Цветные пятна отдельных вещей слились одной мутной спиралью. Скрестив ноги, я сидела на ледяном полу перед работающей стиральной машиной. Всё, на что меня хватало – наблюдать, как вращается барабан и надеяться, что до конца цикла свет не отключат. Заботило меня совсем не то, что стирка тогда корректно не завершится. Если пропадёт электричество, мне будет некуда пялиться, и я снова уткнусь в телефон, экран которого светится постом в новостном канале. Этот пост я зачитала до дыр и успела заучить наизусть:
«В Луганской области: Рубежное, Лисичанск, Северодонецк, Горск, Золотое, Попасная идут постоянные бои. У людей в квартирах нет света, газа, воды. Продукты в магазинах раскуплены, новых поставок нет. Люди не могут эвакуироваться из-за отсутствия жд-соединения и постоянных бомбёжек».*
Всё превращалось в руины: мой город, моя страна, мой дом, я сама…
Бой застал отца на объездной.
— Т-там, — он заикался, — расстрелянные машины. И в них…
На дороге, где отец потерял только наш старый Москвич, другие люди остались вместе со своим транспортом. Я всё ещё помнила, как выглядит машина после гранатомёта. Множество таких восставало в воображении помимо моей воли. Чтобы от этого избавиться, я вгоняла ногти в запястье и смотрела на то, как крутится барабан.
С отцом мне удалось поговорить не больше минуты – слишком плохой была связь. Всё, что я знала: они с котом живы, остановились у друзей в частном секторе. Дальше – неведенье. Между отцом и бабушкой – линия фронта, у бабушки сети вообще нет, а я ничего не могу, ничего не могу, ничего не…
Осторожные шаркающие шаги. Хоть Элька и старалась найти меня аккуратно, всё равно отрезвляюще пнула. Я дёрнулась, ощутила ладонь у основания шеи.
— Всё хорошо, Кара? Ты уже полчаса тут сидишь.
— Да, я… Я да.
Сестрёнка опустила подбородок мне на макушку.
— Они же выберутся, да? Они же к нам приедут? – спросила дрожаще. Я очень хотела ответить, но меня душил ком. Будет ли правильной ложь во благо?
— Я не знаю, Эль. Я совсем ничего не знаю.
— Кара, проверь пожалуйста, я точно все данные правильно пишу? – Эль переслала мне сообщение: наш адрес, мой телефон и, зачем-то, электронная почта. Я пробежала глазами автоматически, только потом спросила:
— Это зачем?
Эль передёрнула плечами.
— Я нашла некоторые фонды, которые занимаются гуманитарной помощью. В основном, всякими продуктами. Вот, подаю нас в списки.
Вяло всколыхнувшаяся внутри меня гадливость потонула в вязкой апатии. Я должна была обязательно что-то сказать, но просто смотрела на Эль и не находила слов. Сестра оперлась на руку, вдавив запястье в глазницу, поджала губы. Из головы тотчас вылетело всё, кроме одного.
— Глаза болят? Сильно?
Кивнув, она отвернулась.
— Пройдёт, Кара. Ты всё равно ничего не можешь сделать.
Как же чертовски она права! В два шага дойдя до окна, я открыла его, высунулась наружу, в мороз и метель. Я всё равно ничего не могу сделать. Совсем ничего. А сколько Эль проживёт без капель, сколько до того, как боль станет невыносимой? А потом давление подскочит до критического уровня и…
Пухленькие ручки обхватили меня со спины.
— И так холодно, Кара. А ты впускаешь мороз.
— Я просто… проветривала. Комнату и мозги. Ну всё, всё. Отлепляйся, пиявка.
Она прижалась лишь крепче.
— Так что, правильно я всё написала?
Всё-таки затворив окно, я прислонилась пылающим лбом к ледяному стеклу, сказала глухо:
— Правильно, Эль. Но все эти фонды – Сизифов труд.
