Впервые Юкичи встретил человека с амарантовыми глазами у навеса с фруктами.

К тому времени наёмник находился в городе не больше пары часов и в поисках ночлега забрёл на рынок — удача, с какой стороны не посмотри: тут тебе и сплетни, и потенциальные хозяева, у которых можно снять комнату на первое время, и будущий ужин. Фукудзава неспешно осматривал прохожих, прислушивался ко всем доносившимся разговорам, когда вдруг ощутил неприятную скрученность где-то под рёбрами, обычно не сулившую ничего хорошего и именующуюся не иначе как "предчувствие". В эту секунду ему на глаза попался незнакомец, и нутро заныло вдвойне ощутимее.

На первый взгляд тот выглядел вполне обычно: складывал в корзину яблоки практически не глядя, уделяя всё внимание разговору с юной продавщицей за прилавком. Но с каждой секундой глазам открывалось куда большее:

руки незнакомца тонки и грациозны — они никогда не видали грубой работы;

одежда скромна, но ухожена;

у человека тёмные волосы, хищно выточенные черты лица и острый разлёт высоких скул;

его кожа бледна и не тронута солнцем, он высок и широкоплеч, но тонок.

Красив, но та красота порочна.

Принадлежность человека к церкви выдавала лишь колоратка вокруг шеи. Всё остальное способно было кричать о дьяволе.

Фукудзава мысленно чертыхнулся, ругая себя за непрошенные мысли: не хватало ещё на священников глазеть, наживая себе ненужные приключения. Вот только развернуться и уйти, не говоря о том, чтобы всего лишь отвести взгляд, казалось попросту невозможным. Чужая красота не должна пугать, но именно это и происходило с Юкичи — вынуждало цепенеть в страхе, и смотреть-смотреть-смотреть, будто к увиденному можно привыкнуть и разглядеть хоть что-то человеческое.

Незнакомец, ощутив пристальное наблюдение, повернул голову. Его яркая радужка, отливающая на солнце огнём из самой преисподней, казалась самым отчётливым бельмом в несуразном образе молодого праведника.

Он едва заметно улыбнулся, словно устало, и склонил голову в приветственном жесте:

— Могу я помочь Вам?

В голосе его — вино, подслащённоё мёдом.

— Вот уж вряд ли.

Юкичи фыркнул недовольно и наконец нашёл в себе силы, чтобы развернуться и убраться подальше от человека с амарантовыми глазами.

Просить помощи у церкви тому, кто зарабатывает на жизнь убийством? Извольте.

Неестественный трепетный ужас от первой встречи, сосредоточившийся холодом на кончиках пальцев, отступил так же быстро, как и появился. Словно водой окатили посреди храма: до сжатых лёгких и неспособности даже вдохнуть. Унизительно, неприятно, но кратковременно.

Сталкиваться напрямую с церковью наёмнику приходилось лишь пару раз, и каждый из них Фукудзава мог охарактеризовать для себя одним словом: "отвращение". Напыщенные священнослужители, брюзжащие, похожие на боровов, всегда ставили себя выше остальных, прикрываясь при этом Божьим Словом. Но, тем не менее, ни один из них не гнушался преступить веру во имя собственных целей. Один аббат даже предлагал Юкичи деньги (а у церкви, пусть речь идёт о низших слоях, их предостаточно) за убийство епископа. Благо, у наёмника тоже имелись какие-никакие убеждения, и от той работы он отказался. В него тогда презрительно плюнули клеймом лицемера, а Фукудзава в ответ рассмеялся. Он не боялся Бога, не отрицал, что после смерти отправится прямиком в пекло — скорее просто не собирался связываться с теми, кто способен бросить его туда раньше времени.

Особенно, если внизу будет ждать человек с амарантовыми глазами.

Следующий месяц он избегал дорог, что пролегали мимо храма.

***

Вторая встреча пришлась на начало осени.

Юкичи тогда прогуливался по улицам и наслаждался тихим одиночеством: в маленький городок на самом севере огромной страны ещё не дошли слухи о Серебряном Волке, что берёт плату за смерть, и это было весьма кстати. Он ведь находился здесь не по чьей-то просьбе, скорее из личного желания отвязаться хотя бы на время от привычной жизни, привнести в наполненные запахом крови будни немного бытовой рутины и, быть, может, прийти к выводу, что профессию стоит менять.

