В Безночном городе всегда тепло. Безымянный вулкан в его сердце, сдерживаемый сотнями охранных печатей от извержения, прогревает землю изнутри, не позволяя ей промёрзнуть даже в самые холодные зимы, а редкие снежинки, что всё же умудряются достичь её, тут же тают, напитывая почву столь необходимой влагой. Здесь особенно хорошо растут лекарственные растения — целители клана Вэнь разводят целебные сады прямо в двориках своих домов, и по осени их пряный запах наполняет воздух над Безночным городом, поднимаясь выше, к самой вершине дремлющего вулкана, и достигая роскошных покоев Знойного Дворца.

Здесь всё наполнено триумфом. Широкие мощные лестницы, крепкие мостки над лавовыми потоками, надёжно укрытыми барьерами, торжественные чёрно-золотые флаги и гобелены. Огромные круглые барабаны молчаливы — они гремят лишь в праздничные дни, когда вся Цишань украшена яркими красными огнями пышных торжеств. Сегодня они сохраняют мрачное молчание — как и весь Знойный дворец, в котором вот уже несколько дней царит странная напряжённая тишина.

Тихо так, что кажется, если маленькая птичка залетит вдруг случайно в окно, присядет на пышную спинку пустующего трона и запоёт свою странно-печальную песню, она разнесётся по всему дворцу и непременно достигнет даже самых нижних этажей, где воздух жаркий и сухой, а к стенам порой больно прикасаться: застывшая вулканическая порода обжигает ладони.

Но и здесь царит тишина, лишь изредка прерываемая скрипом двери, чьими-то быстрыми шагами и резкими короткими приказами, которые Владыка Вэнь бросает своим слугам, словно в спешке покидая подземелья.

Сегодня четвёртый день. Четвёртый день, как он пытается изгнать мерзкого духа из тела своего сына и четвёртый день, не принёсший никакого результата.

Вэнь Жохань поднимается по лабиринту из лестниц быстро, зная каждый поворот и каждую ступеньку. Его шаги излишне торопливы, выдавая сковавшее мужчину смятение, но никто даже не может допустить мысли о том, чтобы назвать это уязвимостью.

В ушах всё ещё слышится голос Вэнь Чао — голос, в котором звучат совсем незнакомые интонации, бьющие наотмашь. Голос, который сменяется хриплым криком — и натужным сипением, когда происходит срыв, и связки не выдерживают больше. Эти звуки достойны того, чтобы наполнять самые худшие из возможных кошмаров, но, увы, они звучат в реальности — и оттого буквально выворачивают душу наизнанку.

Вэнь Жохань знает, что он прав. Он понимает, что поступает верно. Всё это нужно для того, чтобы вернуть его сына, изгнав из тела его драгоценного ребёнка эту проклятую тварь.

Страдает не его Чао-эр — страдает это существо, что не желает возвращаться в своё ничто.

Кричит не его Чао-эр — кричит злобный тёмный дух.

И это правильно. Это должно быть правильно.

Вэнь Жохань не сомневается в том, что он поступает верно. Но руки отчего-то всё равно дрожат, и каждый раз приходится напоминать себе о том, что его действия оправданы, что он в своём праве. Это всего лишь четвёртый день. Сдаваться пока слишком рано.

Вэнь Сюй окликает его странно резким «отец!», когда Вэнь Жохань поднимается по дворцовой лестнице уже в свои покои. Бессмертный Владыка лишь едва замедляет шаг, бросая на сына короткий взгляд. Вэнь Сюй непривычно поджимает губы, но его алый взгляд горит всё той же решимостью, что и вчера, что и все дни до этого. Решимостью и несогласием.

Вэнь Жохань не позволяет ему сказать больше ни слова.

— Возвращайся в свои покои, — холодно приказывает он, снова ускоряясь, но, видя, что Вэнь Сюй не собирается подчиняться, оборачивается и спрашивает властно: — Мои слова были непонятны тебе, Сюй-эр?

Вэнь Сюй замирает напротив, смотрит непримиримо, не отводя взгляд — в любой другой момент Жохань бы им гордился, но не сегодня. Сегодня этот взгляд вызывает в нём лишь глухое раздражение и каплю сомнений на самой периферии сознания.

Он прав. Сюй-эр может считать иначе, но совсем скоро он поймёт и примет всё таким, как есть. Перестанет смотреть с немой мольбой остановиться в глазах.