Тонкие пальчики Зарины сжимали моё запястье, и даже сквозь опушку своей перчатки я чувствовала, сколько силы скрывается в этой птичьей лапке. Снег скрипел у нас под подошвами, врезался в глаза ослепительной белизной, и я щурилась. Пытаясь сосредоточиться на реальности, мыслями всё равно металась. Бабушка, кот, отец, кот, отец, бабушка, Элькины капли… Так много тревоги, всё слилось в одно, скрутилось, что не распутать. И хочется за что-то хвататься, хоть что-то делать, но делать нечего. И, когда сестре станет совсем плохо, делать тоже будет нечего. И потом…
— Кара, ты меня слышишь? – Я поняла, что Зарина дёргает меня за руку, и медленно сфокусировалась на обеспокоенном лице. – Ты сама не своя. Может, я могла бы чем-то тебе помочь?
Мы стояли на тонкой протоптанной дорожке возле забора, сжимая пустые бутылки для воды. Где-то далеко гудела артиллерия, рядом несмело попискивала синичка, а я смотрела на Зарину и думала, что понятия не имею, какого цвета волосы под её чёрной шапкой, и что я вообще ничего о ней не знаю, и что мы обе с ней катимся куда-то в тартарары, а она ещё ухитряется предлагать мне помощь.
Срыв подкрался незаметно, и отвратить его я была бессильна.
Воздух втянула с истерическим хрипом.
— Да как ты мне поможешь? Да кто я тебе вообще? Откуда у тебя силы кому-то ещё помогать? Тут никто не поможет, никто ничего не может!
Бутылки ударились о землю, мой лоб – о плечо Зарины. Я не плакала – мелко дрожала от непонятного смешения чувств, которых для меня одной было слишком много. И слов было слишком много:
— Я ещё думала, что это всё может закончится, и в принципе получится всё восстановить и восстановиться. А теперь, ты понимаешь… у меня отца контузило, и кота, а у бабушки за домом роют окопы, и этого уже так быстро никто не исправит. Никто ничего не исправит!
— Тихо, тихо. – Рука гладила меня по куртке. Я не чувствовала – лишь слышала, как перчатка шуршит о ткань.
— У меня работы нет, а скоро может не стать и дома, и отца, и вообще всего-всего-всего. А потом деньги закончатся – и я умру. И Элька умрёт. А Элька может и раньше, потому что нет капель. Ты понимаешь, ничего уже нет, нигде!
Слова закончились, артиллерия стихла. В гробовой тишине затрепетали крохотные птичьи крылышки. Потом я услышала, как Зарина переступает с ноги на ногу.
— Если мы с тобой встретились, значит зачем-то это было нужно. Давай, когда воду принесём, вы с сестричкой ко мне придёте?
Зарина оказалась даже более хрупкой, чем я её представляла. Без пуховика от неё остался только скелетик-эска с двумя иксами.
— Я даже хотела в модели пойти с моими параметрами. – Она вешала наши с Эль куртки, а я опускала взгляд, чувствуя, как горит лицо. Когда истерика схлынула, на место ей пришёл стыд. Сестрёнка тоже казалась смущённой.
— У тебя теплее, чем у нас, — промямлила тихо. Зарина рассмеялась.
— У меня панорамные окна выходят на солнечную сторону. Куда бы солнце не повернулось, жарит мне в стёкла. Так что раздевайтесь, тут просто какой-то ад. Кухня – это вон туда. Ой, я забыла вас предупредить. Я же не пью ничего такого, как люди обычно любят. Есть травяной чай и вода.
Не сориентировавшись в новом для себя пространстве, я не вписалась в угол, и Зарина всплеснула руками:
— Осторожно. Давайте я вас лучше проведу?
В чае плавали разноцветные лепестки. Я узнала ромашку, василек и, кажется, одуванчик.
— Теперь давай, рассказывай по порядку все свои проблемы, — начала Зарина, закончив возиться с чашками и усевшись со мной рядом на мягком кухонном уголке. – Сформулированный вопрос – это уже половина ответа. А там, вдруг, вместе что-то придумаем?
