В Безночном Городе не так уж часто бывали проливные дожди. Сколько Вэнь Чжулю себя помнил, даже в разгар сезона, когда все остальные земли заливало водой, над резиденцией Цишань Вэнь всегда сияло ясное небо с редкими обрывками облаков, которое лишь иногда позволяло себе разразиться коротким шумным ливнем. Здешние грозы встречались ему всего дважды: в душный, суетливый вечер накануне рождения второго молодого господина Вэнь и в то лето, когда изнурительная засуха унесла жизни многих сотен людей, породив столько голодных призраков, что до сих пор не все из них были упокоены.

Этой весной дожди стали довольно частыми гостями. Едва накрапывающая морось, оставляющая неприятную липкость на коже, стремительные ливни, под которыми легко можно было вымокнуть за пару ударов сердца, лёгкие брызги солнечных дождей — за пару месяцев земля Безночного Города впитала в себя столько воды, сколько не бывало в ней на протяжении целого года. Эта погода была неподходящей, неправильной, чуждой самому этому месту, но вместе с тем — необходимой, смывая остатки вулканического пепла и возвращая к жизни сгоревшие в лаве побеги. Впрочем, это касалось не только растений: в извечном тумане, сгущающемся к рассвету, сам Знойный дворец понемногу приходил в себя, постепенно восстанавливаясь после пережитой трагедии.

Чжулю нынче и сам проходил через нечто подобное. Вот только живительным дождём его являлась не погода — им были люди, заснувшие под далёкие раскаты грома в так и не разомкнутых после долгого разговора объятиях. Молодой глава Вэнь и Вэнь Цюнлинь — двое юношей, сумевших каким-то образом удержать его от окончательного падения в пропасть. И в это чудесное спасение до сих пор верилось с трудом.

За окном громыхнуло совсем близко, и виднеющийся отсюда уголок внутреннего сада осветило яркой вспышкой молнии. Этот звук заставил молодого главу Вэнь поморщиться, пробормотать нечто неразборчивое — словно бы даже на другом языке — и шевельнуть ногами, намертво переплетаясь конечностями с Чжулю и тихо вздохнувшим Вэнь Цюнлинем. Шума падающей воды ещё не было слышно, но в воздухе ощущалось совсем скорое явление третьей грозы за последние… Сколько же лет минуло с тех пор, как тогда ещё Чжао Чжулю впервые поднялся по залитым солнцем ступеням Знойного дворца? Пятнадцать? Двадцать? Он не мог припомнить точно. Иногда ему казалось, что всë, что случилось с ним до того, как он впервые миновал ворота Безночного города, было всего лишь сном, пригрезившимся ему на слишком затянувшемся рассвете. Жизнь Вэнь Чжулю очень чëтко делилась на «до», в котором остался весь его старый мир, и «после», в котором…

В котором — Чжулю никогда не скрывал от себя правды — всегда властвовал Вэнь Жохань.

Бесшумно, чтобы не потревожить устроившихся рядом юношей, он выдохнул и опустил голову на постель, продолжая, тем не менее, неотрывно вглядываться в темноту, в любой момент готовый отреагировать на малейшее движение. Сегодня он защищал их сон — как и десятки ночей до этого, как будет и десятки ночей после.

И всë же сейчас в жизни Вэнь Чжулю что-то изменилось — второй раз за его долгую и насыщенную жизнь. Его мысли упорно кружились вокруг этой перемены, заставляя возвращаться к тому, с чего всё начиналось, к той встрече, поменявшей его судьбу так резко, что на новом пути никак не выходило освоиться сходу. И воспоминания эти отдавали горечью, но уже терпимой, а не такой же обжигающе-болезненной, как раньше.

Он не привык прислушиваться к своим чувствам, считая их не то чтобы помехой, но той самой неизвестной силой, которая могла сломать и затупить даже самый лучший клинок, любовно выкованный умелой рукой прославленного мастера. Давно прошли те времена, когда Чжулю был всего лишь восторженным юнцом, который с плохо скрытым восхищением оглядывал кажущиеся неприступными стены Знойного дворца, нет-нет да и переводя взгляд на чужую прямую спину перед собой.

