— Как ты считаешь, Кара, из-за чего началась Первая мировая война? — В кабинете было солнечно, и сквозь распахнутое окно я могла любоваться светло-зелёными кронами берёз, только неделю назад распустивших почки. Александр Борисович полусидел на краю стола, ожидая ответа, и золотистые блики резвились в его вихрах.
— Я думаю, из-за бутерброда. – Класс ожидаемо загоготал и зафыркал, а Зайка невразумительно хмыкнул.
— Я бы сказал, что это серьёзное упрощение.
— Но если бы не бутерброд, принц Фердинанд бы остался жив и Австро-Венгрия бы не получила повод для обвинений Сербского правительства.
— Ты забыла правило наших уроков, Кара. Кто может напомнить?
Руки взметнулись лесом. — История не терпит сослагательных наклонений.
Ответ Александр Борисович одобрил, продолжил, поднявшись и медленно прохаживаясь по кабинету.
— Из-за бутерброда и череды случайностей произошло убийство в Сараево, которое мы здесь детально не разбирали, но в некотором смысле Кара действительно права. Когда-то я говорил, что в истории больше глупости, чем чего-либо ещё где-либо ещё,* и события четырнадцатого марта – дурацкое совпадение, из-за которого погибли не только принц Фердинанд с женой, но и миллионы людей по всему миру. Убийство в Сараево – повод для начала конфликта. А в чём причина?
— В том, что Россия мечтала добраться до Царьграда?
— В том, что Германия хотела утвердить своё влияние?
Зайка принимал ответы с каменным выражением лица.
— В человеческой природе и в том, что людям наскучил мир, — тихо пробормотал один из мальчишек-отличников. Его слова были встречены горячим протестом класса, но Зайка легко остановил зарождающуюся полемику.
— Отчасти и в этом тоже. Учёным удалось подсчитать, что за всю историю нашей планеты люди провели в абсолютном мире около трёхсот лет. Много ли это или мало в сравнении с тысячелетиями – как вам кажется?
Звонок прозвенел неожиданно и мы встали, но последние слова Александра Борисовича до самого вечера повторялись в моих мыслях.
***
Схватившись рукой за выкрашенную кое-где облупившейся блёкло-зелёной краской стену, я снова и снова пыталась осмыслить произошедшее. Мне снова и снова это не удавалось. Зайка – на войне? Александр Борисович, Саша, до хрипоты споривший со мной об исторических парадоксах, гонявший по сцене умаявшуюся от долгой репетиции труппу, самозабвенно отыгрывавший когда-то Вронского, сейчас непонятно где, в разгрузке и камуфляже, с оружием в руках готовится защищать страну.
— Извини. Я думал, что на связь удастся выйти раньше. Но пока шло распределение и всякое прочее, у меня не было доступа к телефону. Положено так.
Да какая теперь то разница? За окнами громыхало, а я будто этого и не слышала. Стояла в подъезде, сражаясь с крутящимся миром. А мир вставал на дыбы, молотя копытами, как молодой жеребец, которого когда-то, в практически прошлой жизни, я безрезультатно пыталась заставить ходить на корде.*
Когда умерла мама, мне долгие недели казалось, что это ошибка, что вот сегодня утром из кухни потянет блинами и я наконец проснусь по-настоящему, в правильный мир, в тот мир, в котором мама продолжает, конечно продолжает, как раньше, быть. Когда началась война, мне тоже казалось так. Прилетит волшебник в голубом вертолёте, Зеленский запишет обращение, Путин одумается – и мы заживём по-старому. Приедут делегации, и все извинятся, и здания восстановят, и погибшие окажутся живыми. Актёры массовки встанут, и руки друг другу пожмут.
Но мне не пять, не десять, не пятнадцать, и я уже слишком взрослая. Волшебников нет, а вертолёты летают не голубые.
— Я снова пропаду, Кара. Где-то на неделю, наверное. Смотри. Пока я на передовой, связи со мной не будет. Когда вернусь в часть на отдых, позвоню тебе.