В гостях мы просидели почти до комендантского часа и, опасаясь, что в вечернем неосвещённом сумраке мы с Эль заблудимся, Зарина проводила нас до дома. Контраст её тёплой квартиры и нашего мрачного холодильника тут же заставил укутаться во всё самое тёплое, что попадалось под руку. Связь снова пропала, но, к счастью, свет был, и мы с Эль смогли подключиться к вай-фаю. В новостных каналах набрались сотни постов, но я краем глаза пробежала только по чатам. Завтра Леська будет пересекать границу, Варя сидит дома, Катя опять записала нам сказку. Хорошо. Все на местах, все живы. В чате писателей тоже спокойно..
— Знаешь, Кара… там такое творится, у папы и у бабушки, а мы с тобой… ну… у Зарины сидели, чай пили, даже смеялись, — бесшумно подсела ко мне сестра. — Я чувствую себя такой виноватой. Будто, если я отвлеклась, это значит, что мне… совсем всё равно, и я очень гадкая.
— А тебе разве всё равно, пирожок? – сжав её запястье, я отметила, как сильно на нём стали выпирать косточки. Элька моя похудела. Вот бы ей и капли, и булочку с маком добыть. Сестра мотнула головой.
— Ты же знаешь. Я так за них волнуюсь. Мне так хочется им помочь.
— Если бы ты не пошла к Зарине и не отвлекалась, а сидела и мучилась тут, им бы от этого стало легче?
Закусив губу, Элька нахмурилась. Потом резко кивнула.
— Я понимаю, о чём ты. – И отвернулась. Сказала глухо. – Вдруг Зарина и правда что-то придумает? Она мне понравилась. Она такая… светлая и чудесная…
Кто бы со мной так же точно поговорил…
Несколько сообщений от Зарины я обнаружила у себя в инстаграм далеко за полночь.
«Смотри. Вот тут я нашла список мест, где раздают продукты. Нужно посмотреть по карте и можем с тобой сходить. А вот тут пишут, что заработал рынок «Украина» — это недалеко от нас, и там же есть аптеки и супермаркет, который, вроде, тоже открылся».
Ниже была ссылка.
«Этот человек из Одессы, он правда хороший, я ему доверяю. И он сейчас отправляет лекарства и помощь в Харьков поездами. Напиши ему, Кара, попробуй. Вдруг он сможет что-то найти?»
Уснуть мне не удалось до рассвета. Дрожа от холода и грея окоченевшие пальцы между коленями, я смотрела на мерно мигающий роутер и колебалась. Потом, схватив телефон, открыла присланную ссылку. Печатала быстро, не перечитывая, чтобы не умереть от стыда и не передумать:
«Здравствуйте. Я из Харькова, и мне нужна помощь».
Кто эти люди, у которых хватает мужества и сил помогать другим? Из чего они сделаны? Десятки волонтёров, собирающих гуманитарку и плетущих маскировочные сетки, сотни добровольцев, сдающих кровь и переводящих все свои сбережения на помощь армии. Думая о них, я задавалась только одним вопросом: почему сама не такая? Почему вместо того, чтобы придумать, что отдавать, я прошу у других? Все эти мысли вылились в сообщение, которое я отправила в чат писателям – не знаю, почему. Быть может, тогда он просто подвернулся мне первым? Примерно через час в сети появилась Даша.
«А что получают люди, которые помогают другим, как думаешь?» — пришло от неё, и я крепко задумалась. Вслед за первым на экране появилось второе сообщение: — «Иногда помощь куда нужнее дающему. Позволяя помогать себе, в некотором смысле ты помогаешь им. Каждый спасается по-своему, Кара».
Утром к нам сумел пробиться отец.
— Мы экономим заряд …еи, — слова, которые удавалось услышать кусками, мы с Элькой угадывали по буквам. — …ышкин… о…адке.
