Воспитывая привычку подвергать всё сомнению, Огай никогда не считал себя человеком в достаточной степени набожным. Он смотрел на служителей в церкви всё детство и ощущал в себе тошнотворное отвращение к напускному фарсу, творящемуся на воскресных службах. Ребёнком он не понимал, чем отличалась молитва в собственной спальне от крёстного знамения в деньгами набитом доме: если Бог следил за каждым из своих сыновей, означало ли это, что из церкви всего-навсего лучше видно? И если вера — это вопрос вложений в бородатых мужиков, он точно не хотел иметь с ней ничего общего.

Так или иначе, статус церкви, однако, и её влияние на общественность отрицать было сложно, а потому Мори не сильно противился, когда судьба за шкирку швырнула его в послушники к одному старому епископу. Там будущий служитель научился двум вещам: нести Слово Божье и пользоваться собственным обаянием — неплохой фундамент для становления священником, с какой стороны не глянь.

К 28-годам, добившись неплохих результатов в карьере для такого юного, по меркам церкви, возраста, Огай обнаружил себя всеобщим любимцем в маленьком городке на отшибе страны, куда перебрался специально, чтобы не иметь дело с религией в той форме, в которой привык. Он всегда улыбался, держал прихожан за руку, без конца повторял, что не терпит раболепного почитания в свою сторону, и с выражением полной одухотворённости цитировал Библию.

Верил ли он в собственные слова? Временами.

Куда важнее, что им верили все вокруг, доверяли свои сердца на исповедях и понятия не имели, как священник распоряжался полученной информацией в собственных интересах.

Жизнь казалось до скучного правильной, всё шло своим размеренным чередом.

А потом случился Фукудзава Юкичи — подозрительный мужчина с режущей сталью в серых глазах и вечно недовольным лицом.

Он не был похож ни на одного жителя, не посещал церковь и едва ли стремился завести дружбу хоть с кем-нибудь. Даже госпожа Коё, предоставлявшая жильё приезжим, в разговоре с болтливой милашкой Элис, отозвалась о своём постояльце как о человеке весьма нелюдимом.

И этой информации было чертовски мало хоть для какого-нибудь вывода, но более, чем достаточно, чтобы не выпускать Фукудзаву из головы и нервно вздрагивать от собственных воспоминаний о коротком знакомстве.

В первую встречу Огая опалило жаром от пристального наблюдения;

во время второй окатило холодным презрением с ног до головы;

на третий раз священник обнаружил в себе назойливое желание познакомиться поближе — имелось в незнакомце нечто определённо обескураживающее, было бы ложью это отрицать.

К тому же он так отчаянно пытался скрыть пренебрежительное недоверие ко всей сути молодого священника, что, удивительно, располагал к себе своей проницательностью, ощущающейся пьянящей сладостью причастного вина на губах. Риск — это именно то, чего не хватало Мори. В момент, когда он уже смирился со скучающей участью, в городе появился Фукудзава и, вместе с надвигающимся штормом, перевернул всё с ног на голову, вынудив поставить на кон свою безупречную репутацию.

Негласное объявление войны, игнорировать которое себе дороже.

***

К восьми утра церковь своей душной заполненностью людьми напоминала городскую ярмарку. Разве что с одним исключением — тут было мертвецки тихо.

Едва ли не каждый житель пришёл проститься с бургомистром, выразить, если не скорбь, то небезразличие уж точно. Такой порядок заведён в обществе: ты можешь хоть сотни раз ненавидеть человека, но прийти на его похороны обязан, если не желаешь, конечно, чтобы на твои поминки в дальнейшем не пришёл даже священник.

Мори стоял за кафедрой. Сложив руки в молитвенном жесте и прикрыв глаза, он ожидал, пока все усядутся по скамьям, и можно будет возвестить о начале мессы. Священник ещё не видел появления самого долгожданного гостя, но готов был поклясться, что цепкий, наверняка даже немигающий взгляд, уже обжигал его раскалённой сталью и оставлял на коже сотни кровоточащих ран.