— А если… Если не… — я прокашлялась. Если он не вернётся? Если он пропадёт на совсем, вообще. Спросить о таком не смогла. – Твои знают?
— Жене сказал, а всем остальным не надо.
— Ты теперь… герой. – Я постаралась улыбнуться. Получилось конвульсивно. Улыбка задёргалась на лице, как пойманный ужик в руках, а Зайка покачал головой сквозь помехи связи.
— Герои лежат в земле*, Кара. Так наш командир говорит. И я с ним абсолютно согласен.
Дверь тамбура оказалась чуть-чуть приоткрытой. Толкнув её, я едва не налетела на Эльку. Сестра стояла около электрического щитка. Какая-то несуразная в огромных гостевых тапках, которые несколько лет назад я купила для Зайки, в наброшенном на плечи халате, Элька быстро и горячо пожала моё запястье.
— Ты что, подслушивала?
Кивнув, она молча пропустила меня в квартирку. Лишь когда обе мы разулись и я щёлкнула чайником, тихо произнесла:
— Ты говорила с Зайкой?
— Он на войне. – Три тяжёлых слова я сбросила с плеч камнями. Слова ухнули в пустоту. – Не понимаю, зачем он там. Он же… историк, режиссёр-постановщик. Он не боец.
Зачем говорила Эльке? Зачем делилась с ней, нежной и хрупкой ещё, настолько невыносимым?
— Он снайпер. – Сестра бросила сухо, шурша упаковкой крекеров.
«Элька откуда знает?» — написала я в чат, не особенно надеясь, что Зайка ответит, но он появился в сети.
«Потому что на стрельбах один дебил меня узнал. Язык за зубами держать умеют не все. А сарафанное радио беспощадно».
Снаружи сгущались тяжёлые, вязкие сумерки. Я щёлкнула выключателем. В такой неприятной, промозглой серости оранжевые пятна горящих окон уже хорошо видны, так что нечего нам отсвечивать. Сбавила даже яркость на телефоне.
«Мы же каждый день общались. Как я за столько лет проморгала такое? Почему школа знает, а я, блин, нет? Что я за друг вообще?»
Зайка прислал ораву хохочущих смайлов.
«Дружба тут не причём. Война и жизнь – это абсолютно разные вещи. Они не должны пересекаться. Я никогда не хотел, чтобы они пересекались. Да и, если бы ты узнала, какой бы с этого был прок? Боялась бы с две тысячи четырнадцатого, с начала АТО,* а такое кому-то надо?»
Необходимость в сценариях отпала, и я неожиданно обнаружила целую бездну свободного времени, которого мне когда-то так сильно недоставало. Чтобы не сойти с ума, это время требовалось заполнить, и, повинуясь высунувшейся рекламе, я бездумно скачала какую-то бестолковую игрушку для телефона. Вся её суть заключалась в сортировке жидкостей по цветам. Красный, зелёный, жёлтый – я тыкала в колбы поочерёдно, а мысли струились устало. Первый ужас схлынул, уступив место вязкости пустоты. Зайка на фронте. Зайка снайпер. Это не только пугало, но и изумляло. Ну надо же. Живёшь, и не знаешь. А дальше-то что? Элька – разведчик с десятилетним стажем? Абсурд какой.
Чтобы собрать красный цвет, нужно как-то избавиться от зелёного. Жёлтый, голубой. Я обязательно должна созвониться с хозяйкой квартиры, решить вопрос оплаты за следующий месяц. Ну вот, хорошо, красный наконец собран. Можно собирать жёлтый. Снова… куда деть постылый зелёный? Какой-то дурацкий цветовой тупик. Я провалила уровень.
На панели уведомлений висит множество непрочитанных сообщений, но я обновляю игру. И снова переливаю из пустого в порожнее виртуальные жидкости по цветам.