— Нет, отец, — напряжение в голосе Вэнь Сюя едва заметно, но всё же легко различимо, и Вэнь Жохань едва сдерживается, чтобы не нахмуриться. — Я подчинюсь, если ты желаешь этого.

«Но это не значит, что я согласен».

Вэнь Жохань ещё некоторое время стоит, глядя в спину уходящему сыну, а потом разворачивается и направляется, наконец, наверх, по лестнице. В свои покои. В библиотеку — ему нужны новые техники, новые талисманы. Новые доказательства.

Он прав. Иного исхода он просто не примет.

Проходящие дни похожи на повторяющийся кошмар, из которого никак не находится выхода. Порочный круг попыток убеждения, криков, сменяющихся хрипами, выгибающегося от боли родного тела — и отсутствия каких-либо перемен. Талисманы всё так же мерцают, не указывая прямо на то, что в теле Вэнь Чао действительно находится иная сущность, но и не давая увериться в том, что этот дух, наконец, сгинул. Не работают никакие техники, ритуалы, артефакты.

Всё повторяется из раза в раз. Горящий упрямой решимостью взгляд, совсем чёрный от ужаса и ожидания того, что последует дальше. Незначительные раны, чудесным образом исчезающие к утру без малейших следов; только крошечные точки и видны в некоторых местах, но их даже не заметить, если не знать, где следует искать. Крики. Хрипы. Конвульсивно бьющееся в путах тело, что лишь слегка подёргивается уже под самый конец очередной экзекуции. Родная кровь на собственных ладонях — и пустота, отравляющая разум.

Он прав. Должен быть способ изгнать мерзкую тварь прочь, просто пока не попалось верного ритуала.

И всё же сердце болезненно сжималось каждый раз, когда с искусанных губ Вэнь Чао срывался очередной вскрик, а глаза, потерявшие всякое выражение, застилала пелена слёз. Но Вэнь Жохань не позволял себе ни единого мгновения слабости — и продолжал искать выход.

Он видел, как подрагивали руки Вэнь Чжулю, когда он освобождал бессознательного юношу из оков. Его болезненная привязанность виднелась в каждом жесте, в каждом взгляде, и для него не было худшего наказания, чем видеть, к чему привела его невнимательность. Но Вэнь Чжулю не смел возразить, даже не думал и слова сказать в защиту этой твари. Только подхватывал хрупкое, изломанное юношеское тело на руки, прижимал к своей груди чуть теснее, чем это было необходимо, и уносил пленника обратно в камеру, не поднимая на Бессмертного Владыку глаз.

Иногда Вэнь Жоханю хотелось смеяться. Иногда он желал отбросить Чжулю прочь, чтобы он не смел больше приближаться к телу его младшего сына. Иногда просто наблюдал, ощущая, как внутри всё болезненно тянет и ворочается, и не находя ни единого объяснения тому, что чувствует.

За то, что Чжулю упустил момент, когда тело Вэнь Чао захватила тёмная тварь, его стоило если не убить, то лишить всего, что ему дорого. Но преданность Чжулю не вызывала сомнений — а самое жестокое из наказаний он получает сейчас, наблюдая за последствиями собственных ошибок.

Вэнь Жохань не позволяет себе задуматься, почему ничего не срабатывает. Он теряет счёт прошедшим дням, прочитанным книгам и свиткам, непримиримым взглядам Сюя и его нелепым попыткам убедить… В чём? В том, что тело Чао не было захвачено, и всё это время от рук Бессмертного Владыки страдал его собственный сын?

Какая нелепость.

Это не могло быть правдой.

Но талисманы мерцали, выдавая тщетность всех потраченных усилий. Тварь, захватившая тело Вэнь Чао, продолжала упорно твердить своё, даже зная, что ждёт её после этих слов.

Ничего не срабатывало.

Быть может, нужен иной подход?

Вэнь Жохань запутался. Он всё ещё был прав, но… Возможно, стоило отвлечься? Поискать нужные способы в других местах? И советники уже выказывали своё недовольство тем, что глава совсем забросил дела клана, — как будто их мнение имело хоть какое-то значение. Но зерно истины в их словах всё же находилось: Вэнь Жохань и впрямь зациклился, застрял в жёстких рамках. Ему следовало переключить своё внимание на что-то другое, чтобы взглянуть на проблему свежим взглядом.

