За столом сидит роскошная, почти божественно-прекрасная женщина и медленно пьет коктейль. Ее наряд непривычно закрыт и плотен — случайному глазу не увидеть ни запястья ее, ни лодыжки. Только точеную шею — мраморно-белую, обманчиво-хрупкую — и лицо, такое же бледное и еще более каменное.

В ее волосах — снежно-серебристых, точно лучи луны, — нарочито небрежно вплетены глазурные лилии, и это могло бы оживить ее, но… Лилии такого оттенка найти практически невозможно — и кажется, будто бы их лепестки в самом деле покрыты глазурью.

Эту женщину можно бы спутать с Волей Небес Нин Гуан, особенно издали: те же волосы, та же кожа, схожие черты лица… И их бы путали, если бы каждому смертному было позволено видеть лицо Цисин.

Но у Нин Гуан лицо подвижное и живое. В одежде она предпочитает белое. И глаза ее — пусть и благородно-янтарные, все же отливают багровым.

Эта женщина прекрасна, но все же выточена из камня, и глаза ее — острые, ярко-янтарные… Эти глаза не принадлежат смертной. Это золотые глаза дракона.

Может, поэтому никто не рискует к ней подойти.

Женщина задумчиво постукивает по губе засахаренной вишенкой из коктейля и смотрит куда-то сквозь пространство и, может, время.

Порыв по-вечернему теплого ветра касается ее щеки. Женщина обрывает движение и наконец съедает вишенку.

Она скашивает глаза влево и говорит беззвучно, одними лишь испачканными в сиропе губами:

“Барбатос”

— О, меня раскрыли. Виноват, миледи. 

Женщина красиво закатывает глаза и устало прикрывает веки.

Подле нее проявляется юноша — живой и яркий, полный весеннего смеха и звона ветряных колокольчиков… Но смертные не обращают на это никакого внимания. Их глаз не способен увидеть ветер.

Если, конечно, сам ветер не пытается стать явным — и если сами смертные хотят смотреть и видеть хоть что-то, кроме самих себя.

Анемо Архонт Барбатос не пытается. Не сегодня.

— Кто ты сейчас, Ли? — Спрашивает он, опираясь поясницей о стол. Женщина снова равнодушно смотрит на него, не поворачивая головы, и жестом просит слугу повторить коктейль.

Слуга — вышколенный и торопливый — едва не проходит сквозь Барбатоса, но тот успевает уклониться, на пару мгновений стать ветром…

Этого мало, чтобы он ушел. Стоит слуге уйти, как он проявляется вновь. Склоняется к женщине ближе, перебирает пальцами серебристые волосы — и это было бы высшей наглостью, не будь он на самом деле ветром.

Никто и никогда не злится на ветер за попытки испортить прическу.

— Или тебя лучше называть сейчас Чжун, а, Моракс?

Женщина наконец поворачивается к нему, пригвождает тяжелым взглядом, и губы ее — бескровные и бледные несмотря на сахарный сироп — поджаты.

— …О. Точно. Я ведь видел ее уже. Как же ее звали, Гу…

Он не успевает ни отскочить, ни уклониться — обсидиановые когти стремительно касаются его обнаженной шеи. Кожу обжигает льдом — и обожгло бы болью, будь он живым человеком. Может, даже кровь потекла бы…

Но крови в понимании смертных у Анемо Архонта нет, да и плоть условна.

— Не тебе осуждать меня, Венти. — Женщина шипит и, кажется, будто бы где-то на другом слое реальности шуршат и ломаются каменные когти и чешуя. — И Моракс мертв, ты не мог этого не слышать.

Смертные не замечают ничего из этого. Для них есть лишь прекрасная, точно мраморная статуя, женщина, томно рассматривающая свои накладные ногти.

То, что она в самом деле выточена из камня и что когти ее из настоящего обсидиана, никто не заметит и не подумает. У смертных любопытная избирательная слепота — даже с невидимостью играть не нужно, чтобы они не увидели в упор божество…

Руки у нее не по-женски и не по-смертному сильные — она легко проворачивает кисть, хватает чужую шею и крепко сжимает, почти не прилагая к тому усилий. Кажется, будто бы несколько скал схлопнулись, врезались друг в друга, стали горной грядой…

— Не злись, я до последнего сомневался. У меня не настолько крепкая память, а ее я видел лишь раз… И то в воспоминаниях Сяо. Мне нужно было узнать, это мучило бы меня обозримую вечность!

Чжун Ли медленно разжимает ледяные пальцы. Незримые скалы вновь разошлись.

— Ты узнал, Венти. Что дальше? Продолжишь портить мне вечер или присоединишься к наблюдению?

Венти расплывается в улыбке и садится на стол, чудом ничего не сбросив.

Чжун Ли снова прикрывает глаза и подцепляет зубами очередную вишенку. Он все еще одинокая, скучающая, бессмертно-прекрасная женщина — и подле нее вовсе нет никаких Архонтов, лишенных гнозиса.

И сама она — человек.

Архонт Моракс мертв, а Адепт Ли… сегодня его тут нет. 

Как и Тартальи, который приходил сюда раньше часто... К лучшему, пересекаться им "во плоти" еще рано. Особенно при таких свидетелях.

Венти уж точно знать об этом совершенно не обязательно. И без того залез в слишком личное.

Поэтому Чжун Ли просто продолжает смотреть в пустоту и играться с вишней.

— Я удивлен, что даже сейчас ты продолжаешь менять свои лица.

— Эти тысячи лет я ходил среди них и как мужчина, и как женщина, но я всегда оставался их богом. Хочу понять, что изменилось — и изменилось ли.

Если бы Барбатос спросил, почему из всех обликов именно этот, Моракс бы ответил:

“Я хочу посмотреть на людей ее глазами. Я хочу, чтобы они снова увидели ее лицо и не забывали, как забыли ее имя и ее наследие.”

А затем бы замолк и не проронил бы больше ни слова, но в молчании его слышалась бы еще одна правда: “Я скучаю по Гуй Чжун и хочу снова увидеть ее. Хотя бы так.”

Но Анемо Архонт не спрашивает. Не ему, не Венти, такое спрашивать.

И осуждать не ему.