the evpatoria report — eighteen robins road

show me a dinosaur — you can’t find this place on google maps

powder! go away — stories told by the falling autumn leaves

we lost the sea — nuclear city

∞

10 декабря, 20NN

Алекси это знает.

Всё то, что за часы езды от того места, где он сидит, уставший и просто по-человечески задолбавшийся, Нико находит написанным на полях аккуратным почерком отца, — и всё то, что он не успевает увидеть. Алекси, может, оставался в милом неведении какое-то время, с одним только вопросом, почему он застрял в Академии, оставленный наблюдать, как вечная осень приходит и уходит, а потом снова является новой волной, и почему магия гонит его с таким усердием от краёв кампуса — и почему, в конечном счёте, магия уже не кажется такой смиренной для руки волшебника, какой она должна быть, вместо этого становясь каким-то истеричным надзирателем. И, из всех людей, для него одного.

Почему? Он чувствует себя сокровищем каким-то, которое вынимают из шкатулки только для того, чтобы похвастаться.

Теперь благословенное незнание рухнуло, разбитое случайным откровением, которое его отец довольно отчётливо произносит в своей голове — всё так же незнакомый с природными талантами своего же ребёнка. Впрочем, что он для него? Медиум, удобство для его собственных перспектив и обещанный маленький гений, который почему-то отказывается вписываться в эти планы. Он так уверен, что Алекси готов на всё, чтобы заслужить это уважение, которое он постоянно придерживал из по-отечески строгих ожиданий, которых ему так и не удалось достичь. Алекси, конечно, и не собирается — разочарование пришло ещё давно, только теперь оно было подтверждено словами.

Или, может, он не такой невнимательный и эгоцентричный, каким Алекси его считает, но это делает всё куда хуже — мысль о том, что это не просто слепота, но жестокая попытка прогнуть его под себя, вызывает дикое отвращение.

Ему гадко. Мерзко и злобно, и непонятно, и чертовски страшно.

На ладонях морозными колкими горстями оседают снежинки.

В Нуммеле идёт снег; мысль вернуться в Академию — по своей воле — кажется куда приятнее (из всех мест на этой Земле…), чем тащиться домой, но Алекси не может найти в себе сил просто встать. На фоне, как забытое в комнате радио, проносятся мысли прохожих, обрывками доносятся какие-то повседневные проблемы — не его. Чужое. Ему от этого даже не отрешиться, всё его существо связано с окружающим миром, и постоянный шум также является частью его самого. Не сбежать тоже; время от времени он мысленно возвращается к вечеринке — к тому неловкому разговору на балконе, где он ожидал услышать ещё одно мнение о телепатии как о такой притягательной, вызывающей уважение и страх, способности. Раньше он думал, что только Робин — пока Йоэль не удивил его — был единственным человеком, который понимал, насколько близко телепатия была к тому, чтобы стать личным адом. Не благословением — проклятием.

Забавно, что он всё-таки перенимает определённую эстетику от своего семейства, думает он. Его попытки выстроить стену между собой и делом всей его династии, до этого заключались в вырвиглазных сочетаниях цветов, из-за чего он выглядел как фотокинетик какой-то или современный техномаг, которым он не стал — но раз уж он теперь телепат-бугимэн всей Академии, можно и опуститься до мрачно-чёрной одежды. Так и быть — он умеет выстраивать образ и подыгрывать в общем маскараде.

Он пытается отрешиться от этого, но на смену телепатическому шуму приходит ощущение совсем другой формы. Магия вьётся вокруг него тонкой вуалью и потоками энергии, словно концентрируясь на нём, как на ярком пятне на общем фоне обыденной реальности. Это противоречит любому учению о том, что это должна быть чистая, нейтральная сила природы, существующая над людьми и их представлениями о доброте и эгоизме, но Алекси кажется, что даже она идёт против него, готовая нежно подталкивать его туда, куда ей надо.

Ей. Или его отцу? Или… кому ещё там. Он не знает. Может быть, думает он, ему следует обвинить Академию, разумность, приписываемую её измерению, и Астрал за то, что они играют в какую-то свою игру. Двойная грёбаная подстава, которую только ему удаётся поймать за хвост, но которую как будто никто больше не подмечает.

