— Так, хорошо, и как занимать здесь очередь? – поинтересовался Николай Николаевич, не обращаясь ни к кому конкретному.
— Номерок нужно взять, — ответила девушка с маленьким пекинесом. Тут же добавила: — только уже никто на эти номерки никакого внимания не обращает. Кто смел, тот и…
И, отвлёкшись на свою собаку, так и оставила фразу недосказанной. Ещё несколько секунд мой сопровождающий размышлял. В палатке царили такие гвалт и напряжение, что голова от них начала раскалываться. Меня, будто яблоко, прогрызал червячок вины. На сколько мы тут застряли – на сутки, на двое?
***
В университетском коридоре было людно и очень холодно. Экзамен по сценарному мастерству затянулся, и весь поток – шестьдесят пять девчонок вместе с бодреньким лысым преподавателем вежливо попросили уступить аудиторию следующему курсу.
— Я знаю, что сегодня мы с вами потратим здесь целый день, — говорил наш преподаватель, без всякого стеснения взобравшись на длинную деревянную скамейку. Расхаживал по ней взад-вперёд, глядя на нас сверху вниз. – И я готов потратить здесь весь этот день. Не для того, чтобы принять у вас экзамен, а чтобы некоторых из вас, — он подчеркнул повышением интонации, — научить кое-чему очень важному. Возможно, более важному, чем всё, что вы вынесете за пять лет учёбы.
Стоя в самом дальнем ряду, я прижимала к груди папку с распечаткой сценария, а преподаватель тем временем продолжал.
— Кто хочет отвечать, должен громко, чётко и уверенно выкрикнуть «я звезда». Помните, что экзамен я принимаю долго. Мы тут до ночи. Так что, кто…
— Я звезда!
Одна из девиц запрыгала на своём месте козой. Вот ведь стерва. А если кому-то нужнее? Она у других спросить не хотела? Я скрежетнула зубами. В горле стоял комок. Нужно же о других подумать, и только потом…
— Я звезда!
— Я звезда!
Папка со сценарием скользила в руках. А мне ведь нравился этот преподаватель. Он так хорошо, увлекательно читал пары. Зачем превращает экзамен в какой-то отвратительный фарс?
— Я звезда.
— Я звезда.
Сколько там уже – двадцать раз? Двадцать пять?
— Девочки, помните, пока вы боитесь и мнётесь, кто-то получает вашу свободу. Так что?
— Я звезда!
Попытавшись слиться с углом, я почувствовала, как сильно мне жжёт глаза. Уже несколько раз обещала себе, что смогу, сделаю, что вот сейчас очередная хренова «звезда» закончит показывать свой слизанный из интернета сценарий, и следующей буду я – заставлю себя, просиплю эту дурацкую издевательскую фразу. Всего-то семь букв – что тут сложного?
Не вышло ни разу.
Я же отличница, у меня в зачётке одни пятёрки. Я точно знаю, мой сценарий лучший на всём потоке.
Снаружи стемнело, и проходящая мимо уборщица щёлкнула выключателями, заливая коридор ярким желтоватым светом. Я вдруг осознала, что коридор опустел. В нём стало так тихо-тихо. Остались лишь я и преподаватель. Он стоял у подоконника, я прижималась к стене. Щёки у меня были мокрые.
— Ставьте мне два, — пролепетала я тихо. Приблизившись, он протянул руку.
— Давай зачётку.
— Сценарий смотреть не будете?
— Я знаю, как ты работаешь. Но это не поможет тебе, Карина Игоревна. Думаю, сегодня я тебя чему-то научил.
— Нет.
— Но ты это запомнишь.
***
— Николай Николаевич! – Я окликнула поспешно, когда он уже был почти у выхода из шатра. Боялась, что не услышит. Но он обернулся. Когда приблизился, я зачастила: — Вы бы не могли принести мне трость? Пожалуйста. Она в машине, в сумке. Эль знает, в какой.