На него частенько смотрели люди — с еженедельными проповедями это совершенно не новость. В равной степени как и тот факт, что интерес некоторых зачастую выходил за рамки религиозных устоев. Вот только до этого колени никогда не подкашивались так предательски, а кровь, почерневшая от яда, не пульсировала в висках.

Его словно вынуждали стоять смирно, пока препарировали под тщательным наблюдением, вскрывали пласт за пластом, силились отыскать то, чего святой отец никогда и не прятал. Всего лишь убеждал, будто искать особо и нечего.

Огай мог бы и сам показать позднее.

Он поднял голову: в этот раз не улыбнулся — статус мероприятия не позволял; осмотрел присутствующих и жестом попросил занять свои места тех, кто всё ещё тёрся у гроба. Заметил Юкичи у самого входа и незаметно даже для себя самого отступил назад.

В высоких выбеленных стенах голос служителя всегда был необычайно звучен, но сейчас — именно сейчас, под пронзительным серебристым взглядом — ощутимо дрогнул. Церковь сузилась до одного человека; свет из цветастых витражных окон, касаясь каменных плит, померк.

— Благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога и общение Святого Духа да будет со всеми вами. — произнёс Огай и положил руку на кафедру.

Сердцебиение священника, так ему казалось, в почтительной тишине могли расслышать даже снаружи. Чтение молитв впервые давалось настолько тяжело со времён самой первой мессы перед лоснящимися проповедниками. В тот раз молодой служитель был преисполнен отвращения — наблюдатели раздевали его взглядом и без конца о чем-то шептались. Сейчас же нечто похожее, но взамен подступающей к горлу тошноты — нервозность жука под лупой: знаешь, что вот-вот сгоришь, но всё равно мечешься из угла в угол.

Огай не привык позволять смотреть на себя так, взамен не получая ничего, а потому пообещал себе в будущем вытрясти из этого маниакального человека всю душу.

— Да помилует нас всемогущий Бог и, простив грехи наши, да приведёт нас к жизни вечной.

Священник отвёл взгляд и, мысленно прикинув, что мероприятие способно затянуться на пару часов, заставил себя сосредоточиться на чтении и не оборачиваться до самой последней строчки.

Минуты тянулись медленно, молитвы навевали скуку и клонили в сон, но тем не менее, всё плохое рано или поздно имело привычку заканчиваться — месса подошла к завершению. Родственники, рыдающие и скорбящие, вынесли гроб в сторону кладбища, и на этом работа Огая окончилась. Вряд ли у кого-то сегодня ещё появится желание заглядывать в церковь; можно было расслабиться и потереть пальцами переносицу, расстегнуть несколько пуговиц сутаны и сделать глубокий вдох, в следующую секунду подскочив от неожиданности на месте.

— А я всё думал, что же в вас так привлекает людей.

— Святая дева Мария, ну нельзя же так пугать!

Мори ругал себя за то, что не заметил прихожанина, слишком уж свыкся с ощущением постоянного наблюдения — Юкичи сидел в самом дальнем ряду, скрытый частично от глаз приоткрытой дверью в исповедальню. Он не смотрел уже с таким вызовом, его взгляд едва заметно смягчился внешне, но ощущал себя священник в присутствии этого человека теперь гораздо комфортнее.

— Надо же, даже ругаетесь, как праведник.

— Дело привычки. Это совсем несложно. — он спешно застёгивал пуговицы назад, приглаживая ткань своих одежд ладонями. Внешне всё ещё мог обмануть кого угодно, но в речи утратил напускную манерную вежливость. Понимал, что сейчас в ней нет особой нужды. — И почему же я нравлюсь людям? Вам я явно не по душе.

Наёмник поднялся со своего места и вышел в проход между скамьями.

Между ними около десяти шагов, но амарантовый взгляд, казалось, можно разглядеть и с большего расстояния.

Юкичи не торопился с ответом: ещё несколько минут назад он был в состоянии сформулировать мысль, но прямо сейчас со скрипом на зубах осознавал, что в голове она звучит куда лучше — произнесённая вслух выдала бы его с потрохами.

В любом случае, чем чёрт не шутит.

— Вы не часто верите в собственные слова, не так ли? — начал он, сделав шаг вперёд; Мори в ответ пренебрежительно изменился в лице. — Но там у алтаря выглядели довольно органично. Я бы даже сказал, убедительно.