Бессмертный Владыка — тогда ещё второй молодой господин Вэнь — уверенно вёл его вперёд, не давая никаких лишних разъяснений и не сбавляя шагу, чтобы позволить Чжулю осмотреться в этом слишком громадном для него месте. Он шёл вперёд поступью человека, уверенного, что за ним непрестанно следуют, и Чжао Чжулю временами приходилось переходить на бег, чтобы не отставать от него: уже в свои юные годы Вэнь Жохань возвышался над всеми своими ровесниками и даже старшими соучениками, обладая при своём размашистом шаге ещё и стремительной походкой, за которой сложно было угнаться. Это с возрастом и положением главы клана к нему пришла хищная степенность, а до того момента огонь в этом человеке горел так, что слепил глаза всем вокруг, а ему самому не мог простить ни мгновения покоя. И Чжао Чжулю тянулся к этому пламени в попытке отогреть то, что покрылось коркой ледяного ужаса и тянуло его прочь из залитого слепящим солнцем дворца, обратно на покрытые кровью холмы, где он должен — обязан — был встретить свою смерть.

Многие воспоминания поблекли, выцвели за давностью лет, как и сжигающий его нутро страх, но первая встреча с Бессмертным Владыкой представала перед внутренним взором такой яркой, будто случилась мгновения назад. Кровь, много крови — на длинных волосах, побуревших одеждах, вервии бессмертных, крепко стянувшем грудь и руки тяжело дышащего, едва победившего ужасающего монстра статного юноши. И алые глаза, в которых горело пламя — неверия, шока, отчаяния и разгорающейся ненависти.

Чжулю желал выполнить родительскую волю, искупить свой грех, оплатив отнятую жизнь собственной кровью. Он не стремился никого спасать. К тому же, этот человек, пусть даже связанный, окружённый вооружёнными врагами и насильно поставленный на колени, совсем не выглядел так, словно ему требовалась помощь. Но ему было достаточно случайно услышать всего лишь одно слово, чтобы перед глазами встала кровавая пелена и боль, разъедающая его душу, вспыхнула с новой силой.

Брат.

Глупая ссора, вспышка эмоций — и сила, вдруг вырвавшаяся из-под контроля, ворвавшаяся прямо в чужое тело, жадно впившаяся в пульсирующее золотое ядро, разрушая его без остатка. Широко распахнувшиеся глаза на лице — зеркальном отражении его собственного — за мгновение до того, как всё вокруг потонуло в душераздирающем крике. Отчаянный плач совсем крохотной девочки, пытающейся разбудить внезапно обмякшего — сгоревшего изнутри — старшего брата.

И беспощадно-холодные, без тени сожалений два голоса — мужской и женский — вынесшие ему приговор.

На руках Чжао Чжулю не было крови. Но его душа оказалась полностью запятнана совершённым преступлением, которое он мог искупить только одним способом.

И вдруг — этот человек. Молодой мужчина, весь перепачканный в грязи и разводах крови, поставленный на колени перед своим старшим братом, который с ухмылкой занёс свой меч для смертельного удара.

Кривое отражение того, что совершил он сам.

Чжулю не мог вспомнить, как оказался рядом. Всего мгновение — и он уже сжигает чужое золотое ядро той же проклятой силой, что часами ранее отняла жизнь его близнеца. Ещё несколько ударов сердца — и крови становится больше, а юноша, казавшийся ослабленной жертвой, с кривой усмешкой стряхивает с отнятого у кого-то меча лишнюю грязь.

«Что у тебя за сила?» — требовательный взгляд, жёсткий голос, который не оставляет ни единого шанса на непослушание.

«Что ты хочешь за своë вмешательство?» — с безразличием и будто бы раздражением, словно одна мысль о том, чтобы быть кому-то должным, выводит этого человека из себя.