Но он знает, что им нужно. Способный молодой маг — готовый прослужить подожжённой путеводной звездой, центром, как дверь, оставленная приоткрытой для десятков и десятков магических существ, — тех, кого маги обычно оставляют в покое, не желая иметь дело с последствиями. Что ж, его отец всегда умел быть оригинальным и мыслить нестандартно, не так ли? В конце концов, было бы ох как глупо игнорировать такие магические ресурсы; какие интригующие области исследований он бы открыл — но даже если Алекси и предположит, что он готов в лучшем случае справляться со стаей голодных гончих (и в худшем — с неким древнем созданием, сотканным из метафизики и первобытного гнева, зависит от обстоятельств), это все равно звучит как-то слишком безрассудно даже для него. И с определённой стороны, Алекси должен был бы разрываться между идеей, которая кажется ему не такой-то уж и плохой, движимой таким человечным чувством, как любопытство, и сомнительностью средств, которые его отец выбрал — но почему это должен быть он?

Почему из всех людей в центре этого плана должен стоять он?

И — когда он думает об этом, в голову приходит только одна мысль — как же, чёрт возьми, повезло Йоэлю. Он видел людей, которые преуспевали в материальном колдовстве и магии стихий, и магов с сильными психическими преградами, которым ему оставалось только завидовать. Но ни разу — человека, который бы оказался если не над самой природой и её могуществом, но хотя бы вне той движущей силы, странной и самовольной, которую Алекси сейчас ненавидит от всей своей души.

До сих пор.

Алекси сжимает кулаки.

∞

13-е декабря, 20NNЗа три дня до затмения солнца, Йоэль находит его — Алекси — в укромном уголке кампуса, читающего учебник под маленькой круглой крышей. Место настолько далёкое, что Йоэль подумал бы, что оно находится уже в обычном мире — уютная беседка в лесу — но он оборачивается и видит верхушку Башни и шпили главного здания, всё там же, где они и должны быть.

Алекси вздыхает, откладывая книгу, и выглядит усталым — ну, Йоэль тоже не свеж и не зелен, но усталость в нём отличается от той сонливости, которая время от времени одолевает Йоэля с перепадами атмосферного давления и уютом утреннего декабрьского снегопада. Хотел бы он знать, в чём дело — использовать немного магии, как это делает Йоонас, но всё, что он может сделать — это предложить Алекси свою пачку сигарет и огонька. Только тот отказывается на сей раз. Его голубые глаза кажутся холоднее, чем когда-либо, затуманенные тяжёлыми мыслями — и Йоэль хотел бы эти мысли послушать, честно, взять и посмотреть, может, он может с этим что-то поделать — немногое, впрочем, его собственная жизнь представляет из себя хаос из эмоций и пока никаких перспектив на будущее нет, но он бы постарался. Алекси точно слышит его рассуждения, громко и отчётливо, если он не настолько ушёл с головой в собственные проблемы, так, что даже шум сознания Йоэля не мог прорваться.

— Эй, Алекс, — зовёт он. — Чего грузишься?

Алекси смотрит на него из-под чёрной чёлки, долго и пронзительно, пока подбирает слова.

— Устал.

Ну, хотя бы одно слово. Томми его, что ли, укусил… но Алекси вроде не встречался ещё с ним.

— Понятное дело, — пожимает плечами Йоэль. — Декабрь. Сессия на носу. Я бы тоже в спячку залёг.

Алекси только поджимает губы вместо ответа — Хокка чувствует, что, кажется, промахнулся с ответом, но тот не стремится ни договорить, ни дополнить. Он просто переходит на другую тему, стряхивая неловкую тишину; их разговор становится настолько бессмысленным, что кажется, что они все время молчат, просто довольствуясь присутствием друг друга.

Йоэль вздрагивает, почувствовав тяжесть на собственном плече; Алекси мягко наваливается на него с мрачным вздохом. Не плохо — хотя он не особо жалует нарушение его личного пространства. Просто… неожиданно.

Алекси опускает голову ему на плечо.

Хокка выдыхает дым; он смешивается с паром из его рта. Чувство наэлектризованности вскоре сходит на нет, и он расслабляется. Неловко немного, Алекси не такой лёгкий, каким кажется — но Йоэль не думает сдвигаться.

— Нет, серьёзно, Алекс, ты в порядке?

В ответ — тишина.

Такая, которую сложно интерпретировать как «да».

∞

16-е декабря, 20NN

— Иди к чёрту!

