Его носит по замку из угла в угол, задумчивого, замученного собственными мыслями. Стоит только повеять из-за угла знакомому запаху, все внутри подбирается, но, против прошлого, деревянные ноги несут его в противоположную сторону, как назло будто, следует за ним повсюду высокая фигура. Отмахивается он от обращающихся к нему мейстеров, не замечает, бывало, стен, натыкаясь на них то руками, то ногами, отмирает разве что в моменты побегов от звука голоса, преследовавшего его, казалось, везде и всюду.
Держать лицо он умел, отдавал отчет себе, как выглядит, как двигается, что говорит, даже в минуты смятения взгляд его холоден, шаг строен, дыхание ровно. Он молится богам, чтобы ничего не изменилось в нем, но стоит только задеть рукавом одну из колонн, как в пот бросает — выдает себя с потрохами. Ошибка за ошибкой, чудовищные в его разуме. Силы все отданы на поддержание привычных паттернов, и пусть пошлют боги ему прежнюю скуку, он так жаждет ее. За неделю от принца осталась только тень, снующая по замку в бешеных попытках пристроить себя куда-нибудь.
Надежда грела, они уедут. Спор был решен, притязания услышаны, решение вынесено, ублюдкам с их матерью нечего делать здесь больше. Деймон за женой последует, сомнений нет, все кончится. Когда настанет время, трон опустеет, он вернется, разумеется, следом за Рейнирой, но Эймонд будет готов. Время все вымоет ровным потоком сквозь пальцы, и Эймонд забудет. А пока он подождет. Выжидание мнится ему выходом из ситуации, дает иллюзию контроля. Свой побег он называет тактическим отступлением. Побеждает тот, кто умеет ждать — в нынешней ситуации благословляет принц человека, придумавшего эту фразу, успокаивает она его не хуже макового молока.
Понимает он, что ошибся с тактикой, когда врывается Деймон вязким туманом в его невнятные сны. Все чаще и чаще затягивается ночь брызгами влажности по коже. Видится в пелене дрем мажущий взгляд, прижимает сильное тело к простыням, просыпается принц с ощущением поцелуев на своих губах, смаргивает морок, пытается в равновесие себя привести. Каждая ночь такая дается все тяжелее, с позором проигрывает он своим фантазиям, как не проигрывал на тренировочном поле. Доходит до точки, мнется даже перед порогом септы однажды, не уверенный уже, имеет ли право вознести молитву, услышат ли Семеро его голос, заглушенный низменными порывами. Эймонд не спит почти, пытается быстрее себе помочь, чувствует себя больным. Чем раньше распутается этот узел, тем легче ему будет. Ему и другим.
Намеки и знаки видятся ему всюду, отвертеться от черного, жаркого, влажного уже не получится, коготок увяз — всей птичке пропасть. Что бегает он кругами, и не принесут ему желанного облегчения закрытые глаза, он понимает с ужасающей четкостью, но с упрямством, только одному ему ведомым, шарахается по углам, сидит до поздней ночи в библиотеке, роется в старых свитках, пытаясь не думать ни о чем, бесит своей неаккуратностью мейстеров, по расставленным не в том порядке томам опознающих ночное пребывание принца.
Видит он однажды на полке меж фолиантов книгу с рисунками, одну из тех, ныне запрещенных, что лежат в королевской библиотеке подальше от глаз, но ходят тайком по рукам пылких юношей, жадных до удовольствий. Колет в затылок, что не место этому томику среди философских трактатов и учебников астрономии, выглядит он чуждо, но теряется мысль в хронической усталости. Долго оглаживает Эймонд красную обложку, спускается в тяжелые думы. В попытке в себе разобраться, все чаще настегает его рефлексия. И без того немногословный, совсем уходит он в свои мысли.
Раздел с предписаниями о правильном исполнении долга в супружеской постели, затертый до дыр, пролистывает Эймонд мимолетом. Рисунки на полях не вызывают у него интереса даже малейшего. В отсутствии реакции видит он проблеск нехватающего ему былого, радуется этому, приободренный, активнее переворачивает страницу за страницей. Ограждена последняя часть наставлений бархатной лентой. Еще не дочитав редыдущую, разворачивает Эймонд сразу на закладке. Смотрят с иллюстраций на него голые юноши в раскрытых позах, подробный текст о запретном — книга тотчас же захлопывается. Проносит он ее за пазухой, как вор, в свои покои, прячет средь личных вещей. Думает о ней, пока лежит в ночной темноте. Зачем взял ее, он не знает, написанное там примерять не собирается. Он просто ознакомится, уверяет себя принц. Колет его раздражением: слишком часто он сам с собой торгуется, стоило бы обрубить канат, ко дну его привязывающий, и всплыть на поверхность. Но соблазн велик.
Сны, подстегнутые единожды увиденным на страницах, обрисовываются все ярче. Подставляется под жаркие губы в них принц все охотнее. Одна из грез чувствуется ему потрясающей заполненностью, под смеженным веком пляшет откровенная пошлость, выталкивает из морока оглушением экстаза, Эймонд кричит, цепляется за воздух, содрогается. Оргазм ослепляет, распластывает по ложу. Это лучшее из всего им пережитого, и на пару минут он даже наслаждается патокой спазмов.
