Звук будильника. Одеяло, слегка давящее на тело. Почти невесомые и еле пробивающиеся сквозь шторы лучи света. Новый день.

Предполагалось, что он будет таким же, как сотни и тысячи дней до него: мнимо идеальным, очередной паршивой кашей в действительности. Предполагалось. Но жизнь тем и хороша, что не может постоянно следовать придуманному кем-то сценарию. В этом она чем-то схожа с рекой — та в зависимости от времени года разливается или мельчает, иногда совершенно пересыхает, в некоторых случаях может даже сменить своё русло. И при этом никто точно не знает, что случится в том или ином случае, насколько сильно изменения затронут реку: всё зависит от сотни или даже тысячи совершенно разных обстоятельств, которые могут быть даже не связаны с друг другом напрямую.

сегодня всё будет не так.

но в какую сторону будут эти изменения? кто знает.

***

Последние дни Эмити чувствовала себя лучше. Нельзя сказать, что её проблемы испарились словно по взмаху волшебной палочки. Особенно если учесть, что волшебная палочка самостоятельно никаких чудес не творит, а только лишь в несколько раз увеличивает силу своего пользователя. У самой же юной Блайт осознанных сил и желания помогать себе было если не ноль, то очень близко к этому. Ей просто стало немного легче. Да, проблемы с питанием не ушли, да, она продолжала наносить себе увечья, да, часто ей не хотелось ничего кроме как перестать существовать, да она всё ещё корила себя за каждую ошибку. Но помимо этого в её мире появилась Луз. Воспоминания о Луз. Мысли о Луз. Чувства к Луз. Бочка дёгтя с ложкой мёда её жизни понемногу стала превращаться в бочку мёда с ложкой дёгтя, хотя сейчас их соотношение всё ещё было не равным и даже не близко к пятидесяти на пятьдесят. Непонятно, каким образом и почему, но всё это заряжало Эмити, крупицами давало ей счастье.

Почему только крупицами? Почему эти свет и добро не могли проникнуть в девушку и наполнить её с головы до пят, вытеснив всё ужасное, чёрное, липкое и столь тяжёлое, способное притопить в воде и раздавить где угодно? Почему не могли поднять её до третьего неба, как апостола Петра? Или даже выше, до пятого, седьмого? Почему не придали ей сил так, чтобы она была способна двигать горы, наполнять моря и реки, высаживать гектары лесов, создавать новые цивилизации? Она могла бы обновиться за одну секунду, преобразовать всю свою боль в созидательную энергию и любовь. Она затопила бы этой силой весь свой мир, весь человеческий мир и даже, если они существуют, все остальные миры. Она превратилась бы в новое воплощение Афродиты, стала бы источником тепла и жизни. Даже её нынешние зачатки чувств к человеке стали катализатором мощнейших изменений в сознании и жизни молодой ведьмы. Если бы появился шанс дать им прорасти, а после получить в ответ взаимные чувства, наверняка это стало бы тем самым спасательным кругом, той самой рукой, способной вывести из ада в райские сады.

Быть может, этого не могло произойти из-за того, что сама Эмити ещё не была готова к такому. Блайт бы не столько спасло, сколько разрушило бы её собственной внутренней силой. К тому же, её покрытый чёрной смолой и невероятно жёсткий кокон-крепость не мог пропустить подобное, поэтому свет и добро еле втискивались в тонкие трещинки. Как цветок ромашки, неизвестно каким чудом проросший в асфальте посреди оживлённой улице и умудрившийся даже зацвести. И цветущий долго, даже несмотря на тысячи наступающих на него ног и наезжающих колёс. Или, быть может, эти лучики тонули среди той грязи и копоти, хранившейся и непрерывно возраставшей и набиравшей силы внутри девушки год за годом.

Как бы то ни было, теперь в её жизни было отведено хотя бы столь небольшое место для хорошего.

И вот сейчас Эмити шла по школьному двору. Навстречу только что прилетевшей Луз, которой предстоял первый день обучения в Хексайде. Мысль о том, что они будут чаще пересекаться вызывала в голове младшей Блайт какой-то странный и будоражащий букет из разных эмоций. Нужно было подбирать новую модель поведения, новые слова, новые действия. Особенно если Эмити Блайт всё же наберётся смелости сделать шаг навстречу этому свету.