Игра оказалась какой-то медитативной. Я тыкала, и тыкала, и тыкала в колбы, и просто отрешённо следила, как они медленно поднимаются, как одна за другой заполняются до краёв. За колбами снова и снова проступали лицо Зайки и синяя полоса изоленты* на камуфляже. Приходилось яростно смаргивать. Только цвета, ничего кроме них не нужно, потому что пока не выдержу, не смогу.
— Кара, ты спишь? Ты в порядке? Я в ванну пойду. Ногу потом поможешь забинтовать?
Голос сестры ворвался сквозь полусон и я поняла, что уже давно ни во что не играю. Телефон лежал экраном на груди, а цветные колбы продолжали чудиться. Выстрелы за окном.
— Да, Пирожок, конечно. Достану мазь.
Зайка пропал из сети. Окончательно и надолго. Я впервые по-настоящему пожалела, что всю свою сознательную жизнь верила только в науку, не признавая совсем никаких богов. Хотелось молиться, молиться кому угодно, но только я даже не представляла, кому и как.
Чтобы отвлечься, я набрала хозяйку. Ведь у меня больше нет заказов. Я смогу оплатить ещё месяц, а дальше что? – нам с Элькой придётся идти на улицу, или какое-то время ещё поживём в долг? А чем этот долг потом отдавать?
— Карина, какие деньги? – Голос хозяйки, усталый и сонный, мягкий. Я переехала в квартиру совсем недавно и даже не представляла, чего сейчас ожидать. – Ничего мне не плати. Даже не думай пока что. Вот война закончится, тогда с тобой о чём-то и будем говорить. Ты только пиши, если что-то произойдёт или ты всё-таки решишь уехать. И, если вам с сестрой что-то понадобится, тоже пиши. Чем смогу, помогу. Время сейчас такое.
Время сейчас такое.
Я уронила телефон на быльце* дивана. Физических сил почему-то было настолько мало, что даже лёгенький смартфон казался ужасно тяжёлым. Одной из девчонок в чате хозяева квартиры безбожно задрали цены. Боялась ли этого я, набирая номер? Я толком не знала, что чувствую. Мысли и эмоции отказывались приходить к общему знаменателю, и с ясностью осознавала я лишь одно: по крайней мере пока что нас с Элькой не выгоняют.
И как же это по-человечески. Как же мне повезло с хозяйкой-то, чёрт возьми.
К вечеру в ставшем убежищем метрополитене наконец появилась какая-никакая связь, и Леська отписалась, что всё в относительной норме.
«Мы волонтёрим. Мама начала сильнее кашлять, и это мне не нравится».
Новость меня встревожила. Мама у Леськи астматик, а ведь в метро и копоть, и пыль, и гарь, и воздух совсем паршивый. Я написала:
«Может, домой подниметесь, Лесь?»
«Боюсь. И мама боится. Наш район обстреливают сама знаешь, как. Мы сегодня выходили воды набрать и я вдруг поняла, что совсем не могу на поверхности находиться. Сразу паникой накрывает».
И чем тут поможешь?
«А есть ингалятор у мамы?»
«Вот с этим совсем беда».
К ночи орудия попритихли и я наконец расслабилась. В гулкой голове булькало непонятное варево из мыслей о Зайке, о будущем, о Леське и о коте. Как там мой кот вообще? Отец присылал несколько фотографий, но как наш Мышкин переживёт, если стрельба начнётся и в Лисичанске?
Страх накатил дрожью, она сотрясала тело, и я никак не могла её побороть.
Мышкин далеко, бабушка далеко, я не могу обнять, оградить, укрыть от всего родных. Я не могу сберечь Зайку. Где он сейчас? Он может вот прямо в этот момент убивать врага, а, может, его самого убивают, а я и не знаю, дура, и сделать не могу ничего. Глупая, глупая, глупая эта война. И страшно, так страшно. А Элька уснула, тревожить её нельзя.