— Вас я, однако, не убедил. — тоже шаг.

Святой отец с интересом рассматривал человека перед ним: высокий, широкоплечий, похож на солдата, но определённо им не являлся.

Руки грубы и покрыты множеством мелких шрамов — рабочий? Тоже вряд ли, иначе откуда столько денег на жильё у Коё.

Волосы острижены коротко, но торчали так, словно их просто обрубили ножом — это уже интересно: резкая смена внешности связана либо с тяжёлым прошлым, либо с преследованием. Огай был готов поставить на последнее.

— И не убедите. Вы лживы до последнего вздоха, и это омерзительно. — ещё немного ближе, сохранив твердость в голосе, но растеряв спокойствие в душе.

Мори действительно напоминал дьявола, развлекающегося в церкви и обращающего людей против Господа — именно таким он представлялся до сегодняшнего дня. Но, увидев, с каким праведным спокойствием и умиротворением святой отец зачитывал молитвы, Фукудзаве пришлось признать — образ этот разбился цветными стёклами витражных окон, засыпал его осколками и оставил незаживающие царапины. Он совсем запутался в своих мыслях.

— И вы мне это говорите, потому что..?. — Огай склонил голову и сделал шаг вперёд, в голосе его безмятежная весёлость, в глазах — огонёк живой заинтересованности.

— В отличие от вас я честен с окружающими. — неуверенный выпад навстречу.

Юкичи правда не понимал, какие помыслы толкнули его прийти в церковь этим утром, отсидеть в смиренном терпении всю мессу и задержаться после, лишь для того, чтобы сказать совершенно незнакомому человеку всё, что он о нём думал.

Овечий взгляд, отливающий порочностью, однако никак не покидал нутро беспокойного наёмника.

— Я бы использовал другое слово — "грубый". — шаг навстречу.— Но вам ли говорить о честности? — ещё шаг. — Человек, чьё прошлое никому не известно. — расстояние между ними стремительно сокращалось. — Появились в городе так внезапно, пялились на священника — кто знает, что у вас на уме?

Теперь между ними чуть меньше пары метров и неизмеримое напряжение, мерцающее еле заметными искрами — казалось, сделай один из них шаг ближе, и оба вспыхнули бы болезненными щелчками статического электричества. Странная игра, в которой нет победителей, но есть две проигрывающие стороны и насмехающийся глазами распятого судья.

— Хотел лишь убедиться, что вы не окажетесь одним из моих будущих клиентов. — Фукудзава пытался придать своему голосу напускное безразличие, но получилось лишь буркнуть как-то совсем уж угрюмо.

— А вы кто? Сутенёр? — откровенный смех, лишь чтобы позлить оппонента. Нет, последнее, кого мог напоминать этот мужчина с блуждающим серебряным взглядом, так это торговца женщинами. Но приятно было видеть как нелепая догадка расшатывала и без того хрупкое душевное равновесие. Огай обещал себе отыграться, и он только начал. — О, не злитесь так. Расскажите мне ещё что-нибудь интересное, и я назову вас детективом. Вы очень напоминаете мне озлобленного пса, вынюхивающего всё, что плохо пахнет.

Юкичи не умел отказывать, когда так отчаянно напрашивались. Ему и правда было, что рассказать.

— Вы убили бургомистра. Подушкой его задушили, вероятно. Хотя, я не задумывался о способах, но, полагаю, это единственно возможный вариант, не создающий заметного шума. Вы думали, что оказываете услугу и без того умирающему, но, тем не менее, это всё ещё убийство.

Выражение лица священника заметно изменилось: его напускное веселье отступило, предоставив место сначала удивлению, а после заинтересованности, смешанной с почти детским восторгом, отразившейся в искривлённой улыбке. Кем бы ни был этот человек, он угадал абсолютно всё, чем вызвал ударную дозу адреналина прямо в голову, отзвонившую колокольным набатом.