Он позволил себе отвлечься.

И это решение оказалось фатальным.

***

Ван Линцзяо была женщиной многих талантов. Дочь крошечного клана Ван, не имевшего ни гордости, ни амбиций. Единственной причиной, почему Ван Линцзяо попала в Знойный Дворец, было желание матери Чао-эр — та, сама вышедшая из небольшого поглощённого Вэнями клана, очевидно, видела в совсем юной девушке саму себя.

Вэнь Жохань не стал бы отказывать своей женщине в подобной малости.

Ван Линцзяо не была ни слишком умной, ни слишком умелой, но мать Чао-эр отчего-то слишком ценила её… и это было причиной, по которой Вэнь Жохань позволил той остаться во Дворце даже после смерти госпожи — теперь она прислуживала его сыну.

И делала это достаточно усердно, чтобы однажды разделить с ним постель.

Она нравилась Чао-эр так же, как нравилась когда-то его матери. Она была достаточно сообразительна, чтобы понимать, что передавать Бессмертному Владыке информацию о его младшем сыне, ту, что могли знать лишь те, кто всегда был с ним рядом, — её долг, за исполнение которого она вполне может рассчитывать на награду. Деньги, побрякушки — она была удобна и не требовала многого, поэтому Вэнь Жохань позволил ей остаться подле него.

Наверное, ему стоило убить её ещё в тот миг, когда нога этой женщины впервые ступила за порог Знойного Дворца. Или хотя бы тогда, когда она явилась к нему — обозлённая и выплёвывающая страшные, казавшиеся нелепыми слова о слишком резких переменах в поведении Вэнь Чао.

Вэнь Жохань пересекает коридоры Знойного дворца быстро, едва ли не срывается на бег. Ему всё равно, что подумают о нём слуги, стража, гости резиденции — куда важнее совсем другое. Он едва не летит к темницам, сопровождаемый запыхавшимся мальчишкой из числа стражников.

«Владыка! Ван Линцзяо сказала, что вы приказали ей заняться вторым молодым господином Вэнь!..»

Нужно было убить эту женщину. Нужно было не спускать с неё взгляда, ведь такие, как она, не прощают свои обиды до тех пор, пока не отомстят собственными руками, пока сами не насладятся страданиями своей жертвы. Вэнь Жохань видел её насквозь. И отчего-то позволил себе упустить её из виду.

Бесконечные повороты коридоров, каменные ступени лестницы, сухой жаркий воздух подземелий — всё отмечается лишь краем сознания, поглощённого ужасом и яростью. Факелы вспыхивают, мерцают, оживляют жуткий оскал теней. Словно предупреждают о том, что его ждёт. Словно предвкушают то, что вот-вот грянет.

Вэнь Жохань достигает камеры, где заперта тёмная тварь в теле его сына. Стражу сметает прочь вспышкой энергии. Решётка опасно скрипит, едва не вырванная из стены с корнем.

А внутри кровь.

И Вэнь Чао, висящий на цепях сломанной куклой. Его лицо, грудь, живот, одежды — всё в крови, а сам он смертельно бледен. И даже не дышит.

Кровь.

Его родная кровь разлита по сухому горячему камню.

Его драгоценный сын… возможно, мёртв?..

Вэнь Жоханю кажется, что из его груди разом выбили весь воздух. Он никак не может сделать нового вдоха, чтобы перестать задыхаться, и лишь слушает, как лихорадочно стучит в ушах набатом собственное сердце. Тук, тук, тук, на третьем ударе Бессмертный Владыка восстанавливает равновесие и бросается к сыну, одним ударом клинка разрубая удерживающие его цепи. Тело Вэнь Чао тряпичной куклой падает вниз — Вэнь Жохань успевает подхватить его и осторожно уложить на залитый кровью каменный пол, придерживая под голову.

Другой рукой он касается его запястья, отточенным движением проверяя пульс, но не чувствует ничего — ни единого движения, ни малейшей вспышки духовной энергии. Грудь сводит болезненным спазмом, и Вэнь Жохань сжимает зубы и надавливает сильнее, одну за одной посылая в быстро истекающее кровью тело на своих руках мощные волны энергии… Пока, наконец, не получает отклик.

— Целителя! Живее! — его голос срывается на хриплый рык, но он не останавливается, продолжая питать тело сына собственной духовной энергией.