— Папа, вы должны выехать.
Вместо его ответа даже сквозь помехи мы услышали грохот взрывов. Потом шипение, тишина.
— Мы не выходим из дома. Миномёты. Соседа разо…а…ло — голос снова забулькал. Закрыв лицо руками, Эль отвернулась.
— Должен же быть способ. Эвакуационные поезда, автобусы, волонтёры!
То ли отец долго не отвечал, то ли пропала связь, но примерно минуту пришлось вслушиваться в молчание.
— Всё будет… когда город возьмут… я должен… з… атерью. А потом мы вместе выберемся к вам.
«Из Луганской области будут вывозить людей!» — этот заголовок я увидела через полчаса после разговора с отцом, и сердце заколотилось.
— Эль, Гайдай* объявил, что будет эвакуация!
Сестрёнка подскочила со стула, перевернув локтем остатки недопитого чая, и я даже ничего по этому поводу не сказала. Молча поднявшись, поспешила за тряпкой, пока остывшая жидкость не добралась до роутера.
— Нужно попытаться дозвониться, сказать. – Поняв, что тараторю слишком возбуждённо, сделала глубокий вдох и медленный выдох.
В руках и ногах появилось невыносимое напряжение. Если мы сейчас сумеем сообщить отцу, если всё получится, возможно, уже завтра…
Длинные гудки в трубке, шипение, помехи. Как хорошо, что после нашего разговора он ещё не успел отключить телефон ради экономии заряда. Гудок, гудок, гудок… Я расхаживала из стороны в сторону, бессмысленно и бурно жестикулируя.
— Объявили режим тишины! Вас эвакуируют! Я только что прочитала, — закричала, едва услышав, что отец взял трубку. – Гайдай сказал, что всех вывезут! Вы только не пропустите! Нужно спешить! Они уже…
Гулкий раскатистый взрыв на линии, хриплый смех отца.
— Какой, на хрен, режим тишины? Послушай, похоже?
Опершись о стену, я почувствовала, что медленно по ней сползаю. Губы затряслись.
— Но как же… ведь написали. Гайдай же…
— А ты… больше верь хохлам.
— Тот человек, которого ты прислала вчера, ответил, — бредя рядом с Зариной, я проверяла дорогу тростью. Это оказалось удобно – нащупать спрятавшиеся под снегом выбоины и корни мне удавалось, а вот Зарине увидеть – нет. Она прятала руки в карманах, голос из-под капюшона и шапки звучал глухо.
— Что он написал?
— Что всё нам отправит. Только я должна придумать, как забрать лекарства с вокзала. Идти пешком далеко.
Зарина кивнула, взвизгнула, поскользнувшись, и, только вновь встав устойчиво, сказала:
— Сама ты не пойдёшь. Я с тобой.
— Ну я же даже… кто мы тебе?
Снова поскользнувшись и уцепившись за меня, она вдруг рассмеялась.
— Кара, опять? Сейчас ты как минимум не даёшь мне падать. И… знаешь… через неделю у меня день рождения. И я собираюсь его отпраздновать. И вы с сестрой – люди, которых я планирую пригласить. Вот такого ответа тебе достаточно?
И снова бессонная ночь. Уткнувшись лицом в подушку, я сунула наушник в правое ухо. Зная, что должна чутко прислушиваться, всё равно вошла в болталочку, чтобы всё-таки включить одну из записанных для нас Катериной сказок.
«Пять разноцветных бусин. Часть первая». – Какой же успокаивающий, мягкий у неё голос. И какой интересный акцент – может, это потому, что она из Италии? Закрыв глаза, я медленно утопала в тяжёлой-тяжёлой усталости. Пусть произойдёт что угодно – взрывы, самолёты, пожар, потоп, у меня нет сил ни встать, ни пошевелиться, ни даже разомкнуть веки. Голос в наушнике качает мягкой волной, и я ухожу за ним. Слов не понимаю – для того, чтобы понимать слова, у меня не осталось сил, но тембр хороший, правильный. И сказка правильная, ритмичная. Может, завтра попросить Катерину что-нибудь наговорить мне на итальянском?