***

Если раньше Эмити в какой-то степени было всё равно на своих условно называемых подруг, то сейчас, когда она начала чувствовать хоть какие-то, пусть и не совсем понятные, пусть не совсем здоровые, пусть не совсем яркие эмоции, они частично её раздражали. Грубость и самоуверенность, чаще напускная, текла с них обильными потоками, заливая пространство вокруг вязкой и тёмной субстанцией. Как нефть, вытекающая из пробоины танкера и убивающая все живые организмы на своём пути. Более того, впоследствие тяжело даётся очистка воды. Да и потерянных жизней не вернуть. Конечно, по большей части в этом не было их вины, ровно как и не было вины Эмити в том, что она ненавидит себя и всё своё существование. Их и её сломали родители. Однако их ядовитости этот факт не отменял — только лишь объяснял. Ровно также можно объяснить действия любого преступника детской психотравмой, однако это не может стать поводом для освобождения его от наказания.

Блайт всё ещё общалась с ними. Но еле ощутимо нарастало предчувствие расширяющейся трещины между ней и ими. Пока что не такой заметной и мешающей, но рано или поздно обещающей разрастись так, что пересечь её уже будет невозможно, между двумя сторонами проляжет бездна, готовая поглотить всё, что окажется поблизости, поглотить и разжевать с диким хрустом, не оставив после этого ни песчинки. Хотя сама Эмити об этом не особо размышляла, просто лишь чувствовала отдаление. Может быть, такое было и раньше, просто девушка не замечала этого, как не замечала многих происходящих вокруг неё вещей и даже людей. Сейчас же для неё наступила пора открытий и откровений, как для щенка, наконец-то прошедшего курс вакцинации, которого впервые в жизни вывели на улицу. Появились новые краски, виды, ощущения, запахи, предметы. Новое огромное пространство для исследования, новые существа и новый опыт. Только вот Эмити было не три-четыре месяца, а пятнадцать лет. И никаких прививок ей не делали. Хотя, по сути, свободы выбора у неё не было точно так же.

***

— Вы с ней теперь просто учитесь в одной школе. Это ничего не меняет, — убеждала саму себя Эмити, стоя рядом со своим шкафчиком в коридоре. Интуитивно почувствовав взгляд со спины и услышав шорох, она развернулась с мыслью «Лишь бы не…» и никого не обнаружила. Вероятно, показалось. Как-то неприятно похолодели и онемели ладони. Девушка глубоко вздохнула и выдохнула. Кое-как собравшись с мыслями, она направилась в сторону аудитории, в которой вот-вот должно состояться выступление. Она, как лучшая ученица, должна была показать проверяющей комиссии свои прекрасные навыки, которыми она овладела за время обучения Хексайде. Немного забавлял тот момент, что, по сути, никого не интересует процесс получения знаний и опыта и их совершенствование — нужен лишь результат. И все, конечно, понимают, что без процесса усвоения и тренировок не было бы этого результата, однако смещать свой фокус всё равно никто не будет и не собирается. Ведь это, как минимум бессмысленно и слишком сложно — если результат можно оценить по обговорённым критериям, то как оценивать усилия, затраченные на его достижение? Количество часов, сил, ресурсов каждый тратит разное, каждый индивидуален. Особенности не поддаются оценке и, зачастую, даже похвале.

Однако всё снова пошло не так. Вместо проверяющей комиссии в Хексайд проникла василиск, едва не выпившая магию каждого, кто находился там, начав именно с Эмити. Если бы не Луз — «едва не» было бы неуместно. Было стыдно — то ли из-за того, что Блайт не смогла справиться сама, то ли из-за того, что она стала первой жертвой. Этот стыд словно огонь выжигал каждую клетку внутри, словно кислота уничтожал каждый атом, заполняя собой тело девушки каждый раз, когда она думала об этом случае. Подобные проишествия понемногу становились чем-то регулярным и привычным: поблизости младшей Блайт или с ней самой происходит нечто, выходящее за рамки обычного, чаще всего даже нечто опасное, но тут появляется человека и, пусть не без своих странностей, исправляет ситуацию. А ведь рано или поздно той придётся уйти. И где взять гарантию, что Блайт не привыкнет, не привяжется к этому, и что после исчезновения Луз и всего связанного с ней не будет вновь невероятно больно? И почему у этой девушки получается то, что порой не под силу Эмити, несмотря на то, что последняя наделена магическими способностями, а та лишь простое человеческое существо, более слабое и непривыкшее к Кипящим островам. Почему? почему? почему. Эмити это злило, но злило как-то по-особенному. Она сама не понимала и не могла объяснить этого. Не той разрушающей злобой, при ощущении которой хочется громить всё вокруг и причинять боль другим людям и себе. Чем-то иным. Как-то по-спокойному, возможно с толикой простого раздражения, но не более. Как-то мутно.