Кровь никак не прекращает струиться — на груди, всё сильнее пропитывая крест-накрест рассечённую ткань, расползается кровавое пятно, а лицо и шея Вэнь Чао залиты так, что не разберёшь, где ткань, а где разом побелевшая кожа, и отвратительная кривая рана на лице всё не прекращает кровоточить. Вэнь Жохань не целитель — лишь знает основы — но слишком хорошо понимает, что бывает, когда теряешь так много крови, поэтому он быстро сдёргивает со свободной руки наруч и отрывает кусок собственного рукава — белоснежная ткань тут же окрашивается в алый. Рана даже зажимается плохо: алая жидкость всё продолжает и продолжает сочиться из неё, лишь немного замедлив ход.

Когда перепуганный взъерошенный целитель наконец-то влетает в камеру, подстёгиваемый окриками стражи, Вэнь Жохань почти готов убить его. Полубесполезный человек суетится вокруг его сына, но раны зажимает ловко, и Бессмертный Владыка с неохотой выпускает Чао из рук, позволяя позаботиться о нём.

Он поднимает взгляд — и вдруг замечает женщину, трясущуюся в углу камеры и безумным взглядом глядящую прямо на него. Ван Линцзяо.

По губам Вэнь Жоханя змеится улыбка. Женщина отползает к стене, поскальзывается на крови — её руки испачканы тоже, одежды на груди пропитаны насквозь — и лепечет что-то бессвязное. Хотела помочь? Выслужиться? Наказать тёмную тварь? Изгнать проклятую сущность?

Вэнь Жохань улыбается; смертельно побледневшую девицу трясёт от ужаса. Он забирает у неё нож — тот самый, что дарил своему сыну на пятнадцатилетие — и касается ласково скулы Линцзяо, стирая каплю крови.

А затем бьёт по её лицу наотмашь, не жалея силы. Ван Линцзяо кричит сдавленно и падает на пол. Вэнь Жохань лишь смотрит брезгливо на то, как она заходится в уродливых рыданиях, пытается что-то сказать в своё оправдание — можно подумать, её слова имеют хоть какое-то значение.

И это жалкое, отвратительное существо едва не убило его драгоценного младшего сына.

Какая ирония.

Вэнь Жохань кривит губы и роняет тяжело:

— В Комнату Удовольствий её.

Ван Линцзяо вздрагивает, замирает, смотрит на него с ужасом; Бессмертный Владыка отворачивается от неё. Эту жалкую девчонку ждёт справедливое наказание. А пока…

Он взвешивает на руке серебряный кинжал, поднимает с пола кнут, оставивший рану на груди Вэнь Чао. Ему почти спокойно. Он наблюдает за тем, как аккуратно его сына уносят прочь из темницы, скользит взглядом по потерявшему последние краски лицу Вэнь Чжулю. И выходит из камеры в числе последних.

Его путь лежит в Комнату Удовольствий. Об остальном позаботятся целители.

***

Когда Вэнь Жохань заходит в лазарет, полная луна заливает комнату своим светом. В воздухе витает аромат лекарственных трав, не способный замаскировать удушающий железистый запах крови. Целители — все пятеро, что работают во дворце — суетятся за ширмой, тихо и нервно переговариваясь — подле стоит, не двигаясь, бледный, как полотно, Вэнь Чжулю. Поравнявшись с ним, Вэнь Жохань вопросительно приподнимает бровь и тут же получает ответ: «Кровь не останавливается, Бессмертный Владыка».

Ещё бы она остановилась. Точёный серебряный кинжал закалён в самом смертоносном на свете яде — не убивающем, но и не позволяющем ране заживать. Он сам выбирал этот клинок, зная, как сыну нравятся опасные игрушки — тот принимал подарки с радостью, храня их в своих покоях, словно в личной сокровищнице, развешивал на креплениях по стенам. Вэнь Жохань редко бывал в покоях сына, но, глядя на кинжалы, копья, древние мечи, которые когда-то сам с любовью выбирал для него в подарок, всегда чувствовал что-то сродни гордости.

Лучше бы Чао-эр коллекционировал наборы для каллиграфии.

— Ты, — он холодно обращается к старшему целителю, не заботясь о соблюдении даже малейших приличий. Тот вздрагивает испуганно и быстро кланяется, обернувшись. — Забери это. Немедленно подберите противоядие.