Мышкин дрожал в своей переноске. Я тоже дрожала – может, от холода, а, может, и не только. Вышла из шатра, опустила взгляд – и просто пошла вперёд, натыкаясь на людей, извиняясь и всё-таки держа примерное направление. Нечестно, неправильно, ведь кто-то действительно ждёт здесь сутками. Но я должна пройти. Мои сопровождающие, которые и так сделали для меня слишком много, не могут застревать здесь из-за моей нерешительности. «Кто смел, тот и…»
— Гдже́ и́джеш? Чэ́му са́ма? — меня перехватили под локоть, и, услышав польскую речь, я с надеждой подняла взгляд.
— Куда без очереди? Куда лезешь? Только приехали! – заорал кто-то. В моё плечо больно вцепились женские пальцы с нарощенными ногтями. – Давай иди сиди жди.
Мотнув головой, я вырвалась, едва не выронила трость. Поляк – ни то волонтёр, ни то пограничник, ждал моего ответа, и я сказала как могла жалобно:
— Ветеринар. Будьтэ ласкави.
В очереди снова завозмущались, меня, кажется, даже обматерили, но поляк понял, повёл сквозь толпу вперёд, к маленькой палатке.
— Вообще обнаглела, — неслось мне в спину. Потом прозвучало другое, знакомым голосом Николая Николаевича.
— Да вы что? От вас убудет? Девочка же инвалид, незрячая, с тростью. А вы на неё накинулись! Постыдились бы, люди.
Дверь захлопнулась. Едва упав на мягкое кожаное сидение, одной рукой я прижала к себе переноску, а второй – Эльку. Чёрный Мерседес мягко сдвинулся с места – помчался вперёд по широкой серой ленте дороги. Нас пропустили. Мы на мирной земле. Я прочувствовала это по-настоящему, выглянула в окно – и зажмурилась. Ничего и не поменялось вроде, но здесь уже безопасно. Безопасно... В кармане завозился телефон, разразился чередой сообщений. Ох, это ведь мы теперь в роуминге, а нужно всем написать, хотя бы Катерину предупредить, что мы уже в Польше.
Телеграм бесплатно в роуминге не работал. Пришлось перебираться в другой мессенджер. Сюда за мной пришли Катерина, Варя и Даша.
«А ты ведь в Варшаву едешь?» — написала последняя текстом, потому что от голосовых мне тоже теперь пришлось отказаться. – «А что, если бы мы встретились? Я могу вам с переводом помочь, приеду куда угодно. Вдруг больше никогда не будет такой возможности?»
С Валентиной Антоновной мы распрощались на ближайшем вокзале. Нам предстоял путь в Варшаву, а ей – куда-то вдоль границы, навстречу группе, до приезда которой предстояло немало организовать. Прежде чем уйти, Валентина Антоновна почесала за ушком Мышкина.
— Всё-таки какой же счастливчик ты, ваша светлость. – Потом обратилась уже ко мне. – Берегите кота, девочки. И себя тоже. Напишите мне, как в Италии устроитесь. Ладно?
— Каждый раз, выезжая в Польшу, удивляюсь одному: как здесь чисто. Будто у них совсем мусора нет. – Сказал Николай Николаевич, когда мы снова оказались на удивительно ровной трассе. – А они просто умеют его доносить куда нужно. – И тяжело вздохнул. – Ладно, девочки. Постарайтесь поспать. Ехать нам очень долго. Часика через три найду какое-нибудь место – остановимся, перекусим. И кота вашего нужно же накормить…
Маленький придорожный ресторанчик был похож на белёную хатку с картинки. Плетёная деревянная ограда, расписные окошки… Я невольно залюбовалась, полной грудью вдохнула влажный, наполненный хвоей воздух. Хмарь, укрывавшая небо ещё утром, сейчас рассеялась, и я подставила лицо солнцу, спросила, щурясь:
— А вам не кажется, что здесь дышится легче? Воздух какой-то вкусный, совсем другой.
Николай Николаевич, взяв у меня переноску, грустно улыбнулся.
— Он просто мирный.
А ведь и правда.