***

«Я пишу сюда всё реже и реже. Почему-то очень тяжело браться за перо и переносить свои мысли на страницы дневника. В голове постоянно какой-то гудящий рой ощущений, слов и чувств, из которого почти невозможно ничего вычленить, да и пытаться не совсем хочется — это невероятно утомляет. Однако при этом мне как будто бы стало лучше. Будто бы очень долгое время я находилась под водой и сейчас неожиданно выплыла. Я реже причиняю себе физическую боль и чуть больше ем. Оказывается, я ещё способна чувствовать себя живым существом.»

Блайт зевнула и отложила перо. Болела голова, мысли снова спутывались в надоедливую массу, однако хотелось продолжить писать. Перо вновь оказалось в руке.

«Многие вещи всё ещё совершенно не понятны. Но сейчас я думаю о том, что, пожалуй, мне и не нужно знать и понимать абсолютно всё, хотя принимать это тяжело. Я перестала изо всех сил стремиться только к тому, чтобы умереть. Звучит странно. Однако что из моей жизни, мыслей, записей можно назвать не странным? Я хочу изменить всё вокруг, хочу изменить себя. Хочу жить лучше, чем сейчас — не в плане материальных благ, это кажется совершенно тщетным, я готова довольствоваться и намного меньшим, нежели имею сейчас. Я хочу чувствовать себя лучше, хочу заводить друзей, с которыми мне было бы действительно интересно и которым было бы интересно со мной, хочу делать то, что будет нравиться мне, а не кому-то другому. К сожалению, я не уверена, что знаю, каким образом это можно сделать. И я до ужаса боюсь родителей. Сомневаюсь, что смогу перешагнуть через этот страх и ещё огромную гору мешающих обстоятельств в ближайшее время. И от этого смотреть на себя становится ещё более мерзко и противно — я слаба настолько, что не могу сделать даже этого шага.»

Тяжёлый вздох, с хлопком захлопнутый дневник и скрип половиц. На написание нескольких строк ушло больше сил, чем Эмити рассчитывала. Из-за того, что в последнее время она действительно питалась лучше и, следовательно, реже страдала от невыносимых головокружений и почти не падала в обмороки, отсутствие сил и недомогания ощущались острее. Противно и обидно. Ощущение собственной беспомощности и вытекающая из него злость по отношению к себе усиливались, превращались в валун и пытались раздавить.

В последние дни юная Блайт стала намного больше размышлять. Обо всём. Раньше в её голове постоянно воспроизводились мысли с одной покорёженной и старой пластинки, сейчас же её удалось отложить в сторону. Сейчас были мысли о прошлом, о будущем, о настоящем. Об Уиллоу, о Луз, о старших сиблингах, о родителях, о навязанных друзьях. О смысле, о бессмысленности, о самих мыслях. О вреде, о боли, о страхе, о ничтожности. О неизвестности, о странностях, о потерях. Змейки-мысли сплетались и расплетались, создавали один шипящий комок и обосабливались друг от друга. Иногда они всё ещё ощущались будто бы витающими в тумане, подёрнутыми дымкой неясности сознания. Однако они не были навязчивы, не были излишне громки. И они не давили. Просто проползали туда-обратно, заставляя Эмити путешествовать по коридорам разума. Иногда же вновь появлялась та самая пластинка, включавшая режим саморазрушения. И у ведьмы вновь происходили откаты назад, снова хотелось покончить с собой, появлялось место новым порезам, возвращались переедания и последующие за ними очищения, снова приходилось прибегать к полным ограничениям в питании, писались записи, каждая буква которых источала самоненависть, сотни мыслей бились о стенки черепа, вызывая боль где-то внутри. Боль, которую невозможно было принять за боль определённого органа. Обычно в таком случае это называют душевной болью.

Змейки и пластинка сменяли друг друга. Счастьем было то, что они никогда не нападали на Эмити одновременно — пожалуй, в таком случае её бы просто разорвало на части.

Голова шла кругом. Всё перестраивалось. Изменялось.

Зацветало.