Целитель принимает кинжал почти с содроганием, словно это какое-то дикое животное, и лепечет что-то в ответ, но Вэнь Жохань не собирается слушать его. Он быстро подходит к ложу (остальные целители расторопно освобождают путь) и усаживается у изголовья, касаясь пальцами тонкого запястья сына.

Тук-тук. Сердце Вэнь Чао звучит всё ещё глухо, но уже отчётливее, размереннее, восстанавливая ровный темп. Вэнь Жохань снова посылает сыну мощную волну духовной энергии, теперь уже вливая её медленнее, капля за каплей, позволяя даже самой мельчайшей частице усвоиться и напитать истерзанное тело.

В сероватом свете луны кожа Вэнь Чао выглядит белой, как у мертвеца. Его переодели в чистые нижние одежды, бинтами скрыв израненную грудь, и алые пятна уже начали проступать на белоснежной ткани. Сейчас Вэнь Жохань словно снова видел его ребёнком — хрупким и маленьким, доверчиво цепляющимся за его руку и смотрящим с восторгом своими яркими светлыми глазами.

Он не замечает, как по его губам скользит горькая усмешка. Теперь… вряд ли его сын когда-нибудь вновь посмотрит на него тем светлым взглядом. Не после того, что…

Бред. Это не могло быть правдой. Если бы это было правдой, Вэнь Жоханю оставалось бы только возненавидеть самого себя за то, что он сотворил.

— Почему вы ещё здесь? — он оторвал взгляд от обмотанного бинтами лица сына и перевёл его на целителей, мнущихся у изножья кровати. — Вон. И не смейте возвращаться, пока не подберёте противоядие.

Целители почти неуклюже поклонились вразнобой и нестройным рядом вышли из лазарета — только дверь тихо скрипнула, заставив Бессмертного Владыку поморщиться. Он снова перевёл взгляд на лицо сына, такое открытое и беззащитное сейчас, и замер, сам не замечая, как начал бессознательно поглаживать его большим пальцем по ладони. Повязка на лице Чао-эр быстро напитывалась кровью. С вливанием энергии этот процесс немного замедлился, но она всё равно потихоньку набухала от влаги, тяжелея. Вэнь Жохань досадливо поморщился — дворцовым лекарям было бы лучше найти противоядие как можно скорее, иначе они рисковали присоединиться к Ван Линцзяо в Комнате Удовольствий.

— Вэнь Чжулю, — коротко бросил он, и тот сразу же оказался рядом, словно только и ждал нового приказа. — Помоги мне.

Он скорее почувствовал, чем увидел кивок заклинателя, медленно принявшись освобождать лицо сына от отсыревших бинтов. Кровь ещё не успела засохнуть, поэтому ткань легко отделялась от кожи. Вэнь Жохань выбросил негодную повязку в большой деревянный таз с окровавленными тряпками, стоящий сбоку от ложа — перепуганные целители забыли унести его, что сейчас пришлось весьма кстати — и протянул руку в сторону, чтобы в нее тут же легло пропитанное каким-то травяным раствором полотенце.

Рана была отвратительна. Глубокий порез, идущий через весь лоб по левой стороне к внешнему уголку глаза, а после спускающийся по щеке почти до уголка рта, безобразно уродующий лицо Чао-эр, покраснел и вздулся, явно начиная воспаляться по краям. Осторожно, стараясь не навредить, Вэнь Жохань промокнул рану пропитанной отваром тряпицей, стирая кровь, но влага всё продолжала выступать на поверхности крупными уродливыми каплями.

Никогда прежде Вэнь Жохань не находил вид свежей крови столь отталкивающим, но сейчас он едва не скривился от отвращения, повторно стирая алые капли и отбрасывая грязную тряпицу, чтобы тут же принять из рук Вэнь Чжулю чистые бинты.

Вэнь Чжулю вдруг оказался по другую сторону кровати, осторожно приподнимая голову юноши, чтобы было удобнее осторожно перевязывать рану, но Вэнь Жохань не наградил его даже взглядом. Затянув крепкий узел на затылке сына и проверив, что повязка не слишком давит, Бессмертный Владыка вновь опустился рядом, чтобы продолжить переливать в его тело драгоценную духовную энергию.

Он уже чувствовал лёгкую усталость, которая усиливалась с каждой минутой — как бы ни было могущественно его золотое ядро, оно тоже имело свой предел. Но это не значило, что Вэнь Жохань собирался останавливаться. Не сейчас, когда на кону стояло слишком многое.