Я перешла на кухню. Усевшись прямо на пол, прижалась спиной к стиральной машине и обняла колени. Когда я ходила за хлебом? Неужто сегодня утром? Так странно. Это было… как будто позавчера. Время теперь совсем ничего не стоит. По крайней мере, для меня – я убиваю его в игрушке. А если в этот момент Зайке не хватает какой-то паршивой секунды?
Я прервала себя насильно. Хватит, Карина, остановись. Пролистала чаты. Варя в сети. Хорошо.
«Зайка на фронте», — я написала коротко, и подруга тотчас начала печатать.
«Ушастый твой? Ты что? Это как такое вообще возможно?» — Она бомбардировала отдельными куцыми сообщениями. Я было замахнулась написать обо всём, что знаю, но в последний момент передумала.
«Страшно писать об этом, потому что вдруг кто-то всё-таки чаты прослушивает? Тем более, ты в РФ. Варь, извини».
«Ты за что извиняешься? Это же всё из-за нас, правда. Мне так стыдно, что я в этой стране, Кара. Будто и я к этому причастна, будто лично я во всём виновата, и даже помочь не могу ничем».
«Можешь. – Я отправила одним словом. Варя ждала продолжения. – Ты вот сейчас со мной разговариваешь, и этим помогаешь. Знаешь, мне так паршиво. И с каждым днём всё хуже и хуже. А вдруг завтра нам связь отрубят? Я же вообще тогда с ума сойду?»
Несколько красных сердечек всколыхнули необъяснимый страх. Глупость, такая глупость, но я поспешила удалить то, что раньше бы могло показаться выражением любви и поддержки. Сразу же попросила:
«Не шли мне красного, пожалуйста. Красными кружками обозначают тревогу в пабликах. Видеть их уже не могу, а приходится. И сколько ещё придётся…»
«Ой… извини». — И россыпь жёлтых и голубых сердечек.
«Символика? – я улыбнулась. Мне стало немного легче. – Спасибо, Варь. Ты правда меня отвлекла».
«Слушай, — Варька написала, когда я уже свернулась под одеялом, — а можно я тебя в чат добавлю? С подругой моей. Ты её не знаешь, но она классная. И очень хочет помочь, чем сможет. Сказки обещала читать».
«Сказки?» – Я призадумалась. У меня на общение с кем-то и так-то моральных сил хватало едва-едва. Варя применила убийственный аргумент:
«Катя тоже писатель».
«Ну… уж если писатель, то ладно… тогда давай».
Отложив телефон, я по привычке накрыла лицо ладонью. Главное не думать о «чёрной кошке», иначе совершенно никак не смогу уснуть. Тишина давила на уши до противного звона. Я вслушивалась в неё. Вот снова закапало в туалете, вот Элька всхрапнула во сне. Завтра нужно всё-таки повозиться с бачком. И пофотографировать его снаружи и изнутри. Подтирать лужу за унитазом до самой победы я как-то совсем не готова. И будет ли эта победа, или мы застынем, как угодившие в собственный мёд пчёлы? Однажды мне довелось побывать на пасеке. Там я наблюдала, как папин одноклассник переливает мёд из огромного жбана в банки, и как иногда выбирает оттуда пчёл. Тогда мне было пятнадцать, и я подумала, что это жестокая ирония – стать жертвой того, на что положил всю жизнь. Теперь почему-то вспомнилось. А мёд золотистый, яркий. У меня ещё осталась целая банка, купила перед новым годом липовый, настоящий. И есть же хлеб. Завтра порадую Эль бутербродом с мёдом и маслом.
Гул.
— Эль, самолёт. – Я среагировала раньше, чем мысль оформилась до конца. Сладко и крепко спавшая, сестра под моей ладонью тут же закаменела.
— Да-да, — и оторвала голову от подушки. Значит, даже во сне сестра не отдыхала по-настоящему, лишь погружаясь в какое-то подобие чуткой дрёмы. Мозг переключился в режим постоянного выживания, готовый мобилизовать ресурсы в любой момент.