Тяжёлая дверь — дорогущая, деревянная — закрывается за спиной Алекси с грохотом, разносящимся по всему дому и по двору, и он срывается на бег сразу с порога дома. Спотыкаясь, он слетает вниз по ступенькам и мчит — прочь, и как можно скорее, потому что, кажется, он разозлил зверя. Холод страха только заставляет набирать скорость; он вырывается через ворота на улицы Нуммелы, а дальше — не оглядываясь, пытаясь сосредоточиться на двух вещах — беге и попытках вспомнить базовое заклинание магического щита. Хотя как будто его отец будет кидаться простенькими огненными шарами, он придумает что-нибудь изощрённое, от чего защитная аура в принципе не спасёт.

Он умрёт за одну секунду. Почему-то кажется, что его отец ох как готов и к такому. В конце концов, он просто разрушил свои планы. Испортил всё, над чем работал Каунисвеси, все махинации под ковром у Академии, которые держались на одних иллюзиях того, что Алекси побудет покорным сыном. Практически поставил под угрозу конечную цель. Демонология не игрушка в руках человека с такой властью, как — Алекси морщится — у будущего ректора всей Академии. А ведь это и есть идея, так?

Его трясёт от ярости. На задворках его разума начинает пробираться червь сомнения, но он быстро его затыкает. Всё верно он делает. Полностью, наверное, разрушил отношения со своей семьёй, не то чтобы они были чудесными до этого, но теперь он просто забил крышку гроба на них.

Никакой больше поддержки, никакого больше… да ничего вообще. Он один, и вероятно, против самой природы, прыгнул прямиком в темноту. Умничка.

Путь от дома Каунисвеси до леса длинный до ужаса, несколько километров. Его хватает на первые пять минут бегом, и в какой-то момент он останавливается, когда лёгкие начинают гореть. Он сгибается пополам, тяжело дыша — но это только начало, и он едва добрался до более-менее безопасного расстояния от своего дома. Его отец, однако, не появляется — Алекси знает, что найти его ему вообще ничего не стоит, но он довольно долго уже стоит на краю дороги, пытаясь отдышаться, и его всё ещё нет.

Страшно всё равно. Он вздрагивает каждый раз, когда за спиной доносится шум приближающейся машины, и резко оборачивается — но мимо снова и снова проносятся незнакомые автомобили. Не его отец.

Он медленно начинает брести вперёд — ноги уже протестуют.

Чёрт. А впереди целая дорога.

∞

Он чувствует себя идиотом.

Алекси едва помнит, сколько времени они ехали до кромки того самого леса, но у него уходит сорок минут — не в силах идти быстро, он просто шагает, медленно, но упорно по пустынному шоссе.

Ржавый знак на маленьком перекрёстке указывает на какой-то незнакомый город, мимо которого Алекси никогда не проезжал по пути в Академию, но дорога знакомая — старый, потрескавшийся асфальт, который ведёт куда-то вглубь леса. Он направляется туда; мысли заняты осознанием того, что он только что сделал. Он даже не уверен, что смог разорвать связь со своей семьёй навсегда. И вообще хотел ли он? Они могут принять это за проявление «подросткового неповиновения» и не более того — наплевать, что он далеко не подросток — и посчитать, что он рано или поздно вернётся. Думать об этом противно — и ещё противнее думать, что он решится развернуться назад.

Не менять ничего. Испугаться.

Не-а.

Алекси идёт по сосновому коридору, тянущемуся вперёд на километры без признаков конца — за его спиной остаётся тот же самый вид. Он прикладывает всю силу воли, желая — наверное, впервые за долгое время — чтобы Академия побыстрее появилась перед ним, лучше разбираться с этим в своей комнате в общежитии, чем посреди чёртового леса без конца и края. Это начинает ощущаться как замкнутая петля — он с горечью думает, что Астрал на такое способен, запихнуть его в ловушку бесконечного круговорота хождений по лесу. Единственное, что хоть как-то показывает, что он ещё не потерялся между двумя мирами — царствами или вселенными, неважно, где там находилась Академия, спрятанная от обычных людей, как улей отшельников — это солнце. Оно все ещё движется над ним.