До самого конца, пока Вэнь Жохань не почувствовал, что тело его младшего сына уже не принимает новую духовную энергию, Чао-эр так и не открыл глаза.

***

Целители оказываются абсолютно бесполезными. Вэнь Жохань рвёт и мечет, пытаясь подстегнуть их, но достаточно эффективного противоядия они подобрать всё равно не могут. Тут впору было бы возгордиться собственным подарком, вот только Вэнь Жохань чувствует лишь иссушающую ярость и злость. И медленно подступающее отчаяние.

На третий день Чао-эр приходит в себя с криком — и даже не сразу понимает, где оказался. Хочется шагнуть вперёд, коснуться его, убедиться, что ему действительно стало лучше, но Вэнь Чао срывается в панический шёпот и срывающийся хрип — и Бессмертный Владыка замирает, буквально примерзнув к полу.

Слова собственного ребёнка отдаются эхом в ушах. Он не может поверить в то, что слышит. Но Чао-эр кричит, срывается, отчаянно цепляется за Чжулю — и Вэнь Жохань практически благодарен ему за то, что тот погружает юношу в глубокий сон.

Собственное сердцебиение кажется оглушающим.

«У меня нет отца!»

«Я уже никто!»

«Меня для него не существует!»

В груди печёт и колет; Вэнь Жохань даже словно теряет равновесие на один короткий миг. А перед его глазами — заходящийся в вое искалеченный ребёнок, которого он сам, собственными руками, довёл до такого состояния. Его ребёнок, которого он всем сердцем желал защитить от всех невзгод и опасностей, но сам стал причиной самых худших его кошмаров.

Вэнь Жоханю хочется смеяться. Но ещё сильнее — разрушать. Хоть что-то. Что угодно, лишь бы дать выход всей этой боли, разрывающей грудную клетку.

Он не замечает, как врывается в Комнату Удовольствий. Кровь Ван Линцзяо едва отмыта с пола, кажется, ещё можно услышать визгливые крики этой женщины и мольбы о пощаде, но Вэнь Жохань не замечает ничего. Только смотрит на все инструменты, приспособления и понимает: всё это — его.

Все страдания сына — его.

Вся кровь, весь страх, пустота в родных глазах — его.

Всё это — его вина.

Вэнь Жохань медленно опускается вниз, едва касаясь кончиками пальцев стены и не замечая, как из-за бурлящей в теле энергии в камне остаются глубокие тонкие бороздки от ногтей. В голове до странного пусто — мысли роятся лихорадочно, не позволяя зацепиться хоть за что-то, не давая возможности снова найти точку равновесия.

Он мог бы найти другие объяснения. У всех этих странностей могли быть другие причины. Письмо, написанное чужим почерком? Чао-эр мог повредить руку на тренировке или же просто не захотеть утруждаться, поэтому он воспользовался помощью слуги в составлении послания. Изгнание Ван Линцзяо? Вэнь Жохань тихо хмыкнул — эта тварь попросту могла надоесть его сыну, слишком самонадеянно показав свою гнилую натуру. Иные жесты и мимика?..

Они никогда не были особенно близки. Семейные обеды и ужины, редкие визиты, куда больше похожие на официальные приёмы… На самом деле, они толком не виделись несколько месяцев, ещё до тренировочного лагеря, и мелочи могли просто вымыться из памяти. А может, сам Чао-эр изменился, впитал в себя привычки адептов других орденов, перенял часть их реакций — в докладах Чжулю и других заклинателей, служивших в лагере, проскальзывала информация о сближении его сына с детьми ордена Юньмэн Цзян и наследником Ланьлин Цзинь…

Его разум, за долгие годы отточенный до совершенства, медленно собирал из осколков новую картину произошедшего.

Если отбросить мысль о том, что тело Чао-эр было захвачено… Сотни возможностей, десятки объяснений молниеносно выстраивались в стройный ряд, приводя Бессмертного Владыку в полузабытое состояние ужаса, медленно сковывающее изнутри ледяными цепями.

Доклады слуг: «Молодой господин ведёт себя необычно»? Все слуги в лагере не были особо близки с его сыном и могли посылать подобные отчёты, основываясь на слухах и домыслах, им известных, в надежде выслужиться. Даже Чжулю — и тот знал его ребёнка всего пару месяцев, как он мог судить о его характере и личности?