Все грани стёрлись. Я то на несколько минут проваливалась в дремоту, то резким рывком просыпалась. Мне снились эвакуационные поезда, расстрелянные дома и бесконечные вереницы постов с новостями – они плавно прокручивались: вверх, вверх, вверх… Элькины капли завтра утром выедут из Одессы. Человека зовут Сергей, и у него есть отель для кошек. А ещё большое сердце. Думать об этом мне больно и тепло. Это хорошо, это – как большая рука на плече, но тут же по нервам страх: сколько часов я уже не тянулась мыслями к Зайке? А к Леське? Если я упущу хоть кого-то из виду, произойдёт страшное. А в Мариуполе ад… везде ад. Хорошо, что у меня нет никого в Мариуполе. Если бы был, я бы сошла с ума. Но схожу и так, кажется. Всё такое вязкое, такое невыносимое…
Сказка Катерины закончилась, и, спасаясь от заполненной далёким грохотом тишины, я включила файл заново.
Нужно обязательно что-то делать. Если я мыслю, я существую, если я действую – я живу. Правильная фраза. Интересно, чья? И как мне действовать? Холодно, нужно срочно решать вопрос с деньгами, продуктами и работой, нужно…
Меня разбудили запах кофе и смешавшийся с грохотом приглушённый мат с кухни. Поспешив отвернуться от показавшегося ослепительным сумрачного света, я сонно пробормотала:
— Пирожок, это ты буянишь?
Сестра хихикнула.
— Хочешь завтрак в кровать?
— Лучше на стол в тарелке.
И снова Элькин смех, шум воды. Как же хорошо, что сестрёнка тут. Я вдруг ясно представила, что, как Зарина, живу одна, и мне сразу же стало зябко. Я бы не справилась без Эльки, не пережила это всё.
— Иди, обниму тебя, пирожок.
Когда я растрепала и так нечесаную Элькину чёлку, сестрёнка фыркнула, потянулась, чтобы дёрнуть меня за ухо, и я ей поддалась. Мой самый родной пирожок, моё драгоценное маленькое сокровище.
— Как глаза?
«А знаете, что самое страшное?» — спросила одна из девчонок-писательниц в нашем чате. Вопрос был риторическим, и продолжила она сама тут же: «Я как будто начинаю привыкать к этой новой реальности. Ну, как бы вам объяснить… первые дни я не верила, потом верила, что это закончится. А теперь… я думаю, что – не важно, закончится это завтра или через два года, я должна жить. Я написала своим ученикам, у которых веду английский, и, знаете, многие из них говорят, что хотят продолжать уроки. И у меня внутри всё так смешалось. Скажите, у вас так же?»
«Получается, что по навигатору идти до вокзала больше трёх часов. Учитывая погоду и всё такое, надо закладывать пять», — глядя на развёрнутую гугл-карту, я уныло грызла костяшку пальца. Зарина что-то писала в чат, но сообщение не появлялось. Голубые точки проложенного маршрута насмешливо подмигивали. Как же огромен Харьков. Раньше, когда ходило метро и прочий общественный транспорт или можно было в любой момент вызвать такси, это не казалось проблемой. Теперь головокружительное расстояние страшило, словно я – первый человек в диких джунглях, и сейчас мне впервые в жизни предстоит покинуть свою пещеру.
— Может, не пойдёшь? — Усевшись под боком, Элька обхватила меня руками. – Кара, ты же не успеешь вернуться до комендантского часа. Я тут с ума сойду.
Ткнувшись носом в макушку сестры, я скривилась.
— Твои лекарства уже едут. Это чудо, что их для нас нашли и купили. Так как я могу не пойти, пирожок? – Сестра тяжело вздохнула и, прижав её крепче, я добавила нарочито бодро: — Вернусь – нагреем воды. Головы мыть пора, а то чёрт знает на кого похожи.