И вдруг — удивительно чистая, искренняя улыбка, протянутая ладонь, яркий огонь, сияющий в глазах почти того же оттенка, что и кровь, пропитавшая эти давно уже бесплодные земли.

«Если твоя жизнь тебе не нужна, то можешь отдать её мне. Ты станешь моим оружием, лучшим клинком, а затем и всем, кем только пожелаешь — когда научишься желать. Что скажешь на это, Чжао Чжулю?»

Вэнь Жохань был самым удивительным человеком из всех, кого Чжулю когда-либо встречал. И ни в тот момент, вложив свою почти детскую ладонь в чужую — с ухоженными длинными пальцами, наспех вытертыми от кровавых брызг, — ни впоследствии он так ни разу и не пожалел о том, что отдал этому человеку себя без остатка.

Не было ничего, что Вэнь Чжулю не смог бы сделать ради Бессмертного Владыки — ни единого приказа, который он отказался бы выполнять. Как бы жестоко или чудовищно это ни было, чем бы ни приходилось пачкать руки, однажды приняв решение, Вэнь Чжулю более не сомневался. Как никто другой, он знал, что сомнения лишь тревожат разум и сердце, заставляя делать ошибки. Не ведающий колебаний, Вэнь Чжулю никогда не ошибался.

До того момента, пока судьба в лице сиятельной длани Владыки Вэнь не свела его со вторым молодым господином.

Сначала Вэнь Чжулю был настроен только на выполнение приказа охранять и защищать взбалмошного избалованного мальчишку, явно лишь по чудесному недоразумению оказавшегося сыном Бессмертного Владыки. Чем дольше он наблюдал, тем больше находил подтверждений гуляющим по ордену слухам, но привычно отбрасывал личные переживания в сторону и исполнял приказы, пусть порой они и были весьма унизительны. Но после… Да, всë началось с того самого падения с клятой лошади. Лишь много позже Вэнь Чжулю осознал, что, вероятно, молодой господин всë же пострадал в этом инциденте — как минимум получил несерьëзные повреждения памяти и не мог более так идеально держать ту маску, которую зачем-то выстраивал годами.

И тот — настоящий — молодой господин Вэнь, который проглядывал из-за еë осколков, в какой-то момент из не слишком приятной обязанности превратился в сокровище, которое Вэнь Чжулю всеми силами желал оберегать. Но вот когда именно произошёл этот переход, случился тот самый момент, когда Чжулю посмотрел на второго молодого господина Вэнь совсем другими глазами, упорно ускользало от понимания.

Это случилось во время тех неловких попыток будто бы заново освоить искусство фехтования? В те моменты, когда молодой господин Вэнь слишком уставал, засыпая на ходу, и Вэнь Чжулю приходилось самому готовить его ко сну? Тогда, когда он замечал на себе слишком пронизывающий, изучающий, будто бы даже наполненный страстью взгляд? Во время их тренировок, когда второй молодой господин Вэнь казался таким открытым, искренним, пытаясь научиться всему, что Чжулю мог ему предложить? Ни один из этих моментов не подходил — и в то же время каждый из них стал крошечным осколком, которые затем сложились в нечто хрупкое и нерушимое одновременно.

Бессмертный Владыка сказал ему однажды, что, когда у Вэнь Чжулю появятся собственные желания, он сможет делать абсолютно всë, что захочет. Но это, пожалуй, было единственным обещанием за все эти годы, которое он нарушил.

Как бы Чжулю ни желал, он не мог защитить молодого господина от самого Бессмертного Владыки.