Становится темнее; он останавливается как вкопанный, чуть не спотыкаясь об ямку в асфальте, и смотрит вверх — и раздражённо стонет. Точно же, солнечное затмение. Конечно, оно должно произойти именно сейчас, когда он посередине чёртового нигде, во всех смыслах, включая буквальный. Он снова бежит вперёд — не то чтобы он боится самого затмения и темноты, но того, что оно приносит, выманивает из бескрайних просторов этого леса. Того, что может вылезти из его мрачных теней — и Алекси может только надеяться на заклинания, которые он выучил.

Потому что иначе… никто никогда не найдёт его тело.

Он бежит несколько минут — может, две, может, три, у него не очень получалось на физкультуре — прежде чем он снова начинает задыхаться. Сосны мелькают перед ним, ничуть не меняясь, лес все тот же — даже когда он спотыкается вперёд и останавливается, чуть не падая на колени. За спиной кто-то отчётливо рычит, заставляя его вздрогнуть всем телом — и он не глядя кидает заклинание за спину, шипя что-то первое попавшееся в памяти.

Он жмурит глаза и срывается в кашель.

Когда он поднимает голову, дорога выглядит… другой. Она по-прежнему пуста, по-прежнему разбита и по-прежнему окружена соснами, но где она была раньше прямой, теперь казалась извилистой, ведущей в совсем другое место, а сами сосны кажутся как-то выше и старше.

Он оборачивается, чувствуя, как уже знакомое предостережение закрадывается внутрь мыслей и тянет его вперёд. В другую сторону.

До Алекси медленно доходит; сначала он улыбается, а потом начинает смеяться.

∞

Проходят часы. Безумно долгие часы. Луна проскальзывает мимо солнца, которое продолжает падать к горизонту, и вскоре темнеет уже естественным образом. Под звёздами Алекси добирается до Академии — кажется, не должно быть так долго, но чёрт знает, Академия играется с ним, как пантера с мышонком. Он устал безумно, но он доходит до дверей главного здания, едва передвигая ногами, и протискивается внутрь. Он бредёт сквозь пустые — ночь же на дворе — залы до парка, а потом и до общежития.

Только лестницу он выбирает другую. Его комната — всё-таки навязанная его отцом — кажется небезопасной, как будто херра Каунисвеси обнаружит его, как только он туда зайдёт, как в ловушку для мыши. Да и заставить себя он не может.

Он поднимается выше.

Странно, откуда он помнит номер комнаты Йоэля — не может вспомнить, сказал ли он ему вслух или случайно прочёл в уме; в конце концов, он думает так же громко, как и говорит, и, может, он опять перепутал.

Он мог бы пойти к Робину — и пойдёт, скорее всего, потому что, во-первых, Йоэль не спит один в своей комнате, и он помнит об этом — в конце концов, трудно забыть про Йоонаса. И хотя тот показался ему довольно неплохим парнем, Алекси думает, что ему точно будет что сказать.

С каждой новой ступенью лестницы он углубляется в свои мысли; с другой стороны, Йоэль может просто вообще не открыть на стук, проспать его, быть вообще где-то в другом месте, прогнать его — за то, что он ворвался в его комнату посреди ночи, например, или за то, что подслушал его мысли…

Он разглядывает аккуратные цифры «337» перед собой несколько секунд, и стучит, глотая растущее беспокойство.

За дверью кто-то шуршит, ругаясь вполголоса, и через пару секунд, дверь ему открывает Йоэль. Он смотрит на него округлившимися глазами — не то чтобы сонными. Что-то подсказывает Алекси, что он его не разбудил.

— Что ты тут делаешь?..

Алекси почти что усмехается; эта фраза действительно как какая-то форма «здравствуй» для Йоэля. Он чертовски устал, настолько, что в голове даже не появляется внятной ответной шутки; он хочет спать — просто лечь уже, его ноги просто отваливаются, и он уверен, что ещё чуть-чуть, и он просто свернётся прямо здесь.

— Прости, — бурчит. — Можно?

Он прижимается к дверному косяку, щурясь на Йоэля.

— Можно, — выдыхает тот и делает шаг назад, пропуская Алекси внутрь, и закрывает за ним дверь.

Комната уютненькая, заставленная горшками с растениями; в приоткрытом шкафу висят яркие футболки — точно не Хокка их носит. Алекси даже сомневается, что и растения здесь по его желанию. Другая кровать, правда, пустая и заправленная.