Наутро чувствует он себя на все готовой шлюхой, переживание это в горле комом стоит. Толика понимания брата своего внутрь скользит змеей, ощущает — они становятся похожими в своем желании страсти, все более тошно ему от этого с каждым часом. Решать проблему стоит хоть как-нибудь. Давить в себе такие чувства чревато, он просто сгорит, опустится на самое дно, свершит насилие или, того хуже, раздвинет при всех перед дядей ноги и сам попросит. И идет с собой на сделку Эймонд.
С этого момента все летит в пекло. Он читает книгу полночи взахлеб, вместе со строками наполняет его драконья кровь, смывает преграды, выламывает запястья. Смесь злости на себя и вожделения к дяде ложатся на лицо лихорадочной краснотой. Если уж проигрывать, то достойно, не прячась от настигающего его безумства.
Он приходит к сестре тем же вечером, долго держит ее ладони в своих руках, смотрит отчаянно, хочет попросить у нее прощения, за то, что не может больше держать себя в холоде и благоразумии, но бьется в стену собственных убеждений. Лишних проблем и объяснений, ее не касающихся, ей не нужно, он уверен. Хелейна щебечет, детям понравилась новая подаренная им игрушка, кажется, просит найти ей пару пауков или жуков, он не различает. Ему бы хотелось, чтобы и не появлялся никогда налет, что осядет между ним и сестрой, когда он в глубины спустится. Но он больше так не может.
— Матушка заходила? — пытается разбавить свое молчание пустыми фразами.
— Эйгона давно нет, второй день идет. Наверное, искать начнет и навестит меня, я думаю, — помолчав пару секунд, добавляет: — Кровь возьмет верх, — и тут же фразу свою забывает. Так случалось с ней, и Эймонду иногда казалось, что это пророчества, просто никем не замеченные. После таких высказываний невпопад растормошить ее невозможно, и он дает ей отдохнуть. Целует в лоб, улыбается краешком губ и уходит.
Больше он не бегает, смотрит в глаза своему влечению, открывается всем страстям, если не выходит оно пока за пределы его плоти, то и волноваться излишне не стоит. Он не будет больше прятаться за книгами и режимом, он будет разбираться со всем как положено мужчине, четко, без страха. Упав в пуховые подушки, Эймонд засыпает спокойно и без мучений.
Деймон во сне не заставляет себя ждать. Крадется из недр темноты мягкой поступью драконьих лап, вылизывает жадно рот, оглаживает выпирающие подвздошные кости, погружается в нежное твердостью. Эймонда плавит в умелых руках, топит в возбуждении. Небо озаряется вспышкой, раскатистый гром будит принца у самой разрядки, от несвоевременности пробуждения стонет юноша в подушку. Сохраняет тело фантомные ощущения, молит продолжить. Зная, что не уснет без желаемого, с обреченностью кладет ладонь на твердую плоть, не давая думать себе, окунает пальцы в лампаду у кровати, освещавшую ему ночью покои. Он обещал, он не будет прятаться.
Прокляли наверно его Старые и Новые Боги, раз жаждет тело таких ласк. Подгоняет желание скорой разрядки, вздохнув через нос, вставляет в себя юноша первый палец. Преодолев сопротивление, скользят блестящие от масла фаланги внутрь. На секунду Эймонд замирает. Ничего не происходит. Не низвергается земля, не обрушиваются на него небеса, не падает он за прегрешения в седьмое пекло. Все так же за окном ночь, шторы колышутся от потока воздуха, омывает дождь каменные стены.
Ерзает принц на простынях, укладывается удобнее, ноги совсем широко раздвигает, цепляется вскользь взглядом за кресло напротив кровати. Обдает память мимолетным воспоминание, как казалось ему, что наблюдают за ним, когда впервые пустило корни безумие в его мысли. Дает волю Эймонд своей фантазии, себя отпускает.
Сядет он на ковер меж сильных ног темной фигуры, в кресле сидящей, его длинные волосы порочный принц намотает себе на кулак, без слов понимая, развяжет Эймонд шнуровку на дядиных штанах, достанет налитое кровью.
Фантомный вкус оседает во рту, глотает Эймонд призрачное, гладит себя изнутри, одно из давлений отзывается сладостью в живот. Нашел. Трет он заветное место все сильнее, от ласки набухает оно, распирает. Приносит ментальное облегчение.
Уверен он, идеально ляжет горячая плоть ему на язык, заполнит от самых губ и до голосовых связок, растянет все внутри под себя. Долго будет вбиваться в дрожащее горло Деймон, несдержанно стонать, изольется тугими струями прямо на красивое лицо. Слижет Эймонд остатки семени, остальное размажет по своей коже в подтверждение случившегося. Глотку потом саднить будет неделю, и будет он бережно хранить эти ощущения ото всех, лелея их молчанием. А потом встанет, обязательно встанет, заново перед дядей на колени и попросит еще.
Входит второй палец с трудом, большее растяжение отзывается легкой болью, выныривает плывущее в мечтах сознание на поверхность. Отрезвляется. Ругается про себя принц, поспешил. В горячей голове потоком лавы растекается: были бы это Деймона пальцы, не придал бы он боли значения, не вынимал из себя так поспешно. Насадился бы сам, умолял бы жестче, может быть, плакал даже от переполненного внутри ощущения. Пары движений хватает для пика, стон полного поражения смывает ливнем и громом.
Он проиграл. И проигрыш ощутился благословением. Не видя другого выхода, решает, раз так, то забудется единожды в чужих объятьях, выплеснет всю похоть, внутри скопившуюся, и больше об этом думать не будет. Никогда.