Впоследствии Эймонд отмахивается от того вечера, ссылается на обычное возбуждение от невышедшей готовности к схватке. Мало ли, какие видения шлет Сиракс в моменты экстаза. Слишком много думал он о Деймоне в последний день, сыграла с ним шутку любовь к крови и зрелищам, и почти в этом он себя убеждает. Не достойно такое его внимания, случай непредсказуем, и говорить тут не о чем.

      День ото дня сталкиваются дядя с племянником в коридорах большого замка, кивают друг другу на расстоянии, старается младший принц с большим пренебрежением лицо держать, все дольше задерживает на Деймоне взгляд, слышит смешки его у себя за спиной, удаляясь. Все больше и больше трясти начинает руки, от этого смеха, все яростней отражается блеск в глазах. Еще только чует он приближающуюся встречу, а уже заполняет все за его ребрами клокочущим жарким нечто, с каждым столкновением разрастаясь все больше. Пламя это принц за ненависть или неприязнь принимает, крепко держится за ощущение, пускает глубоко в себя самые корни. Сам себя подстегивает, страшно ему снова покрыться скукой, как мхом. Непонятное, сильное, яркое печет за грудиной, заставляет чувствовать его хоть что-то.

      Ловит практически каждый день Эймонд дядю во внутреннем дворе за тренировкой. В такие мгновения хочется ему вызвать его на бой, но, не зная почему, прячется он за каменными стенами, словно вор, вниз не спускается. Кажется ему, Порочный принц не бьется — летает над площадкой, держит меч крепко, чувствует каждое движение соперника. Волосы белым вихрем пляшут по его плечам, к губам ластятся, обрамляют высокий лоб налипшими прядями, словно нимб.

      Рубашка при выпадах, мокрая от пота, натягивается на плечах. Смотрит Эймонд на бугрящиеся под тканью мышцы с завистью: сам он не так силен, берет гибкостью скорее, как змея вокруг врага вьется. Деймон же воплощает в себе мощь дракона, дышит огнем будто, высится над противником. Ворует каждое его движение принц, под веками себе вырисовывает, а после долгими часами пытается, робко вначале, применить их в тренировочном бою.

      Опешивает в первый раз сир Кристон. Слишком характерны движения юного принца, ловит будто бы за хвост дежавю, но быстро отпускает это чувство. Не мог его ученик даже мельком подобные выпады видеть, всегда Эймонд с дядей своим разминается в часах. Имеет привычку мужчина биться с рассветом, тогда как сыновей короля к мечу призывают лишь к полудню. Каждый раз, как смывает Деймон по окончании боя пот в стоящей у лестницы бочке, клянется себе принц, что спустится, предложит себя как противника. Но дни проходят, ничего не меняется, остается Эймонд незамеченным, обещаниями себе как та бочка до краев полным, злится на всех, что не может перебороть взятую из ниоткуда дрожь.

      В один из вечеров застает Эймонд дядю с сестрой на смотровой площадке. В былые годы восседал там сам Визерис, любивший понаблюдать за успехом своих детей и внуков, сейчас же местом этим пользовались мало. Стоит дядя лениво на выступе, опираясь на нагретый солнцем парапет, как дракон мирный, скучающим взглядом сверху вниз смотрит на тренирующихся пасынков. Отдает должное принц, за время отсутствия научился управляться Джейкерис с мечом неплохо. Недостаточно еще, чтобы сравниться с самим Эймодном, но учат племянников достойно, при всем пренебрежении своем это не отметить он не может.

      Как и то, как обвивает дядю сзади Рейнира, как вскидывается на нее Деймон с щемящей нежностью, кладет ладонь на округлый живот. Спирает дыхание у принца, клокочет в глотке кипятком. Впивается глазом в сестру свою: отчего-то бесит его ее мягкость в движениях, преданность во взгляде, тяжесть под платьем. Чего ждут они, думает он, пусть хватают за волосы своих щенков и летят в самое пекло, не мозолят глаза ни ему, ни матери своим позором. Чеканя шаг по твердому камню, не видит он, как оглаживает его вытянутую спину темнеющий фиалковым взгляд.