— Можно, мы тут ещё немножко постоим? – попросила Эль. Николай Николаевич кивнул в сторону залитой солнцем лужайки.
— Может, выпустим размяться вашего Мышкина?
В ресторанчике пахло обжаренным чесноком, томатным супом и свежим хлебом. Маленькие оранжевые светильники прятались в тёмных хитросплетениях высокого деревянного потолка. Белая скатерть крахмалисто выгибалась – я слышала её ненавязчивый шёпот всякий раз, когда Эль принималась скованно ёрзать на стуле.
— А меню-то у них по-польски. Что не удивительно. Хорошо, что у меня есть переводчик, — пытался оживить сонно тягучую атмосферу за столом Николай Николаевич. – Ну так… посмотрим, что у них есть. Суп дня. Предлагаю взять по супу, девочки, и что-нибудь на второе.
— Я ничего не буду. Спасибо, — пропищала Эль маленьким дрожащим мышонком. Я сжала её лапку.
— Николай Николаевич. Мы вас лучше в машине подождём. Боюсь, мы не сможем себе здесь ничего позволить. У нас ещё осталось печенье и хлебцы. И баночка…
Он отложил меню, заблокировал телефон.
— Карина Игоревна, я взял на себя обязательства доставить вас в Милан. Питание включено в тариф. – Потом улыбнулся. – Я не готов кусочничать печеньем и хлебцами. А есть, пока вы ждёте в машине, точно не смогу. Так что помогите мне выбрать что-то, что понравится вам обеим.
К тому времени, как принесли мясо для меня и какие-то галушки для Эльки, мы все худо-бедно расслабились. Николай Николаевич учил Эль держать столовые приборы не так, как удобно, а так, как по этикету, потом выяснил у сестры, что я люблю кофе, а она – мороженое, и заказал десерт. Вместе с мороженым подали ароматный пирог с корицей. Яблочный.
Я резко вскочила, схватилась за спинку стула.
— Простите. Мне в туалет. Нужно.
Николай Николаевич промокнул губы салфеткой.
— Тебя проводить?
— Я сама.
Тошнит.
Я опиралась руками об умывальник, запершись на ключ в просторной, залитой ароматом лавандового освежителя комнате. Смотрела на себя в зеркало, пыталась ослабить ледяное кольцо, сковавшее грудь. Когда оно ослабнет, из-под него вырвется что-то тёмное и огромное. Что-то страшное.
Лучше не надо. Рано пока. Я автомат. Сосчитать до пяти.
Изящный пластиковый конус с ядовито-фиолетовым гелем стоял на сливном бачке. Схватив освежитель в руки, я стала считать отверстия: в форме листочка, в форме цветка, в форме стебля… ноготь проваливался. Как мы можем седеть в ресторане? В Украине же люди мучаются. А я уехала – мы уехали. Может, ещё не поздно повернуть назад? Что же я за крыса такая, которая бежит с корабля?
Стук снаружи. Сдержанный, тихий.
— Всё хорошо, Карина?
Плеснула водой в лицо.
— Простите. Николай Николаевич.
— Кара, а мы идём Мышкина супом кормить. – восторженно прощебетала Элька, когда я наконец открыла тяжёлую деревянную дверь. – Мы ему бульона попросили. Потому что как это так – мы в ресторане сидели, а Мышкин – нет?
Вот уж… действительно.
Пока обалдевший от солнца, травы под лапами и поданного в белоснежной ресторанной тарелке лакомства котяра самозабвенно чавкал, подрагивая ушами от удовольствия, я всё-таки осмелилась спросить у нашего депутата:
— А, можно, в Варшаве с нами подружка встретится?
Дорога, дорога, дорога. Никаких чувств, никаких слов. Только серый, серый, серый. Позади и впереди. По сторонам – заборы. Я никогда таких раньше не видела. В Украине везде посадки, поля и лес, а здесь… отчуждённые металлические листы. Зачем, в толк не взять. Наверное, я бы могла спросить у Николая Николаевича. Почему-то не решалась. Может, боялась потревожить дремлющую рядышком Эль, а, может – перешагнуть ту пропасть, которая зияла в моём воображении между мной и нашим волонтёром «не депутатом». Ведь кто он, а кто я. Он и так слишком много сделал. Больше, чем был должен, в особенности, при учёте того, что не должен он был, априори, вообще ничего.
