Вся Поднебесная, казалось, в ту ночь наслаждалась тихой мелодией флейты, затаив дыхание. Легкий озорной ветерок весело подхватывал песнь, донося ее до каждого живого существа. Она, мелодия, была незамысловатой, мотив очень прост, но всё же что-то в ней цепляло, она проникала в самые потемки людской души и избавляла их от страданий.
В ту ночь было тихо. Даже искусный исполнитель мелодии старался играть как можно тише, боясь потревожить хоть одну живую душу. Так спокойно, умиротворенно. В ту ночь даже звезды на черном небе засияли по-особенному, не так, как обычно.
С недавних пор абсолютно всё не так, как обычно.
На водяной глади сияло отражение луны, манящей и невообразимо прекрасной, магия ночи ещё не достигла своего апогея; тихо шелестела трава. С недавних пор абсолютно всё в этом мире стало невообразимо прекрасным.
Исполнитель мелодии замер, оторвав флейту от губ, а с ним, казалось, замер и весь окружающий мир. Едва он двинется — Поднебесная вернется в привычный ритм рутины.
С губ сорвалась тихая усмешка.
— Бинфе-Бинфе… С Чэньцин тебе не сравниться.
И жизнь вновь забурлила, заискрилась, стало настолько шумно, что невозможно было поверить: меньше секунды назад только нежная мелодия флейты прерывала тишину.
— Ха? — исполнитель ловко спрыгнул с дерева, наспех приводя в порядок свои одежды. — Могу поклясться, я только что слышал…
— А-Чжи! А-Чжи!
Чутье его не подвело: быстрым шагом к его скромной персоне приближалась молодая особа, явно чем-то обеспокоенная.
Губы невольно расплылись в улыбке.
— Сестрица.
— А-Чжи, — вскоре она оказалась совсем рядом и аккуратно сжала его ладони в своих крошечных руках. На бледном лице играла слабая улыбка, полная заботы и нежности. — Почему ты ушла так далеко? Я искала тебя так долго, не пугай меня больше.
— Прости, сестрица.
Сказать честно, он не испытывал сильной вины за свою «шалость», но в глазах девушки отражалось сильное беспокойство, и он просто не мог не извиниться.
— Пора готовиться к отбою. Ты запамятовала главное правило нашего Ордена?
Он обиженно сморщил носик и надул губы, словно малый ребенок, сказав:
— Сестрица, но ты только посмотри, как прекрасен мир ночью! Разве можно упускать возможность полюбоваться им, отправившись спать?
Девушка слабо засмеялась.
— А-Чжи, наш дом и вправду прекрасен настолько, что глаз не устанет им любоваться. Но ты едва держишься на ногах от усталости. Давай так, я провожу тебя до твоих покоев, а ты мне расскажешь, что за мелодию ты играла, идет?
— Сестрица-а-а! — он сжал ее в объятиях, не в силах совладать с нахлынувшими эмоциями.
Несколькими днями ранее он и подумать не мог, что в этом настолько унылом сером месте найдется кто-то, похожий на неё. Он подумать не мог и о том, что вновь сможет вдыхать ночной воздух, играть на флейте и попытаться незаметно пронести в теперь уже свои покои пару кувшинов «Улыбки Императора».
«Это не может быть правдой», — так думалось ему всё проведенное здесь время с тех самых пор, как он открыл глаза.
Но аккуратно начерченный кровавый круг на полу и пульсирующая от пореза боль на белоснежной коже руки доказывали обратное. Его призвали. Его, злодея, потерявшего человеческий облик и рассудок. Его, безжалостного и бессердечного убийцу, испортившего жизнь всем, кого он повстречал на своем пути! Старейшину Илин, Вэй Усяня!
Вначале он не хотел принимать тот факт, что его посчитали мстительным духом, потом отказывался верить в то, что желанием человека, пожертвовавшего ему тело, было «сделать кого-то счастливым» (он и свой желудок толком осчастливить не может, стоит ли говорить о других?). И чуть не сошел с ума, увидев собственное отражение в зеркале!
— Меня… призвала… д-девушка?