— А где твой сосед? — даже говорить тяжело. Он не может оторвать глаз от удобного и, наверное, невероятно мягкого пледа.

— В Оулу. Нико тоже.

— В… Оулу?

Далеко от Нуммелы.

— Ага, — Йоэль садится на свою кровать. — Так что ты пришёл-то?

— Некуда больше.

То есть, есть куда — но в одном месте его не ждут, и он сам туда не желает возвращаться, а в другом спящий Робин, которого не хочется беспокоить. Ну, не сейчас. Есть Йоэль — кажется, единственный оставшийся у него вариант.

— В смысле?

Он неловко усаживается на другую кровать под тяжёлым взглядом Йоэля.

— Ты сюда спать, что ли, пришёл? — моргает тот. — Алекс, что случилось?

Йоэль ждёт от него объяснений — вопрос «какого хрена» крутится в его голове довольно-таки явно и громко. Только Алекси в душе не ведает, как начать и с чего, откуда — его собственные мысли путались в голове. Бардак из эмоций, которые, по большей части, даже не ему принадлежат.

— Это может подождать? — он поднимает глаза. — До утра. Пожалуйста. Да, я пришёл сюда спать, прости, что… так.

Йоэль долго смотрит на него, выпучив глаза. Долго разглядывает взъерошенные чёрные волосы и футболку, которую Алекси скидывает на стул. Он встаёт и молча тычет пальцем в направлении душевых — и Йоэль только кивает, провожая его взглядом. Он возвращается через минут пять — за это время Йоэль почти не сдвигается с места, залипнув в свои мысли, — и точно так же, не проронив ни слова, заваливается в кровать Йоонаса.

— А… ну, — наконец, отвечает Йоэль. — Хорошо. До завтра?

∞

Йоэль этой ночью не спит. Его мозг всё равно не дал бы, но теперь был повод; как будто он мог закрыть глаза сейчас, когда Алекси свернулся в кровати напротив. Он оглядывается и видит только его чернющие волосы, торчащие из-под одеяла — он заснул почти сразу, к большой зависти Йоэля. Или просто настолько устал, за пределы, когда усталость переставала быть предательски ироничной преградой на пути в мир сладких грёз, и превращалась в мегатонную бетонную глыбу, вдавливающую в кровать. Он просто вырубился, а Йоэль занимает себя — до рассвета ещё часы — мыслями.

Своим чёртовым хобби.

Он пытается взять в толк, почему — почему Алекси выглядит таким усталым и бледным, и явно не в себе, почему он постучал в комнату Йоэля, откуда он знал номер комнаты?! Ладно, он мог просто услышать в его мыслях, не то чтобы Хокка сильно беспокоился по этому поводу. Почему не пошёл в свою комнату, или… да и вообще, откуда он в Академии, разве он не должен быть дома у своей семьи? Так много вопросов, а ответы он получит только утром — так что впереди бессонная ночь размышлений и воображения. Что-то точно стряслось, и, хотя Алекси никогда не рассказывал ему о своей семье и почти не упоминал своего отца, несмотря на то, что он был, кхм, херра Каунисвеси собственной персоной, то, что между ними была определённая дистанция, Йоэль понял сразу.

Он думает и о затмении. Он не вылезал из общежития весь день и едва заметил, что вообще темнело — хотя они, маги, должны ощущать на себе весь спектр проделок магии, взбудораженной затмением. С ним ничего не случилось; он начал думать, что Йоонас был прав — ну, это же Порко, и этот кудрявый бес всегда оказывается прав во всем, как будто он что-то сакральное знает — и Хокка просто… уникальный какой-то. И магия до него не может добраться точно так же, как он сам не может достучаться до Астрала.

И что это, кажется, хорошо.

Он просто сидел в комнате, иногда вываливался, чтобы пройтись до гостиной, читал и играл на гитаре, говорил сам с собой, пока не пришла ночь с обещаниями сна. Он не успел, а потом пришёл Алекси и завалился на кровать Йоонаса.

Просто… и вот они здесь. Одни.

Йоэль думает, что это очень дикий поворот событий. Или семестра в принципе. Потому что он даже не представлял, что второй (после него) готический принц Академии, которому приписывали славу телепата, всевидящего ока магии, мрачного жнеца душ и предвестника конца Света, будет здесь, прямо рядом с ним с другой стороны комнаты.

И Йоэль даже не против.

∞