Варшава встретила вечерними пробками, десятками красных огней и низким, стремительно темнеющим небом. У меня потели ладони – я снова и снова вытирала их о велюр удобных штанов, которые надела в дорогу. На коже оставались мелкие тканевые крошки.
— Где твоя подружка? Напиши ей наши номера. А она пусть скажет, в чём одета.
— В чёрном она. – Я нервно хихикнула. Тут же зажала себе рот – так это было глупо. Элька нашарила мой локоть и ободряюще сжала.
— Это же так круто. Ну что ты волнуешься, Кара?
Я и сама не знала, чего волнуюсь. Может, потому что те несколько месяцев, что мы общались, была совершенно уверена: эта дружба так и останется дружбой на расстоянии? Я ведь даже не знала, как выглядит Даша, какая она живая – не в сообщениях. Чего я боялась – может, разочароваться? Или, напротив, её разочаровать?
Тёмная фигурка подлетела к Машине, прямо через две полосы, замершие в очередной плотной пробке. Николай Николаевич махнул рукой, хлопнула пассажирская дверь, и я зачем-то выпрямила спину. Так, будто это не Даша заскочила на переднее сидение, а директор школы вошел в кабинет. Она поздоровалась, обернулась. Я сидела ни жива, ни мертва.
— У тебя Блэк опиум? – выдавила скованно, тут же добавила: — Духи. Да?
Даша рассмеялась, перекинула через спинку объёмистый пакет прямо на Элькины колени.
— Шоколадок вам всяких купила. И, Кара, ну ни фига себе ты нюхач!
— Это отлично, что вы к нам присоединились. Я, к своему стыду, польского совершенно не знаю, так что нам всем переводчик не повредит, — говорил Николай Николаевич, пока я, держа в руках переноску с Мышкиным, семенила за ним, другой рукой вцепившись в запястье Даши. Оно было горячим и сильным, мои чувства – смешанными. Я боялась смотреть на неё, стыдилась того, что грязная и усталая, радовалась, что мы встретились. — Хочу выяснить, возможно ли из Варшавы переправить девочек прямым поездом до Милана. Пока ехали, я пробил авиалинии. Увы, никто не хочет брать с котом без пакета документов.
Вокзал был слишком ярким, слишком цветным и гулким, запруженным людьми, огнями, рекламами, смешением незнакомых, непривычных мне языков. Я отвыкла от гомона, шума, от информации. Голова раскалывалась и даже слегка кружилась. Всё, на что меня хватало – пытаться улавливать нить разговора.
— Прямых поездов нет – я уже пробивала. Возможно, есть смысл попробовать автобусы. – Это Даша.
— Поздно уже. Полагаю, девочки, сегодня мы вас уже не отправим. Дарья, поможете мне выяснить, возможно ли найти место, где они смогут переночевать?
Несмотря на то, что весь день ничего не делала, я чувствовала усталость, усталость настолько сильную, что даже пудовые ноги передвигались с трудом. Даша и Николай Николаевич что-то выяснили, потом мы куда-то поехали. Я смотрела в окно, удивлялась изобилию уличных фонарей. Ну надо же – я отвыкла от того, что они могут включаться. И вообще, я отвыкла от мира – от мирного мира, каким он когда-то был. Без комендантского часа, без необходимости прислушиваться, быть наготове.
— Подождите в машине, девочки.
Где мы стоим? Куда они пошли? Спрашивать сил нет. Ни у меня, ни у Эльки. Мышкин тычется в ладонь тёплой влажной мордочкой. Вот бы лечь и уснуть. Где угодно. И вот бы… помыться. Хотя, на такое нас обеих сегодня, пожалуй, не хватит.
— Кара, ты слышишь?
— Что?