Те несколько допросов, через которые Вэнь Жохань заставил его пройти, были ничем по сравнению с потянувшимися следом днями — безумно долгими и в то же время слишком быстро сменяющими друг друга, — когда всë, на что Вэнь Чжулю оказался способен, это осторожно поддерживать бессознательно дрожащее даже от самых нежных прикосновений тело, вливая в обескровленные губы юноши отвар, унимавший боль и немного подстегивавший регенерацию, — и как хорошо, что Бессмертный Владыка был слишком увлечëн попытками найти доказательства захвата тела молодого господина злобным духом, чтобы почти не обращать внимания на то, что мелкие порезы и травмы заживали куда быстрее, чем должны. Единственная поблажка, крошечная уступка, которую Вэнь Чжулю отдал на откуп своим чувствам. В тот бесконечно длящийся кошмар, бессознательно баюкая тонкое исхудавшее тело в своих руках, он ощущал, как внутри что-то ломалось почти с тем же звуком, с каким сгорали под его ладонью золотые ядра, и этот треск заглушал голос разума, запрещавший ему молчать об очередной странности.

В тот момент, когда Бессмертный Владыка наконец одумался и оставил бессмысленные в своей жестокости попытки доказать себе то, чего не было и в помине, Вэнь Чжулю ощутил такое облегчение, что с трудом смог удержать лицо. И пусть боль Вэнь Жоханя ударила и по нему тоже — страшно было даже представить, что тот должен был чувствовать, услышав от родного сына такие злые и правдивые слова, — но тихая глупая радость осознания, что молодому господину больше не станут причинять боль, впервые оказалась сильнее.

Быть может, именно тогда, в Пристани Лотоса, снова оглянувшись назад на своë прошлое в лице женщины, которая знала его ещë до того, как он перестал быть «Чжао», и сравнив свои старые чувства с теми, что пришли сейчас, с появлением молодого господина Вэнь в его жизни, Чжулю осознал, что в его сердце, где всегда до того безраздельно царил Бессмертный Владыка, появился кто-то ещë.

Он давно успел забыть, что такое семья, — а может быть и не знал вовсе, будучи не в состоянии вспомнить, обнимала ли мать его хоть когда-либо, говорил ли ему отец хоть что-то кроме замечаний и поучений, но то, что вдруг возникло между ними, до безумия напоминало именно это туманно-желанное ощущение спокойствия и тепла. Молодой господин Вэнь сбросил с себя все маски, кроме той единственной, что теперь прятала от посторонних глаз половину его лица, и Вэнь Чжулю с невнятным восторгом пытался впитать в себя каждую частичку его окончательно пробившегося наружу сияния.

Если Вэнь Жохань был Светилом, горящим так пламенно и ярко, что, забываясь, начинал сжигать — Вэнь Чао куда больше походил на тёплый, едва трепещущий в темноте огонëк свечи. Совсем неудивительно, что на этот огонëк, желая получить хоть каплю его света, слетались, словно мотыльки, другие люди, и Вэнь Чжулю не хватало сил даже пытаться спорить с тем фактом, что он был первым среди них.

Или одним из первых. Вэнь Цюнлинь… Чжулю до сих пор не до конца знал, что чувствовал в его отношении. Он не был слепым и, конечно же, замечал, что молодой господин Вэнь потворствует ему, поэтому сначала относился к нему с предубеждением. В конечном итоге, младший сын Бессмертного Владыки никогда не выказывал интереса к мужчинам, а слухи про Вэнь Цюнлиня до сих пор иногда продолжали всплывать в разговорах молодых адептов ордена, поэтому Чжулю сделал своим чувствам ещë одну поблажку: счёл нужным предупредить, надеясь, что это положит конец всё нарастающей лавине недоразумений и недосказанностей. И абсолютно удивительно для себя оказался втянут в то, что молодой господин Вэнь именовал «отношениями».

