетинилось битыми стёклами, битым кирпичом, занозными досками, да ещё и кирпичную стену от крыши до фундамента пересекала трещина шириной в ладонь. Несмотря на разруху, жизнь там кипела: свет горел в каждой щели и окошке, к крыльцу кособоко пристроилось подобие террасы, и побитые жизнью существа пили там что-то своё из глиняных чашек. Пахло спиртом, кухонным дымом, известью для стирки, уксусом — не то чтобы приятные, но и не однозначно отталкивающие запахи.

— Собачий доктор на чердаке обычно, в комнатке слева от трещины, — неохотно, но ответил самый трезвый рейн в подобии пивной. — Только не принимает он ночью-то.

Бонифаций посмотрел на крышу, слева от трещины — там горел неровный, колышущийся свет сальной свечи.

— А я все же постучусь. За спрос вроде не бьют, — сказал он и направился к лестнице.

Внутри ещё никто не спал, даже происходила бурная деятельность. В обычном настроении Бонифаций бы обязательно посчитал, сколько тут комнат и кто чем занимается; но нынче не до того.

Жестяная лестница дребезжит и раскачивается под ногами, ее ступеньки разной высоты. На последнем этаже, где сильно пахло проржавевшим железом, он легко нашёл нужную дверь — не потому что она «слева от трещины», а потому что на дверной ручке привязана криво вышитая пестрая лента с колокольчиком.

Бонифаций постучал и не получил ответа. Постучал ещё раз. Стучал довольно долго, каждый стук как будто добавлял лишний удар в ритм сердца.

Потеряв терпение, злобно дёрнул ручку, прикидывая что уже выбьет эту дверь — и открыл ее. Незаперто. Почему?

Бонифацию хватило одного запаха. Так пахнет болезнь, засохшая кровь, продукты разложения.

— Доктор Аггот? — хотя в этом голосе звучало смущение и страх, с плеч как будто свалился тяжёлый груз: он жив, этот маленький аптекарь.

— А вы думали от меня так легко избавиться? — спросил, но это была плохая шутка, годная лишь чтобы не показывать растерянность.

Потому что дела маленького аптекаря были плохи. Он сидел на полу, в длинной нижней рубахе и коротких, выше колен, штанах, подтянув к подбородку ноги. Половина его лица чернела синяками, один глаз прикрыл наполовину, белок в незакрытой части кровавого цвета. Ниже колен обе ноги были в синяках всех цветов от синего до желтого, а вся суставная сумка у левой щиколотки воспалилась и опухла.

— Я… подумать не мог, что вы придёте, — пробормотал юноша, не поднимая глаз. — Вам тут небезопасно. «Галки» могут вернуться в любую минуту…

— Это их проблемы, — серьезно сказал Бонифаций и опустился на колено рядом с юношей провести быстрый осмотр. — Посмотрите на меня.

Здоровый глаз двигался как надо, зрачок заплывшего реагировал на свет — какое счастье. Температура повышена, крупных порезов нет ни на теле, ни на руках, зато синяков и мелких ожогов предостаточно. Что касается распухшей ноги, даже по беглому осмотру похоже на разрыв ахиллова сухожилия…

В такой ситуации так и просится обратиться по имени и добавить «что случилось», но Бонифаций с удивлением обнаружил, что не знает его имени.

— Юноша, вы меня довели. Настойчиво приглашаю вас на ужин к себе. Я не могу спокойно спать, если вы в таком состоянии не будете под присмотром. Не вздумайте перечить…

Договорить не удалось, потому что как раз рядом с ногой аптекаря прилетела и оглушительно разбилась бутылка тёмного стекла, брызнула осколками во все стороны.

— Э, красавица, а это ещё кто? Друг твой? Эт правильно, у меня руки так и чешутся вломить кому ещё.

Бонифаций вздохнул, ободряюще потрепал по плечу вздрогнувшего юношу, произнёс «одну минуту» и медленно выпрямился в два с половиной метра роста, повернулся к вошедшим.

Это были три экземпляра не вполне презентабельной в наружности. Среди рейнов они могли показаться выше среднего роста или чуть более широкоплечими, но на ханари не произвели никакого впечатления.

— Презренные господа, вам сегодня везёт лишь тем, что я спешу госпитализировать дорогого друга, — скучным тоном сказал Бонифаций и подошёл едва ли не вплотную к их предводителю. — Хотя здравый смысл подсказывает, что надо выбить из вас дурь и сдать страже, мне искренне не хочется тратить на вас даже минуту времени.

— Ты чего несёшь! — крикнул один из них, а предводитель совершил движение, отдаленно похожее на хук справа, надеясь ударить ханари пониже диафрагмы. На его несчастье, с высоты двухметрового роста очень удобно хватать его за запястье, швырять об стену и выкручивать руку до болезненного хруста в суставах и поросячьего визга.

Конечно, остальные не захотели отступать, а тоже извергнули поток грубых слов и побежали биться, один даже со складным ножом. Благоговение перед живым существом и устройством тела ненадолго покинуло Бонифация и сменилось холодным расчётом: все как по инструкции, уклонение-захват-бросок-удар в болевую точку, нажать на сердечную жилу до наступления кислородного голодания.

Вот последствия единичной потери сознания в порядке возрастания тяжести: головокружения, мигрень, сухая рвота, западание языка, нарушение дыхания, снижение зрения, долговременное повреждение мыслительных способностей. Для этих существ Бонифаций не хотел и пальцем пошевелить, чтобы предотвратить перечисленные неприятности; но этика врача всё же взяла верх, и он пинком расположил три презренных тела на боках, чтобы не задохнулись слишком сильно.

— Простите за это, — пробормотал юноша, как будто в его власти было хоть что-то в этой ситуации. — Мне стоило покинуть это место, ещё когда они приходили в первый раз…

— Не извиняйтесь, — успокоил его Бонифаций. — Лучше покажите, где у вас верхняя одежда и какие вещи вы хотите с собой взять. Вы сюда уже не вернётесь, обещаю.

Вещей предсказуемо было мало: только его обычная одежда, и аптекарский ящик на широкой ленте; в него пришлось сложить многочисленные инструменты и книги со стола; то, что казалось грудой вещей, очень разумно и экономно разместилось каждое в своём отделении. В другое время доктор бы задал сотню вопросов и множество похвал, но нынче тяжелое чувство, смесь злости и несправедливого чувства вины сделали его молчаливей обычного.

— Сами идти вы не сможете. На самом деле, вашу ногу лучше скорее осмотреть в нормальной обстановке. Сможете удержаться на спине?

— Руки у меня не пострадали, — откликнулся аптекарь, и именно сейчас Бонифаций понял, что не так: юноша не лил слёзы. В обычной обстановке производил их на каждый пустяк, как сам Бонифаций производит смех.

Только когда через квартал нашли извозчика, только когда коляска загромыхала по мостовой в сторону дома, он наконец вспомнил, какой вопрос все крутился в голове и никак не было повода задать:

— Дорогой друг, подождите засыпать. Я же знаю вас почти год, а не знаю такой важной детали; я же так никогда и не услышал вашего имени.

Юноша на это прикрыл рот рукой, будто доктор спросил что-то неуместное. Наконец выдохнул тихо, решительно и без единого порыва зарыдать:

— Меня зовут Циань Хугуан. Бывший придворный аптекарь.