Завибрировал телефон. Наверное, ответила Зарина. В груди зашевелилось тепло – она знает город куда лучше меня, и, даже если пропадёт интернет-соединение, вдвоём у нас куда больше шансов дойти до вокзала вовремя и… живыми. Отрывистый грохот. Раньше вероятность выйти из дома и умереть от неосторожности на дороге была приблизительно такой же, как сейчас – от прилёта. Только эта, новая опасность воспринимается острее. Страшная мысль: ничего, мы привыкнем и к этому. Кому суждено утонуть, тот в огне не горит – или как там правильно?
На экране вместо чата Зарины призывно светилось сообщение от незнакомого мне контакта.
«Здравствуйте. Я буду ехать на вокзал, забирать лекарства для мамы, своей машиной. Могу забрать и вашу посылку, по пути завезу на Салтовку».
— А вдруг он не приедет? А вдруг забудет? Снова нет связи, я даже написать ему не могу! – я расхаживала из стороны в сторону, нервно ломая пальцы, а Зарина стояла без движения, взирая на меня с высот недосягаемого спокойствия.
— Он пообещал.
— Обещать не значит жениться! Мало ли, что может пойти не так? Всё может пойти не так…
Она пожала плечами. Склонила голову к одному плечу, потом ко второму. Ну конечно. Она не переживает. Ведь это не для её сестры лекарства, ведь это не она поставила всё на кон, доверившись незнакомому человеку?
Поднявшуюся злость я вдавила обратно, как замусоленный бычок в снег, услышала голос Зарины:
— Он написал тебе сам? Сам предложил и, соответственно, на что-то рассчитывал. Вот если что-то действительно пойдёт не так, будем нервничать вместе. А пока, если хочешь, можешь и дальше метаться, но, по-моему, тебе от этого только хуже.
Резко остановившись, я уставилась на носки своих сапожек, стряхнула с правого снег, вперила взгляд в тихую пустую дорогу.
— Получается, всё сделали за меня. Ты нашла контакты волонтёра, он купил и отправил лекарства, этот человек привезёт. А я палец о палец не ударила.
— Ты вовремя позвала на помощь. Это самое трудное. Знаешь, когда у меня была травма позвоночника, и я рассказала об этом подписчикам в инстаграм, всем своим друзьям, они собрались все. И… — На какое-то время она замолчала. Опустив взгляд, оттягивала ткань на пальцах своих перчаток. – Ты делегировала. Выдохни, Кара.
Мимо по наледи прохрустела женщина с авоськой, ветер донёс запах сигаретного дыма. Зябко поёжившись, я спросила:
— Так что же друзья и… все?
Ответом была широкая, сияющая улыбка.
— А ты как думаешь? Конечно же, помогли. Если им разрешать, люди это вообще умеют. Смотри-ка, машина. Не к нам ли?
И впрямь, задумавшись о словах Зарины, я отвлеклась от тревожного наблюдения за дорогой, так что старенькую чёрную иномарку заметила лишь тогда, когда она остановилась под неработающим светофором, и из пассажирской двери нам махнули.
— Карина? За лекарствами?
Коробка оказалась слишком большой и увесистой.
— Вы уверены, что это моё? Я заказывала только глазные капли. – Мужчина в машине кивнул.
— Имя написано ваше, и номер телефона. Я проверял. – А потом вдруг протянул мне пухлый пакет, на который я уставилась в совершенном недоумении. – Это одеяло верблюжье. Бери, холодно, пригодится.
Наверное, тормозила я слишком долго, потому что за пакетом потянулась Зарина. Она же и сказала что-то благодарное, тёплое. Дверь захлопнулась, стекло стало медленно подниматься.
— Погодите. Я вам что-то?… вы же…
— Берегите себя, девчонки.
И машина сорвалась с места, а вскоре исчезла за поворотом, оставив за собой только облачко выхлопных.