Кто угодно назвал бы то, что происходило между ними, сплошным бесстыдством или огромной нелепостью, и, в сущности, оказался бы прав. Ведь как иначе можно говорить о связи не просто между мужчинами, но между тремя мужчинами, настолько отличающимися статусом и положением? Вэнь Чжулю никогда не интересовался подобным, но всë равно позволил молодому господину увлечь себя в это. Вэнь Цюнлинь не вызывал в нëм никаких особых чувств, кроме разве что довольства и некоего подобия гордости, как за успешного ученика, но если второй молодой господин желал их обоих, Чжулю не ощущал ни малейшей необходимости сопротивляться. И пусть ревность была чем-то, на что он точно не имел ни малейшего права, она всё равно вспыхивала в груди, когда он замечал взгляды, прикосновения, улыбки, поцелуи, предназначенные не для него. Однако это было очередным чувством, с которым ему легко, почти играючи удавалось справляться.

Когда к ним присоединился блудный мальчишка, которого молодой господин Вэнь, кажется, пожелал взять под свою руку, всë окончательно вышло не только из привычных рамок, но и за пределы всяческих приличий. Но вместе с тем то странное призрачное ощущение семьи только усилилось, и Вэнь Чжулю не видел смысла ему сопротивляться.

А потом всë переломалось вновь — покорëжилось, растрескалось, развалилось на части, утекло между пальцами, как песок, и в его сердце, там, где раньше властвовал Вэнь Жохань, образовалась бездонная дыра, которую было попросту нечем заполнить. По еë краям разрослись побеги чувства вины, расшатывающие и углубляющие еë своими корнями, и шелестящие змеи страха притаились в своих пока еще неглубоких норах.

Вэнь Чжулю впервые с того дня — когда он совершил своё первое и самое чудовищное убийство — было так больно и пусто на душе.

Он знал, что был нужен молодому господину, как никогда, но это чувство внезапно оказалось сильнее него: оно давило, пригибало коленями к земле, заставляло часами стоять у запечатанных гробов и бесконечно молить о прощении, зная, что никогда не сможет его заслужить. Потому что поддался мимолётной слабости. Не успел. Не смог сохранить самое важное, то, на что когда-то положил свою жизнь.

Его разум, прежде всегда такой чистый и ясный, наполнился сплошными «если бы». Если бы он оставался рядом с Бессмертным Владыкой, если бы он не потратил так много сил раньше, если бы оказался немного быстрее, если бы, если бы, если бы… Эти мысли травили его изнутри, лишали сна и покоя, и впервые за всю свою жизнь Чжулю перестал ощущать твёрдую почву под ногами.

Его ступни касались ледяных, покрытых инеем досок террасы, но он всем своим существом ощущал горячий пепел дрожащей от извержения земли. Ожоги и порезы с рук давно уже сошли, но Чжулю заново переживал всю боль, сопровождающую их появление. Раз за разом. Ночь за ночью. И не мог не думать о том, что именно стало причиной его чудовищной слабости.

Чувства. Конечно же, дело было в них. Он не смог сохранить трезвость рассудка тогда, когда это было необходимо больше всего, и новое преступление отдавало пыльной горечью поверх давно зарубцевавшихся ран прошлого греха. Но сейчас его собственной крови было мало для искупления. Потому что его жизнь не стоила даже толики того, что оказалось безвозвратно потеряно по его вине.

Он не мог допустить ещё одного промаха — просто не имел на это никакого права. В его жизни остался теперь только один смысл, единственная драгоценность, которую Чжулю обязан был уберечь любой ценой. Даже если это будет стоить ему слишком многого.

Молодой господин — уже глава — Вэнь тянулся к нему, и противиться этому оказалось неожиданно больнее, чем представлялось вначале. Слышать его голос и не отвечать, видеть, как он протягивает руку, и отшатываться прочь, чтобы не поддаться, не сорваться, не поставить своё решение под сомнение. Наблюдать за тем, как безумно мечется некогда мягко горящий огонёк свечи, грозя вот-вот затухнуть под слишком сильными порывами ветра, и запрещать себе вмешиваться в то, что его не касалось.