— Правда детектив? — осмотрел, оценивающе с ног до головы, отступив на полшага назад и сложив на груди руки. — Признаться, совершенно не похожи. — пара секунд на размышление, на то, чтобы потеряться в стальном отчуждении и мысленно уговорить себя больше не напрашиваться на непозволительные догадки. — Хотя, вам бы коротышку какого-нибудь в напарники. И чтоб обязательно кепочку носил. Тогда, может, перестанете походить на серийного убийцу.

Наёмник едва ли не ответил — "я никогда не убиваю по собственной прихоти" — но вовремя прикусил себе язык. Больно.

— Ваши фантазии нелепы.

— Так я ещё и не начинал фантазировать. — вот он, отличный шанс изменить направление не совсем приятного разговора. — Знаете, как много всего, способен вообразить священник, 28 лет державший целибат? Я тоже не знаю. — оставшиеся шаги сделаны, между ними не осталось свободного пространства. Святой отец положил ладонь на размеренно вздымающуюся грудь. Его голос стал чуть тише, приобрёл заискивающие ноты. — Но вам бы понравилось. Если бы вы не были таким моралистом, нападающим на бедного священника, я имею в виду.

— Извольте, мне нет до вас никакого дела, — фыркнул наёмник на это нелепое упоминание морали в его адрес. Он коснулся пальцами худого запястья и на секунду замешкался, прежде чем отстранил от себя руку. — Если думаете, что я побегу стучать всему городу, то у вас явно завышенное о себе мнение.

— Тогда чего же вы хотите? — священнослужитель наслаждался происходящим и тем фактом, что его запястье всё ещё цепко удерживали на весу. — Шантаж? Вымогательство? Плату? Деньгами? Натурой? Удивите меня. — с каждым новым словом всё ближе и тише, чтобы выдохнуть последнее невесомым шепотом прямо в лицо и убедиться, что Юкичи и не думает отводить взгляд.

— Спокойствия. Убедите меня, что я могу продолжать жить в этом городе и как можно реже с вами сталкиваться.

Огай недовольно осклабился и выдернул руку из цепкого плена чужих пальцев. На секунду он ощутил себя обманутым в ожиданиях, почувствовал горечь разочарования на языке и уловил отсыревший запах застарелой скуки. Фукудзава Юкичи мог стать его персональным развлечением при правильном подходе, но это означало жертву, на которую Мори не был готов пойти прямо сейчас.

— На сколько мне известно, вы едва ли выходите на улицу. Думаю, вам не составит труда просто не смотреть в сторону церкви. Мы в 19 веке, теперь мало кто станет осуждать отстранённость от религии. Так что же вы хотите лично от меня? В конце концов, вы первый это начали, я лишь стараюсь следовать правилам. Хоть и не понимаю, в какую именно игру мы играем.

Наёмник не сразу нашёл, что ответить: он вдруг обнаружил себя загнанным в угол, уязвлённым и совершенно незначительным перед приосанистой фигурой молодого священника. Стоило признать, Мори умел держать себя правильно и каждую издёвку оборачивал в свою пользу — превосходные ораторские навыки при использовании в политике нанесли бы окружающим больше вреда, чем невинная на первый взгляд служба в церкви. Священник не стал отрицать своей причастности к смерти бургомистра, как и не дал открытого согласия, позволив себе ухватиться за презумпцию невиновности и собственную безупречную репутацию. А что касается спорного с точки зрения морали поведения, так Юкичи никогда и не встречал безгрешных людей, он и сам таковым не являлся, в конце концов. Вся его неприязнь построена лишь на собственных предубеждениях, застревающих в голове разрастающейся мигренью.

Он был вынужден отступить.

— Просто постарайтесь быть чуть честнее с окружающими. И с самим собой.

— И какой в этом интерес?

Святой отец наблюдал, как медленно, шаг за шагом, Фукудзава отступал назад, как шевелились в немой неразборчивой фразе его тонкие губы, и как едва ли не физически ощутимое напряжение пронизывало каждую мышцу хорошо слаженного тела.

Пожалуй, он готов был отпустить этого человека сегодня. Но лишь до тех пор, пока не придумает им обоим новое развлечение.

— Ради разнообразия хотя бы.

Мгновение позже тяжелая дубовая дверь с глухим хлопком закрылась.

Юкичи покинул церковь, и так закончилась их четвёртая встреча.