Вэй Усянь лихорадочно осматривал свое новое тело: касался лица, рук, без стыда и совести дотрагивался до ног и других частей тела. Ему и в прошлой жизни говорили, что он не знает, что такое «стыд», но сейчас чего стесняться-то? Девушка добровольно предложила своё тело, наверняка зная, что Вэй Усянь-то вообще-то мужчина и что ему придется мириться с некоторыми… трудностями.
— За что мне это всё? — чуть не взревел он, проведя час с лишним около зеркала, пока не наткнулся на самый забавный факт.
Призвала его девушка. Юный адепт Ордена Гусу Лань.
Тогда он всерьез подумывал написать предсмертную записку и прикрепить ее на стену «Послушания», мол, в повторной смерти вините свою невнимательность.
— Старик Лань теперь совсем не приглядывает за учениками? — ворчливо пробормотал Вэй Усянь. — Как этой девчушке удалось провести древний и давно утерянный ритуал, если в Гусу даже за безобидные детские стишки наказывают?
Вэй Усянь на самом деле смог бы несколько дней потерпеть строгих учителей, бесконечные правила и суровые наказания, если бы не одно «но»: тело новое, а вкусы-то остались прежними, вэй-усяновскими.
Голодный желудок тоже дал о себе знать.
— Если подумать, — рассуждал он вслух, — в Гусу же есть куча кроликов…
И стоило ему представить запах жареного кроличьего мяса, а бедным животным от предчувствия чего-то по-вэй-усяновски подлого попрятаться по своим норкам, как в дверь осторожно постучали.
Мысли одна за другой лихорадочно сменялись в голове: Вэй Усянь — мастер придумывать всяческие отговорки, но что делать в данном случае, он совершенно не знал. Да и разве он мог оправдать такое явление, как кровавый круг призыва в покоях девушки из Ордена, который дышит правилами и по венам которого течет презрение к сторонникам Темного Пути? Наилучшим выходом будет сделать вид, что у девчушки помутился рассудок.
— Сестра! Моя дорогая младшая сестра!
Однако вошедшая, казалось, вовсе не собиралась сдавать его старику Ланю.
Юная девушка захлебывалась в слезах, бросившись обнимать Вэй Усяня, которого ошибочно приняла за свою сестру. Она долго не могла успокоиться, постоянно что-то нашептывала тонким хриплым голосом, в черных глазах читались страх, беспокойство. О своем внешнем виде девушка не заботилась нисколько: чего только стоила ее налобная лента, съехавшая набок, и рваные одежды, перепачканные грязью.
В день своего второго рождения Вэй Усянь осознал, что не все люди в Гусу подобны Лань Ванцзи и Лань Цижэню.
Лань Чжуцинь была сродни тихому журчанию ручья или ночной тиши при полной луне. Шествовала она легко, бесшумно, голос её был подобен пению соловья в раннее утро, бледное аккуратное лицо не искажалось злобой или презрением (Лань Чжуцинь словно вообще не знала о существовании сих эмоций). Говорила она исключительно по делу, однако речи ее были тверды. Лань Чжуцинь была одной из немногих дев, способных заставить не только слушать, но и прислушиваться к своим словам. Проглядывали в ее характере и материнская строгость, и забота, и ласка. Терпение Лань Чжуцинь словно не знало границ: Вэй Усянь успел проверить его, терпение, на прочность, нарушая незначительные правила, однако его новообретенная сестра и после всего этого не сдала его учителям, как полагалось.
Лань Чжуцинь и Лань Янчжи (дева, что призвала Вэй Усяня) не являлись сестрами по крови. Обе они лишились семьи в раннем детстве, после чего Орден Гусу Лань решил их приютить. Лань Чжуцинь и Лань Янчжи связали себя сестринскими узами; подобно солнцу и луне, две маленькие души были неразлучны.
Лань Чжуцинь являлась солнечным светом, несущим добро и справедливость в Поднебесную, в то время как Лань Янчжи — холодной, темной луной, огражденной от мира сего. Некоторые даже осмеливались сравнивать их с двумя Нефритами Ордена Лань, что не нравилось ни первой, ни второй. Они не считали себя особенными, несмотря на то, что слава их ничуть не уступала славе двух Нефритов, не допускали в речи и действиях и намека на горделивость (отчасти потому, что в Ордене Гусу Лань это также было запрещено).