Ему казалось, что он действует правильно. И пусть это было больно, будто он наживую вырезал из себя куски плоти каждый раз, когда молодой глава Вэнь смотрел на него с отчаянной, медленно угасающей надеждой в глубине глаз, Чжулю закалял себя заново. Чтобы вновь разить без промаха, не ошибаться, не скрести окровавленными пальцами по обжигающему пеплу в попытке вернуть хоть что-нибудь, не испытывать ничего, что помешало бы ему защитить то, что ему дорого. Чтобы вернуть прежнего себя — до этого странного тепла, до вынимающего душу бессилия, до способности желать чего-либо, до любви, до…

До второго молодого господина Вэнь. До того, ради кого хотелось улыбаться, а не давить привычным усилием воли бессознательное движение губ. Кто давно перестал быть просто защищаемым по приказу, став тем, чья боль превратилась в собственную. От чьей улыбки теплело в груди, чей голос вызывал прилив непривычной нежности, и кто… кто позволил Вэнь Чжулю забыть, что он клинок — оружие, любовно выточенное и закалëнное рукой Бессмертного Владыки. Заставил вспомнить, каково это — жить не только лишь посвящая все помыслы служению кому-то, но и прислушиваясь к собственным сначала неясным, но со временем всë более отчëтливым желаниям.

Воскресил в памяти того, кем он был когда-то, до того страшного дня, когда единственным, чем он смог бы искупить свою сокрушительную вину, было следование родительской воле — и смерть в пасти древнего чудовища.

Тогда, десятилетия тому назад, Владыка Вэнь показал ему, что был и другой путь. Что его смерть не искупит вину за случайность и не поможет его младшему брату упокоиться с миром. Бессмертный Владыка повелел ему жить, и, получив родовое имя Вэнь, Чжулю просто выполнял этот приказ, сам не до конца осознавая, что это не было жизнью в полной мере.

Ту частичку его души, что унесла за собой гибель его брата-близнеца, сумел вернуть ему только второй молодой господин Вэнь.

Так Вэнь Чжулю казалось — до тех пор, пока его вернувшиеся так невовремя чувства вновь не стали причиной краха. Какой был смысл испытывать желания — тепло, любовь и нежность — если в конце всë это неизбежно приводило к катастрофе? Чжулю был клинком — с безупречным бритвенно-острым лезвием, но своими же руками он затупил его, боясь поранить неуклюжую юношескую ладонь. Но чем могло быть полезно испорченное оружие? Кого он мог защитить, не способный более поразить врага единым ударом?

Вэнь Чжулю решил, что, выковав себя заново и вернув лезвию былую остроту, не подпуская никого на расстояние вытянутой руки, он больше не допустит ошибки, уже однажды приведшей к уничтожению всего, чем он жил прежде.

Но оказалось, что главная его ошибка заключалась именно в этом.

Слова Вэнь Цюнлиня ударили по нему наотмашь — не пощёчина даже, а полноценный удар, буквально поваливший с ног. И Чжулю вдруг осознал с какой-то чудовищной чëткостью: всë это время он не замечал самого важного.

Он уже не был верным клинком в руках Бессмертного Владыки. Он был Вэнь Чжулю — запутавшимся человеком, потерявшим слишком многое и едва не убившим собственными руками то живое, что в нём ещё оставалось.

Молодому господину Вэнь был нужен не безмолвный телохранитель, каменным истуканом замерший за его плечом, не оружие, с безупречным изяществом разящее его врагов. Вэнь Цюнлиню был нужен не строгий учитель, избегающий любых тем, кроме тех, где он мог бы преподать юноше уроки воинских искусств, и даже не старший товарищ, которому он мог бы доверить безопасность своего господина. Им обоим был нужен он, Вэнь Чжулю, — со всеми своими ошибками и несовершенствами, с треклятыми чувствами, которые заставляли его скидывать ставшую привычной маску и становиться человечным.

И — Вэнь Чжулю не стал лгать самому себе — ему тоже хотелось быть тем, в ком они всё-таки нуждались.