— Я радуюсь сейчас так, будто у меня день рождения и мне минимум айфон подарили, — не сдерживала эмоций Даша в голосовом. Я улыбалась экрану, внутри было столько тепла, что оно прорывалось наружу, и, лёжа под подаренным одеялом, я совершенно не мёрзла. – Ещё бы теперь Эльке булочку раздобыть, а тебе – мяса. Ты же говорила, что хочешь мяса?
— Он нам банку тушёнки передал, и сгущёнку, и сардины.
В чате долго была тишина, потом пришло сообщение.
— Это, конечно, всё хорошо, но лучше бы вам выехать самим. На сколько хватит капель, которые для вас раздобыли? На месяц? А потом что?
«А потом, может, всё уже и наладится?» — написала я текстом и, не отправив, стёрла. Послала совсем другое: — «Теперь я тем более не могу никуда рыпаться, Даша. Я всё ещё надеюсь, что бабушка, отец и Мышкин смогут выбраться. И, если у них получится, поедут они сюда, это единственный адрес, который они знают. Если они постучат, а им никто не откроет… Я не могу, Даш».
«От них совсем никаких вестей?» — тоже напечатала она.
Я кивнула экрану, потом отправила короткое: «Да». Две эти буквы душили своей безысходностью, и мои озябшие вновь пальцы быстро-быстро забегали по экранной клавиатуре: «Это ещё ничего не значит. Я думаю, может, у них совсем нет связи, а, может, разрядились и телефоны, и пауэрбанки. Я всё время жду, что они позвонят или напишут, Даша».
«Может ведь быть, что…» — появилось на экране всего на секунду – тут же исчезло: Даша удалила сообщение для нас обеих: «Солнце, я очень хочу, чтобы вы с сестрой были в безопасности. У нас тут столько в Варшаве беженцев… для вас бы место нашлось».
— Я знаю, — зажав изображение микрофона, я наговорила голосовым, чтобы подруга, с которой, как и с большинством моих друзей, в реальной жизни мы не встречались ни разу, могла без труда считать эмоции из голоса. – Как только они выберутся, я обещаю тебе: мы все вместе уедем куда-нибудь, где по крайней мере безопаснее. А сейчас… я правда одна не смогу. У меня правда не получится. Да и… я совсем не уверена, что смогла бы провезти Эль через границу без разрешения от отца ну и… всех таких документов.
«Смогла бы сейчас. Это ведь война, Кара».
«Пока что пустой разговор. Куда нам – в твою съёмную комнатку?».
«Я бы что-то придумала».
— Ты правда готова уехать, Кара? Ну… когда папа будет здесь? – Сидящая с полотенцем на голове Элька казалась диковинной нахохлившейся птичкой. Отложив телефон, я полезла в шкаф за феном.
— А ты бы уехала, — ответила вопросом на вопрос, увидела, как качнулся тёмно-вишнёвый тюрбан полотенца.
— Страшно. Везде. И там, и тут. И, где страшнее, не знаю. Тут хотя бы… — Недоговорив, Эль стала беспорядочно ломать пальцы. Чтобы занять ей руки, я сунула в них провод фена.
— Мы в любом случае ждём папу. И будем ждать сколько угодно.
— И бабушку с Мышкиным. – Закусив губу, Эль с усилием пропихнула вилку в розетку. – Кара, что, если их уже нет?
Нечто фаталистическое скрывалось в том, что эти, ужасающие своей простотой слова, вслух первой отважилась произнести именно она. Слова встали посреди комнаты гранитной плитой кладбищенской тишины. Я оттолкнула её поспешным:
— Не надо, Пирожок. Я не собираюсь даже думать о таком до тех пор, пока…
И щёлкнула рычажком фена, заполняя всю комнату режущим ухо гулом. Всё равно бы закончить начатое не смогла. Уж лучше пусть моё многоточие подхватит гул горячего воздуха.