Мысли посещали разные: навязчивые, порой надоедливые, местами пугающие, а иногда совсем беспечные, но в каждой из них, так или иначе, встречалась усталая улыбка, сладкая до тошнотворной горечи.

Фукудзава не сильно хотел копаться в обрывках собственной тёмной душонки и искать причину, почему молодого священника никак не получалось забыть, но для себя он решил следующее: это всего лишь диссонанс имеющегося опыта и новых впечатлений. Глупо было бы отрицать колоссальное отличие того человека ото всех остальных служителей церкви: и возраст, и внешний вид, и смиренное спокойствие во взгляде (в него Юкичи вообще отказывался верить и называл выученной фикцией), и голос — вот уж поистине дьявол в обличие стадной овцы.

За этими размышлениями он не сразу заметил маленькую девочку, вдруг оказавшуюся у его ног. Светловолосая, юркая, одетая во что-то цветное, она вцепилась пальцами в брюки, совсем не боясь незнакомца, а потом показала язык кому-то впереди.

Фукудзава от неожиданности не смог найти слов, он замер на месте и попытался взглядом отыскать родителей ребёнка. Первое, что увидел — темный силуэт. Нити заходящего солнечного света разбивались о спину медленно приближающегося человека, подсвечивая фигуру мягким золотым ореолом. Какая-то насмешка над мыслями наёмника, право слово. И он только убедился в этом, рассмотрев в очертаниях едва касающуюся земли сутану.

— Элис, прошу тебя, — человек пытался сохранять спокойствие, но Юкичи расслышал в звучании раздражённую обеспокоенность, — не приставай к людям. И не убегай так внезапно. — Священник поднял голову, кивнул, как в прошлый раз, и снова улыбнулся. — Прошу, извините нас. Я, к моему большому стыду, кажется совсем не умею обращаться с детьми.

Фукудзава ответил не сразу: первые несколько секунд он зачем-то пытался вспомнить единственную молитву, которую знал — то была молитва об усопших; затем он проклял в своей голове и религию, и Бога, и вот этого человека перед ним; и только после, сделав вдох поглубже и прикусив внутреннюю сторону щеки, хрипло отозвался:

— Не извиняйтесь. Отец...

— Мори. — представился священник. — Огай Мори. — Не большой поклонник формальностей, если позволите. — он протянул руку, и девочка послушно вложила в неё свою ладонь, отпустив Юкичи. — Перед Господом все равны. Вы так не думаете? Человек, которому я не могу помочь.

Произнеся это, святой отец признал — тоже запомнил их встречу на рынке; он вновь улыбнулся. И то был первый раз, когда Фукудзава поверил в улыбку: искренняя, не скрывающая чуть насмешливого лукавства на тонких губах, она куда больше подходила Мори, делала его лицо живым, а не напоминающим надменную церковную фреску.

— Фукудзава. — буркнул наёмник нехотя. — Юкичи. Не в моих правилах спорить со служителем церкви.

— О, вы невероятно любезны. — едва слышный смешок.

Огай говорил, не глядя. Он гладил девочку по волосам и всё внимание сосредотачивал лишь на ней, словно о чём-то задумавшись.

Наблюдая за этим, Фукудзава вспомнил о церкви, с которой сталкивался лишь по слухам: местный священник насиловал юных послушников, за что в итоге поплатился головой, украсившей кол на главной площади. Варварские, конечно, методы, но наёмник не был уверен, что сам бы сдержался от зверства, получи заказ на подобное убийство. Вот уж где действительно можно переступить через собственные убеждения.

Представшая глазам картина, вскрывала в воображении много разной грязи, поднимала её, как волны, выбрасывающие к берегу зловонную гниль. Омерзение встало комом в горле, и Фукудзава готов был цепляться за него всеми силами, лишь бы не думать, что уродливая хламида черной ткани должна скрывать фигуру, а не подчёркивать. И о том, что под длинными рукавами сутаны скрывались натёртые, словно верёвками, худые запястья.