— Самолёт. — И правда. А внутри пружина. Большая и твёрдая. Сестра сжала мою руку с такой силой, что мне стало больно. – Пожалуйста, давай выйдем? Мне страшно!
— Эль, — я сглотнула. – Это пассажирский – не истребитель. Мы же в Польше. Тут не бомбят. Тут войны нет. Тут просто аэропорт.
Она прижалась ко мне. Сперва мне показалось, что дрожит только Эль, потом поняла: мы обе. Обе знаем, что безопасно, но обе напряжённо прислушиваемся. Ведь… а вдруг?
— Кара, пойдём.
— Мы где?
— Это центр беженцев. Сможете здесь отдохнуть, пока Николай Николаевич купит вам билеты.
Светлый холл – огромный-огромный.
— Нам нужны ваши документы.
— Да. Вот… пожалуйста.
Я просила Эль быть сильной и смелой, а теперь сама – слабое звено. Ничего не понимаю. Меня ведут – я иду, ставят – стою. Почему? Почему не могу отряхнуться, взять под контроль ситуацию и себя, взять ответственность, взять...
— Ещё чуть-чуть – и поспишь.
Серый зал, уставленный раскладушками. Он такой длинный, что, стоя в начале, я не вижу конца. Сколько же здесь людей – сотня, сотни?! Мы всё идём и идём – волочимся.
Дверь, зал поменьше. Две раскладушки в углу – это наши. В другом кто-то кашляет, тихо переговаривается. Негромко гулит ребёнок.
— Ужин уже прошёл, но мы взяли вам бутерброды.
Даша протянула мне два завёрнутых в плёнку объёмных сэндвича. Я растерянно крутила их в руках.
— Спасибо. Прости. Ты… должно было быть по-другому. – Какая же я жалкая. Какая…
Даша меня обняла. В первый раз, надёжно и крепко.
— Глупенькая ты. Я так рада, что вы выбрались, что мы встретились. На вас лица нет. Отдыхайте. Хорошо? Мы договорились с волонтёрами. Вам будут помогать. А завтра днём мы вместе с Николаем Николаевичем приедем. Тоже договорились. – Потом вдруг заговорщически шепнула: — а знаешь, мне кажется, я ему нравлюсь. – И фыркнула, отстраняясь. Я ужаснулась.
— Даша… Ему же сорок! Или сколько ему вообще?
«Мне в спину впивается пружина. Я лежу неизвестно где. Нас в комнате тридцать человек. Очень холодно. Элька вырубилась, а я не могу. У меня на краю раскладушки стоит переноска. Мне страшно засыпать, — писала в чат Катерине, словно в дневник. – А ещё я грязная. Как стадо бомжей. Мне так стыдно – знаешь. Вдруг у меня вши заведутся, Катя? Мы так хотели покупаться, но сегодня воды уже нет. Здесь живёт пятьсот человек —- представляешь?»
«А я тебе гель купила сегодня. С карамелькой и миндалём. И крем для рук. Хочешь, завтра, чтобы ты не переживала, куплю и шампунь от вшей?» — Следующим сообщением она прислала сердечко. И тут же напечатала: -- Я новости твои в Болталочку пишу. Мы все за вас переживаем. Скорее бы вы уже добрались. Мне так жаль, что всё это… настолько долго. Что вы не можете просто долететь самолётом. Но всё пройдёт, дорогая. У нас здесь такое красивое дерево цветёт. Вы приедете – ещё успеете увидеть».
«Дерево… Ты знаешь… я почему-то плачу. Это тоже стыдно. Здесь столько людей – вдруг они увидят?».
«Плачь, моя хорошая. Если тебе так нужно».
И я плакала. Наверное, впервые с начала войны так горько, навзрыд, закусив уголок неведомо чьей, наверняка ужасающе грязной подушки. Я плакала и не могла остановиться. Хотела в туалет – и не знала, куда идти. Куталась тоненьким одеялом, прижималась мокрой щекой к холодному пластику переноски.
Я плакала, плакала.
Кажется, до утра.