Мы обе знали, что делать. Я перекатилась первая, быстро упала с дивана на пол, схватив мимоходом брошенный телефон. Самолёт ещё никогда не кружил так близко, настолько низко, так долго и тяжело. Чудилось, вот-вот мы услышим, как он задевает крышу.
Нужно находиться ниже уровня окон и как можно скорее перемещаться под прикрытие двух стен.
Я ползла впереди, а Элька за мной. Наверное, мы обе, прижавшиеся к полу в кромешной темноте, выглядели совершенно по-идиотски. Вторая мысль ещё более дурацкая, что спать я привыкла в трусах и заношенной старой футболке, которую когда-то честно выпросила у Зайки. И если сейчас прилетит, найдут меня в этом виде, с разлохматившейся косой и небритыми ногами. Такая стыдоба, а дальше – какое-то изумление. Почему сейчас я думаю о таком?
Нужно пропустить Эльку вперёд. Наверное, нужно.
Но если ранит её, я вытащу нас обеих, а если меня, то шансов у нас не будет.
Когда мы вывались в грязный, холодный тамбур, ухнул тяжёлый взрыв. Захлопывая дверь, я услышала, как в шкафчике дребезжит стопка моих тарелок.
У Эльки стучали зубы.
— Всё? Улетел? – прошептала она слабым голосом. Запоздало щёлкнул датчик движения, над нами зажёгся свет. Мы сидели на грязном полу и я невпопад подумала, что завтра обязательно нужно привести общественное пространство в порядок, раз уж мы тут остались совсем одни.
Сестрёнка, со следом от подушки на правой щеке и чёлкой, стоящей дыбом, казалась совершенно потерянной. Я обхватила её за плечи.
— Мы рюкзаки не вытащили. Надо бы вернуться за ними. – Эль вздрогнула и я, поразмыслив, осталась на месте. Сонные, голые и смешные. Рюкзаки нас уже вряд ли спасут, если придётся выскакивать на мороз. – С завтрашнего дня спим одетыми. – Элька кивнула. – И покрывала вытащим сюда. Гнёздышко себе заготовим, да, пирожок?
Уронив голову мне на грудь, Элька тихонько всхлипывала от пережитого страха, а я мечтала, чтобы наши силы сбили этот проклятый истребитель, и чтобы лётчик не смог катапультироваться. Пусть сдохнет, проклятый, вместе со своей крылатой машиной, ко всем чертям.
Я думала, что проснёмся мы очень поздно, но, будто по заказу, ровно в семь утра активировались танки и РСЗО. Хоть обе мы практически не поспали, я чувствовала себя на диво бодрой, а вот Эль ползала, как зимняя муха по бутерброду – медленно и сонно что-то искала, возилась в шкафу, превращая свойственный себе беспорядок и вовсе в хаос, и только спустя полчаса сосредоточенного сопения решила, что пора подойти ко мне.
— Кара, а у меня капли уже не капают. Посмотри, там во флаконе совсем ничего не осталось, да?
Я посмотрела сквозь пузырёк на свет.
— Пустой, как твоя башка. Ты же говорила, что капель ещё достаточно, Пирожок.
— Я говорила. Я думала, что забрала. А я только одни забрала. Запасные в школе в медпункте были.
— Эль! – Я рявкнула, сделала вдох и выдох. Что уж теперь орать? Судя по лицу, она и сама всё прекрасно осознаёт, и если я сейчас ещё сверху накричу, легче не станет ни одной из нас. Но у сестры глаукома*. Если не капать капли, может произойти что угодно. Что мы будем делать, если давление подскочит настолько, что лопнет глаз?
Элька расплакалась.
— Я правда забыла. Я не подумала.
Я ощутила растерянность и неловкость.
— Ну всё… не реви, Пирожок, — потрепала её по нечесаной чёлке, — я что-то придумаю. В аптеку пойду и куплю. Вряд ли такие специфические капли все расхватали, да?