Пожалуй, теперь в его жизни существовало ещë одно «до» и «после». И в этот раз причиной перелома стали целых двое молодых господ Вэнь. Это выглядело даже в какой-то мере забавно: Чжулю был минимум в два раза старше каждого из них, но во многих ситуациях они оказывались мудрее него самого. Внимательнее. Сильнее. И их мягкость на грани уязвимости нисколько не мешала им самоотверженно сражаться за то, что было для них действительно важно.

Чжао Чжулю мог бы не разглядеть их внутренний стержень. Вэнь Чжулю — клинок, послушный воле Бессмертного Владыки — распознал бы скрытую угрозу, но не более того, не став заглядывать глубже, тянуться навстречу. Нынешний Чжулю не просто замечал их сияние, он купался в нём, впитывал в себя всем существом — и ощущал, как постепенно ослабевает вмёрзший в грудь колючий ком, позволяя вдыхать всё больше и больше спасительного воздуха.

Он не был слепцом. Но сейчас чувствовал себя так, словно с его глаз внезапно спала пелена, и мир раскинулся перед ним во всём своём красочном великолепии. Не только пыльно-серый пепел и бело-красные одежды с редкими проблесками чёрно-золотых знамён, но и множество других оттенков, которые текли, смешивались между собой, рождая великолепнейшую из всех существующих картин. Картину вселенной, в которой так отчаянно, так остро хотелось просто жить.

За окном громыхнуло отчётливее, и в комнате потянуло пронизывающим холодком. Вэнь Цюнлинь слегка поёжился, неосознанно придвинувшись ближе, и Чжулю, едва слышно хмыкнув, накрыл его плечи своей рукой. Конечно, стоило бы расправить постель и устроиться под одеялом, но ему не хотелось разрушать этот тёплый уютный кокон объятий, в которых было так умиротворяюще спокойно, что все невзгоды отступали прочь. Поэтому Чжулю сосредоточился, вливая немного духовной энергии — её должно было хватить для того, чтобы справиться с прохладой весенней ночи.

Молодой глава Вэнь, ощутив окутавшую их ци, забавно повёл кончиком носа и расплылся в улыбке, будто учуял нечто крайне аппетитное. Или, быть может, ему снился богатый пир — сложно было понять. Зато Вэнь Цюнлинь в первое мгновение тревожно замер, а затем вдруг расслабился полностью, потянувшись чуть выше и доверчиво потеревшись виском о руку Чжулю.

В груди стало совсем-совсем тесно, и пришлось прикрыть глаза, чтобы справиться с обжигающим теплом, вспыхнувшим внутри ярким всполохом. Вэнь Чжулю не привык чувствовать так сильно, так много — и всё же сейчас наконец давал себе волю сполна насладиться этими эмоциями, ощутить их вкус, разобрать на составляющие и вновь собрать воедино.

Он научился служить, сражаться во имя кого-то, уничтожать для защиты того, что было ему дорого. Теперь пришла пора научиться жить, любить и исцелять — и ради своих сокровищ, и ради себя самого.

Ведь он… достоин этого, верно?

Мягко зашелестел дождь, упав сразу непроницаемой стеной, без предупреждающих звонких капель по крышам. Гулко прогремело где-то в чёрных небесах — и тут же сверкнуло ярко, на мгновение нарисовав угловатые тени. Молодой глава Вэнь на сей раз не пошевелился, потревоженный шумом, только вздохнул глубоко и прильнул совсем тесно, щекоча своим дыханием ключицы и шею. Чжулю осторожно пошевелил свободной рукой, убирая с его лица несколько приставших к коже непослушных прядей и невесомо оглаживая заметно посветлевшую линию шрама. Слегка сведённые в напряжении брови юноши разошлись, разглаживая крохотные складки на лбу. Вэнь Цюнлинь слабо завозился, устраиваясь поудобнее, и робко улыбнулся сквозь сон.

Эта гроза, разразившаяся над Знойным дворцом лишь в третий раз за последние двадцать пять лет, оказалась самой тёплой на памяти Вэнь Чжулю.