***

      В дворцовых банях всегда влажно и жарко, выливается вода из купели через бортик, разносят босые ноги юношей капли по каменному полу. Женщины сюда не заходят, предпочитают, чтоб носили им в покои кедровые ванны и поливали длинные волосы из ведер родниковой водой, да и многие мужчины из придворных вслед привычку эту переняли. Стоят бани в замке, построенные веками назад, ждут редких гостей паром и плеском прохладной воды. Эймонду тут нравится. После долгой тренировки с блаженством окунается он с головой в бассейн и сидит там, пока не загорят огнем легкие. Редко уже встретишь тут посетителей, тихо под старыми сводами, и принцу тишина эта в душе откликается.

      Ближе к ночи идет сегодня освежиться Эймонд. Тренировка не задалась с самого начала. Вышел он на поле, пока там еще хозяйничал Деймон, против обыкновения начавший бой поздно. Вытирая руки, стоял Порочный принц у стены, уходить явно не торопился. Ждал чего-то. Первый взмах клинка давался юноше с непривычной тяжестью, запах знакомый постоянно отвлекал. Дрожал в пальцах верный меч, вместо противника видел он смех в обращенном на него взгляде. Чувствовал себя как на экзамене, от которого жизнь его зависит, злился на себя, на сира Коля, даже песку под ногами досталось. От обиды на самих богов хотелось грызть землю зубами. Все яростнее кидался он на врага, совершая этим ошибку за ошибкой, слишком много внимания нацеливал на то, чтобы не допустить проявления списанных с дяди приемов, не хотел и малого повода давать для насмешек.

      Настолько боялся в невыгодном свете предстать, что чуть в порыве волнения сам себя не вспорол. Текла сквозь рубашку по руке кровь. Фыркнули где-то сбоку, заскрипела подошва кожаных сапог, будто не находя больше представление интересным, удалился дядя прочь. Без пристального внимания принц даже задышал спокойнее, вернулась постепенно и координация, и трезвый взгляд. До третьего пота гонял он одни и те же движения. Пытаясь нагнать время, упущенное на дрожащие колени, оканчивает тренировку только с заходом солнца. Потому и ожидает никого не встретить в месте своего уединения.

      Эймонд стоит босиком на холодном полу, рубашка, от пота прилипшая к телу, мешает сворачивать камзол, задевает порез. Все еще не в духе, кидает он верхнюю одежду комком на каменную лавку в углу, закатывает один рукав, пытается вынуть подол из-под штанов, но тот, придерживаемый поясом с ножнами, поддается слабо. Ткань чуть ли не рвется, трещит, принц ругается сквозь зубы, пытается расстегнуть пряжку ремня.

      — Не стоит портить вещи, они в твоем душевном неравновесии не виноваты, — слышит он за спиной, оборачивается на пятках к голосу. Мягкие всполохи свечей отражаются бликами в каплях воды на поджаром теле, как в зеркале. Деймон стоит, полуодетый, расправляет в руках сорочку, натягивает ее через голову. Почти иллюзорным кажется Эймонду мощный торс, задевает взгляд натягивающиеся жгуты мышц пресса, почти жаль ему, когда скрывается под тканью впалый пупок. Как лань при виде охотника замирает он, застанный врасплох, огрызается: — Принцам не пристало считать каждую нитку. Ткачих в стране хватает.

      Дядя хмыкает, подходит ближе. С каждым шагом все выше вскидывает подбородок Эймонд, смотрит в глаза, пытается придать взгляду уверенности. Тянется рука к ножнам, силится нащупать рукоятку меча. Как утопающий цепляется он за оплот своего спокойствия, предупредить пытается. Холодит эфес приятной тяжестью, опаляет чужое дыхание контрастом кожу на лице. В полушаге останавливается Деймон, разглядеть без усилий можно золотые вкрапления в его глазах, мокрые волосы обрамляют лицо — Эймонду оно теперь кажется дьявольски красивым, почти божественным. Как во сне ощущает он на кисти своей чужую ладонь.

      Сквозь кожу его очерчивается большим пальцем навершие меча, чуть потирает, гладит любовно дядя по выступающим костяшкам, гипнотизирует касанием, тянет мучительно медленно сталь из ножен. Очнувшись, перехватывает принц порезанной рукой тяжелое запястье, не дает завершить начатое, горит от прикосновений, плавит мышцы его истомой. От резкого движения лопается корочка раны, выступает алыми каплями на белом кровь. Легкая боль пьянит еще больше, оседает на языке каплями запах драконовой чешуи. Взгляда не разрывая, оглаживает Деймон пальцами свободной руки края пореза, смачивает их красным. И пробует племянника на вкус.