Погода была противной. Небо всю ночь плевалось смесью дождя со снегом, и в серой, сырой, пугающей тишине я двигалась тёмной тенью. Холод собачий, хоть вроде бы даже плюс. Хорошо хоть орудия затихли – я могу хотя бы попытаться расслабиться, а Элька, наверное, будет не так сильно переживать. Хотя кого я обманываю? Я бы на её месте просто с ума сходила.
Вокруг не было ни души. Несколько лет назад мне снилось, что я хожу по опустевшему городу: по рынку, по улочкам, по безжизненным дорогам, и кроме меня никого, куда не беги и как не пытайся звать.
И вот он теперь – кошмар наяву. А ветер с шуршанием носит пустой пакет.
Одетого в ярко-зелёную курточку мальчишку лет семи я увидела внезапно и едва не подскочила от радости. Мальчишка стоял у пешеходного перехода и, хоть ни одной машины не было и в помине, перебегать на противоположную сторону не спешил. Я подошла, окликнула:
— Помощь нужна? Ты чего один?!
Мальчишка не шелохнулся, мне стало жутко, и только потом до меня дошло. Он не был живым. Чёрт возьми, ну курица же слепая. Это же зебра напротив школы, и таких вот мальчишек совсем недавно понатыкали если не по всему городу, то по Салтовке точно, а я приняла железяку за реального пацана.
Я никогда не поддавалась эффекту зловещей долины*, но этот одиноко замерший в вымершем городе ребёнок навивал жуть, и какое-то время я ещё оглядывалась на него, будто кусок окрашенного металла мог источать угрозу. Лишь когда видимым осталось смутное зелёное пятнышко, я перестала озираться и сбавила шаг. Закрытые магазинчики: хлебный, мясной, молочный. Человеческие голоса. Я поспешила на них, обогнула здание.
Так вот, куда люди исчезли – все выстроились в аптеку. Да сколько их тут? Очередь больше походила на митинг и мне пришлось попотеть, пытаясь отыскать у неё хоть какой-то край. Сколько же придётся стоять? Да не плевать ли? Ради сестры я буду стоять хоть до завтра.
Полчаса, час.
Люди заходили и выходили, а я переминалась с ноги на ногу. Пальцев не ощущала. Это так люди в Советском союзе жили?
Час сорок.
Я поймала себя на мысли, что мечтаю не о лекарствах для Эльки, а просто о возможности оказаться в тёплом нутре аптеки.
— Да нету там ничего. – Какой-то мужик сплюнул в сугроб, выходя. Высунулась усталая фармацевт и долго перечисляла, какие лекарства закончились. Судя по списку, там просто пустые полки.
Почти угадала.
Три с половиной часа. Я едва не застонала от счастья, придвинувшись поближе к обогревателю. Красномордая тётка передо мной настойчиво требовала что-то для ребёнка.
— Видите же сами, что нет ничего.
— Зачем я тогда стояла?
— Боярышник есть? – дедуля преклонного возраста горячо зашептал в окошко. Аптекарь скривилась.
— Нет ничего на спирту. И спирт разобрали. До вас ещё.
Дедуля выругался. Когда он протискивался мимо меня, я ощутила вонь застарелого пота и не менее старого перегара.
— Ходят, алкаши… — На меня аптекарь уже посмотрела ласково. Я произнесла название капель. Она что-то долго печатала на компьютере, потом покачала головой:
— Это системный препарат. Его и в мирные времена было найти непросто, а сейчас ты такие капли нигде не купишь. Можешь и не пытаться в другие аптеки стоять. Подумай хорошо. Тебе что-то ещё нужно?
«Можешь и не пытаться», — я слышала только это. Да как же не пытаться, если Элька совсем пропадёт без капель? Как я могу не пытаться?
Сзади зашипели, что люди вообще-то ждут. Пальцы всё ещё не согрелись, почти не слушались.
Уже практически отвернувшись к выходу, я вовремя поняла: что-то от простуды после такого холода мне однозначно придётся приобрести.