Почему он вообще так сильно доверился этим докладам, чужим суждениям? Почему не выждал, так остро отреагировав на слова Чао-эр? Лишь потому, что поверить в то, что сын пошел против, было больнее и страшнее, чем в любую иную чушь?

Вэнь Жохань вдруг почувствовал, как стянуло справа за грудиной в последний раз, и медленно сердце начало биться ровнее, восстанавливая привычный размеренный ритм.

Перед внутренним взором вдруг вспыхнули огромные и пустые от испуга светло-ореховые глаза. Тихим дрожащим «папа?..» опалило так, словно это звучало наяву, в этот самый миг, а не больше десятка лет тому назад.

Реакция на смерть адептов? Неправильная, как показалось ему тогда, да?

Вэнь Чао просто мог вспомнить в тот момент иную картину: кровь на полу тронного зала, искорёженные, поломанные тела и его обычно ласковый и добрый отец, наслаждающийся чужой болью.

Ярость исчезла. На смену ей пришла внезапно стройная, выверенная пустота, когда все фрагменты окончательно встали на свои места, сложившись в другую, куда более ужасающую картину, чем та, которую он привык видеть перед собой за все эти мучительные недели.

Он ошибся. И ценой этой ошибки стал его сын — его сокровище. Его величайшая драгоценность.

Вэнь Жохань поднимается на ноги и просто уходит, не замечая направления.

Ему нужно подумать. Ему нужно понять. Ему нужно… Хоть что-нибудь.

Он пытается углубиться в дела ордена, и это немного помогает. Его старший сын ничего не говорит, но молчание его настолько выразительно, что терпеть его присутствие совсем рядом — и ощущать на себе его взгляд — почти невыносимо. Всё вокруг затихает, словно чувствует приближение бури, и в этом ожидании неминуемой катастрофы проходящие дни кажутся практически бесконечными.

Вэнь Жохань навещает младшего сына, подгадывая время так, чтобы он точно спал и не замечал его присутствия. Почти всегда это глубокая ночь — Знойный дворец сияет, освещённый сотнями огней, но жизнь в нём останавливается вместе с Бессмертным Владыкой, замершим у постели Вэнь Чао.

Духовная энергия поддерживает тело, даёт необходимые силы для борьбы с ядом, но этого мало, безумно мало. Проходят дни, а Чао-эр до сих пор проводит в глубоком сне большую часть суток, только вздрагивает в дрёме беспокойно и бормочет что-то неразборчиво. Вэнь Жохань касается его осторожно, вливает столько собственных сил, что голова начинает кружиться, но не останавливается, пока не чувствует, что этого хватит. До следующей ночи.

Противоядия до сих пор нет, и кровь всё ещё пропитывает повязку на лице. Рана на груди уже начинает затягиваться, но на лице всё остаётся почти по-прежнему. Разве что, перевязок становится немного меньше, и бинты уже не приходят в негодность с катастрофической скоростью.

Лицо Чао-эр всё ещё бледное, но уже не белое, как в самом начале. Он страшно похудел, под глазами залегли глубокие тени, скулы заострились, а в уголках губ появились трещинки. Вэнь Жохань тянется к перебинтованной щеке, проводит по уже расцвеченной красными пятнами ткани кончиками пальцев — и отдёргивает руку, словно обжёгшись. И стремительно покидает лазарет.

Когда Вэнь Чао, наконец, начинает просыпаться днём, находясь в полном сознании, Вэнь Жохань испытывает болезненное облегчение, не дающее ледяным осколкам так сильно впиваться под рёбра. Сюй-эр навещает брата ежедневно — сначала заглядывает всего на несколько минут, а после проводит с ним часы, пару раз даже приведя А-Юаня. Вэнь Жохань выслушивает доклады слуг, отчего-то находя сотню причин не появляться в лазарете, когда там находятся его внук и старший сын, и медленно успокаивается.

Верно. Он ошибся. Он допустил промах размером с пропасть — но Чао-эр жив, Чао-эр медленно идёт на поправку, значит, всё ещё есть шанс всё вернуть… всё исправить.

А потом Чао-эр сбегает, и эта тонкая хрупкая иллюзия рушится, словно хрусталь от удара меча.