      Слизывает розовый, влажный язык красные капли, смыкаются тонкие губы на узкой фаланге, всасывают внутрь горячего рта. Сбивается с ритма в груди Эймонда сердце, фантомно ощущает он этот язык на себе, падает в бездну, подтолкнутый руками дяди к краю, кажется ему, он сейчас разрыдается. Стекает мурашками вниз живота напряжение, след от крови остается мазком на устах, бесконтрольно сглатывает принц Деймону в такт.

      — Заживет, — ложится теплом в приоткрытые губы. Режет шепот густую тишину, откликается вибрацией. Отчаянно хочется Эймонду, чтоб уже сделал с ним дядя хоть что-нибудь. Тянет он неосознанно пальцы свои к тяжелой челюсти, горит тавром в уголке рта алый мазок. Не дается ему свой след с кожи убрать, уклоняется дядя, в последний раз руку на рукояти оглаживает и будто испаряется в клубах пара.

      Темнота опускается на замок мягко. Скрадывает собой все острые углы, целует нагретые камни прохладой, дарит свежесть после долгого дня. Не остывает только нутро юного принца. Стоит он окаменевший, судорожно сжимает меч. По-детски хочется ему зажмуриться, будто что-то катастрофическое произошло в эти секунды, последствия чего ощущать он не желает.

      Взглядом натыкается на зеркало, не понимает вначале, кого видит. Смотрит на него в отражении, пошлого, расхристанного, губы искусаны, за ворот рубашки стекает алый румянец, взгляд с поволокой горит вожделением. Бьет в сплетение осознанием. Все мысли, от которых он столько бегал, не замечал, отмахивался, сжигают драконьем пламенем. Подводят ноги, спускается Эймонд спиной по стене на пол, бьется в отчаянии затылком об камень, закрывает руками пылающее лицо.

      Четким становится в груди то клокочущее, с самого начала им не опознанное, желание, обухом по голове бьет, волком воет внутри принц. Одно ссылаться на горячечный бред, сны да жар схватки, другое — без предпосылок ощущать на коже липкость вожделения. Натягивал он на каркас новых чувств старый холст, путал настоящее с прошлым. Откуда знать ему, несведущему в телесной страсти, как ощущается влечение? Ужасающе ясно становится, отчего по семь раз на дню огибает он собой фигуру дяди в узких галереях, отчего взглядами с ним сталкивается. Сам ищет он встречи с Деймоном, не сражается — оглаживает лицо Порочного принца взглядом, глупец, сколько раз это было, он не помнит. Неделями слепота его в блаженном неведении держала, как долго он в этом омуте плавает?

      Воспринимается им происходящее внутренней войной, и сам себя врагом видит. Всю жизнь не поддавался он искушениям плоти, вменяя Рейнире и Эйгону подчинение сладострастию, считал себя выше этого, держал спокойно свой пост чести и достоинства.

      Каждый раз, смотря на гневное лицо матери, выходящей из покоев брата, думал он, как можно с таким счастьем проваливаться в темную бездну похоти, давать затуманивать эмоциям свой разум. Он презирал брата за это. А потом провалился в эту бездну сам. Не заметил, как рушит в нем дядя последние устои, воздвигает себя на месте старых принципов, гнет его голову вниз, и Эймонд склоняется добровольно. Сам под Деймона стелется.

      Долго сидит он на краю купели, смотрит в свое отражение, кусает губы. Принятие чувств тяжело проходит, мечутся мысли испуганной стайкой в юной голове, сам своих дум он пугается, впервые не знает точно, что делать, как поступить. Мир его внутренний переворачивается со скоростью разрушения Роком Старой Валирии. Решает, лучше пока с дядей не видеться, дать время себе: быть может, поутихнет внутри пламя, пройдет, поисточится. Если не будет видеть источник его заблуждений, то и останется целостным, вернет себе самообладание, сможет здраво чувства свои опознать. Фора ему нужна, как глоток воздуха. Сможет он за это время понять, что делать с собой.

      Только внутри глубоко уже понимает: он проклят. И у проклятия этого лицо Деймона.