— Вы не похожи на других служителей. — Юкичи произнёс это прежде, чем успел подумать о смысле сказанного.

Он сделал шаг назад и попытался одёрнуть себя: никогда ведь раньше не имел привычки судить по внешнему виду. Однако в этом человеке уж слишком много несостыковок, он словно икона, рядом с которой склоняют колени: статичен, притворен, гротескно хорош и наверняка заляпан прикосновениями. Фукудзава умел разбираться в людях, и всё его нутро кричало, что от отца Мори стоило бы держаться подальше.

— Молод, знаю. — короткий ответ, смазанный учтивой притворностью. — А вы не похожи на того, кого интересуют чужие дети.

Вот оно: вскрытая загноившаяся рана, что выползала наружу и тянула за собой рвотные позывы. Огай смотрел прямо на наёмника, не скрывал своей яркой радужки и насмешки, застывшей в ней. Сложно вынести, когда в тебе словно пытались просверлить дырку, и Юкичи, загнанный в угол так неосторожно, попытался найти хоть какой-то поддержки в лице маленькой девочки. Но ту, кажется, больше интересовали собственные туфельки, чем всё происходящее.

— Это ваша...

— ...дочь, всё верно. Приёмная.

Очень важное уточнение — Фукудзава не видел в этих двоих ничего общего. Да и вообще словно сомневался, что подобный человек был в состоянии иметь семью. В смысле, кто ж вынесет такое на постоянной основе.

— У вас доброе сердце. — приходилось наступать себе на горло, чтобы произнести это и сохранить вежливый тон спонтанной беседы. Как-никак, положение обязывало: он ведь только смог свыкнуться с новой жизнью и почти даже научиться наслаждаться спокойствием, в котором не было косых взглядов со стороны прохожих и отказа в праве снимать нормальное жильё. Каким бы ни был этот священник, он имел рычаги давление не только на общественность, но и на власть.

— Благодарю. — и снова приторность за маской добропорядочности. — Вы не возражаете, если мы пойдём? Служба начнётся совсем скоро, а я отлучался из церкви буквально на пару минут. Не пойдёте с нами?

— Не в этот раз.

— Как знаете. В любом случае, храм открыт всегда. Нельзя быть уверенным, когда души порывы вынудят восславить Господа.

Юкичи готов был поклясться, что расслышал в этой незатейливой фразе смешок, но, когда пришёл в себя, странная парочка находилась уже далеко от места их встречи. Холодные пальцы, давящие на горло, наконец разжали тиски, позволяя сделать несколько головокружительно глубоких вдохов.

***

В третий раз они встретились спустя несколько дней после знакомства.

Небо тогда было затянуто тучами, весь город словно ожидал надвигающейся бури — на улице едва ли попадались случайные прохожие. Даже ветер оставил это зловещее место и поджидал своего часа. Юкичи имел в запасе ещё пару часов, и этого казалось вполне достаточно, чтобы успеть посетить пекарню, чайную лавку и справиться о готовности тёплой одежды в пошивочной мастерской.

Снаружи, не смотря на ранние часы, было невыносимо душно и пахло сыростью.

Раскаты грома раздавались где-то совсем далеко, но каждый набат словно отсчитывал оставшееся время.

Рубашка неприятно прилипала к телу, и Фукудзава, едва выйдя за порог, подумывал уже оставить эту идею с прогулкой: в конце концов, хлеба ещё хватит до завтра, с чаем он перебьётся или одолжит немного у постоялицы, а одежда в такую погоду всё равно не нужна. Абсурдность вылазки подтвердилась в момент, когда, проходя мимо соседского дома, он снова встретил святого отца.

Юкичи признал его только из-за сутаны, в остальном же Огай не походил сам на себя: волосы убраны в хвост, сутулые плечи и поникшая голова — всё это выдавало в нём ту честность, которую отче так тщательно скрывал за толстым слоем праведной вежливости. Выйдя со двора, Мори зевнул, одной рукой прикрывая рот, другой же осенил калитку крестным знамением. И только потом он обратил внимание на приближающегося Фукудзаву.