Багровая ярость застилает глаза в тот же миг, когда запыхавшийся перепуганный слуга доносит ему, что второй молодой господин пропал из лазарета, и Бессмертный владыка не смог бы сдержать её, даже если бы пожелал. Приказ «Найти!» он почти рычит, и стража взмывает в небо на магических мечах, разлетаясь по разным сторонам с единственным наказом.

Сюй-эр даже не пытается отнекиваться. «Он не хочет быть здесь», — болезненно режет чувством вины и страхом потери, но Вэнь Жохань даже не думает отвечать что-то старшему сыну — проносится мимо взбешенным ураганом, отдавая новые приказы.

— Отец! — окликает Сюй из-за спины, вынуждая обернуться. Вэнь Жохань смотрит на него, не в силах сдержать ярость; Вэнь Сюй спокойно выдерживает этот взгляд, не отводя глаз. — Оставь его. Он пообещал мне, что вернётся.

Как будто Вэнь Жохань может его оставить!

Знойный дворец кипит. Звучит где-то весть о внезапном появлении гигантского монстра в направлении Юньмэна; Вэнь Жохань отмахивается от неё, решив заняться этим позже. Всё может подождать. Сейчас он должен вернуть своего сына.

Ярость бурлит, не даёт остановиться ни на мгновение. Приходят донесения, звучат новые приказы, смертельно бледный и полный какой-то странной решимости Вэнь Чжулю мелькает где-то на периферии. И можно было бы наказать его за недосмотр, но перед глазами встаёт спокойное лицо Вэнь Сюя, и мысль эта пропадает, вытесненная куда более важными.

Едва получив донесение из Юньмэна, что Чао-эр направился в Пристань Лотоса, Вэнь Жохань взлетает на меч и отправляется туда. В нём бурлит злость, она обжигает изнутри — долгой дороги и встречного ветра не замечается вовсе. Он не думает о том, что скажет, как поступит, прибыв на место.

Ему нужно увидеть сына. Ему нужно вернуть его. Всё остальное не имеет значения.

Взгляды адептов Юньмэн Цзян странные, ещё более удивительной кажется мрачная решимость на лицах хозяев Пристани Лотоса — Вэнь Жохань не задумывается о причинах. Его внимание приковано к фигуре Вэнь Чао с небрежно накинутыми на плечи тёмными верхними одеждами.

Чао-эр боится его, и это видно по тому, как медленно, неуверенно он идёт. Его тело сотрясает крупная дрожь, и вряд ли дело только в слабости. Он смотрит с ужасом — и смирением человека, идущего на верную погибель. Вэнь Жохань не раз видел подобный взгляд от глупцов, посмевших восстать против Цишань Вэнь.

Вот только он не готов был увидеть его на лице собственного сына.

Уродливый красный рубец, пересекающий лицо Вэнь Чао, наполняется кровью. Тонкая алая дорожка прокладывает путь по бледной коже, стекая на шею и пропитывая ворот нижних одежд. Чао-эр этого даже не замечает.

Он останавливается в десятке шагов от Вэнь Жоханя; страшно исхудавшее тело слегка покачивается под резкими порывами осеннего ветра. Бессмертный Владыка внезапно чувствует холод. Мороз поднимается изнутри и покрывает инеем кончики пальцев, сдавливает грудь, царапает горло.

И Вэнь Жохань понимает: возвращать уже нечего. Восстанавливать тоже нечего.

Его сын готов назвать домом Пристань Лотоса, и это даже почти не ранит. Наверное, этого стоило ожидать? Он не уверен. Он больше не может почувствовать даже отголоска боли. Лишь бесконечный холод, сковывающий его изнутри.

В словах нет никакого толка, но Вэнь Жохань всё равно задаёт бессмысленный вопрос, заранее зная ответ — видя его в чёрных от страха глазах. Хриплый голос сына бьёт наотмашь, но ему почти весело.

Он это заслужил, верно? У судьбы весьма забавное чувство юмора.

Вэнь Жохань боялся, что потерял своего сына из-за тёмной твари. Но истина оказалась куда более занимательной.

Он разрушил всё собственными руками. Он сам во всём виноват. Так есть ли смысл рушить то призрачное, что ещё могло оставаться?

И Вэнь Жохань отступает.

Он покорял кланы, кого не выходило подчинить — уничтожал, считая, что нет силы, способной поставить его на колени. Той силы и не существовало.

Он проиграл собственной ошибке. И теперь должен расплатиться за это сполна.