«Но одно мне непонятно до сих пор, — порой размышлял Вэй Усянь, — если Лань Янчжи была примерной ученицей своего Ордена и никогда не нарушала ни единого правила, то почему же она призвала меня? Чего она хотела добиться? Правду говорят: в тихом омуте черти водятся».
Из хриплого шепота Лань Чжуцинь, изредка прерываемого всхлипами, в тот день мало что удалось выяснить:
— А-Чжи… зачем ты так? Я так люблю тебя, А-Чжи… Почему ты шагаешь по дорожке зла?.. Почему ты закрылась от своей сестры?.. Разве не знаешь, что случается с приверженцами Темного Пути?..
«Выходит, Лань Янчжи планировала это ещё давно».
Спустя несколько дней после своего пробуждения Вэй Усянь мог трезво оценивать ситуацию и тщательно раздумывать над мотивами юной заклинательницы, но тогда ему, сбитому с толку и едва ли не сошедшему с ума, оставалось лишь подыграть.
Вэй Усянь, воспользовавшись тем, что Лань Чжуцинь на мгновение отвела взгляд, едва ли не до крови укусил себя за руку; нежное девичье тело, доселе не знавшее боли, отреагировало очень бурно: в уголках глаз блеснули слезы, и Вэй Усянь залился нечеловеческим воем.
— Сестра-а-а! Прости меня-я-я! Я такая глупая! Сестра-а-а!
Он плакал, кричал и крепко сжимал в объятиях Лань Чжуцинь. Однако удивлению последней не было предела, потому Вэй Усяну пришлось завязывать с актерской игрой и взять себя в руки. Он наспех вытер слезы (свои и Чжуцинь) и слабо улыбнулся, нежно сжав ладонь юной девы в своей («А в прошлой жизни меня бы наградили звонкой пощечиной»).
— Сестрица… — прошептал он, заглядывая в черные глаза Лань Чжуцинь, сияющие беспокойством. — Я… Что бы я ни собиралась сделать, у меня это не вышло… Прости глупую А-Чжи…
Лицо юной заклинательницы расплылось в нежной кроткой улыбке. Она аккуратно погладила «сестру» по щеке; Вэй Усянь едва вздрогнул от прикосновений и внезапной ласки, но всё же заставил себя улыбнуться в ответ.
«Совсем не время предаваться воспоминаниям».
В голосе Лань Чжуцинь не было прежней горечи; речь ее была тихой, едва слышимой, но умиротворяющей. В этом голосе было что-то родное, теплое, то, к чему так хотелось тянуться.
— Я вовсе не злилась на тебя, А-Чжи. Я просто волнуюсь за тебя, ведь ты моя дорогая младшая сестра, ты весь мой мир.
Вэй Усянь замер.
А потом долго не мог прийти в себя после услышанных слов.
— Янчжи… — прошептал он в пустоту; Лань Чжуцинь давно прибралась в покоях и вскоре должна была вернуться с пищей. — Янчжи… ты действительно глупая, — усмехнулся. — У тебя есть кто-то, кто столь дорожит тобой, так почему ты оставила ее? Чего же ты хотела добиться, призвав меня? «Сделай его счастливым»? Но разве я могу сделать кого-то счастливым, отобрав счастье у другого?
Вэй Усянь думал о судьбе двух названых сестер. Расстроится ли Лань Чжуцинь, узнав правду? Разозлится? Выдаст Вэй Усяня Старейшинам или потребует вернуть свою сестру? Обвинит ли? Он не знал. Не знал, но так боялся причинить ей боль. Для Чжуцинь Янчжи была целым миром, так каково же ей будет однажды проснуться и узнать, что её мира больше нет?
Вэй Усянь сглотнул.
— Она не узнает… — прошептал он одними губами. — Клянусь, я не дам ей узнать.
В ту ночь было тихо. Даже незатейливая мелодия, первая пришедшая на ум, лилась особенно сладко.