Спектакль начинался здесь и сейчас: выпрямить спину, заправить за уши пряди выбивающихся волос и прикрыть такую явную усталость за обворожительной улыбкой, повестись на которую мог кто угодно, но уж точно не мнительный наёмник. Священник на глазах превращался из обычного человека в воплощения омерзения, к которому не хотелось прикасаться.

— Доброе утро. — Юкичи на этот раз вступил первый.

— Воистину. Простите за столь спешный вопрос, но куда вы направляетесь? — фальш на губах только подчёркивала проступающие следы бессонной ночи под глазами.

— В пекарню.

— О, мне невероятно повезло вас встретить в таком случае! Это как раз на пути в церковь. Вы ведь не станете возражать, если я составлю компанию? — вопрос, который таковым и не являлся. Огай не оставил шанса даже на иллюзию выбора и в ультимативной форме присоединился к прогулке, не дожидаясь ответа. Праведная наглость, указать на которую не представлялось возможным. — С прискорбием вынужден сообщить, — продолжил он — что сегодня, не ранее как за час до рассвета скончался наш многоуважаемый бургомистр. Я был с ним всё время до — он пригласил меня ради исповеди в позднем часу вчерашнего дня, но так и не смог поговорить спокойно. Кашель, знаете ли.

Юкичи не отвечал: он вслушивался в усталую и растянутую речь, тянущуюся как вязкий мед, и думал лишь, что глава города, оказывается, жил так близко.

Мори будто специально шёл слишком медленно, и приходилось следить за собственными шагами, чтобы сохранять единый ритм.

Это до сжатых кулаков выводило наёмника из шаткого умиротворённого настроения, в котором он пребывал до тех пор, пока глупо не сунул на улицу нос.

— Бургомистр был болен?

Святой отец кивнул:

— Я не знал наверняка, но вчера убедился: синие губы, тяжёлое дыхание, спутанность в мыслях — не иначе как пневмония. — тут он осёкся, на секунду остановился, а после, задумавшись, продолжил идти вперёд, рукой махнув несколько раз у носа, словно пытался избавиться от неприятного запаха, — впрочем, откуда мне знать, я не врач. Так или иначе, Господь пожалел раба своего и позволил ему уйти без боли.

Эти слова показались Фукудзаве странными: от них веяло всё тем же липким притворством, напускной набожностью и безразличием, въедавшимся под кожу тонкими иглами. Наёмник был знаком с пневмонией не понаслышке, и сам видел, какую агонию проживали больные в свои последние часы. И если всё действительно так, как говорил священник (в чём Юкичи сильно сомневался), бургомистру и правда неслыханно повезло. В противном же случае, Огая давно пора предать правосудию, а ещё лучше — разъярённой толпе. И как, интересно, они вообще выносили такого человека? Пожалуй, этот вопрос действительно волновал Юкичи больше всего остального.

В памяти вдруг непрошено всплыли раны на запястьях. Присмотревшись ещё раз, он их не обнаружил.

— Вы, вероятно, устали, если провели с ныне покойным целую ночь? — разговаривать со священником невыносимо, но терпеть тишину в его присутствии невыносимо вдвойне; Юкичи цеплялся за малейшую возможность и думал, что в таком темпе не успеет он до дождя ни в какую пекарню.

— О, ну что, Вы. Мне ли жаловаться. — Мори склонил голову, явно сделав это, чтобы его собеседник не заметил довольной улыбки на лице. Увы, Фукудзава отчётливо расслышал её в голосе. — В конце концов, это же мой удел: убедиться, что человек покидает наш мир без мук совести.

В следующую секунду прямо над головой сверкнула молния, тут же послышался раскат грома — вместе с ним в голову наёмнику закралась навязчивая идея, вынудившая усомниться в собственной адекватности.

И тем не менее, он решил задать последний на сегодня вопрос:

— Когда состоится месса?

— В эту пятницу. Его жена пожелала соблюсти все традиции, на подготовку понадобится время. — тон речи сменился с радостного на недовольный буквально на секунду, а затем Юкичи различил — так необычно — заинтересованность. — Неужто почтите визитом?

— Давно пора. — короткая отмашка. — Более подходящего повода всё равно не представится.