— Эйгона нет, проблема, — еле слышно шепчет под нос Хелейна, и Эймонд понятливо кивает. Бедовый братец уходил в загулы часто, но по обыкновению появлялся утром так же неожиданно, как и исчезал. Если же отсутствие старшего сына затягивалось, матушка бежала первым делом к дочери, будто бы не понимая за столько лет, что причиняет этим принцессе душевное неудобство. Диалог повторяется из раза в раз до смешного идентично:

— Где Эйгон?

— Его нет.

— А где же он?

— Мне неведомо.

С течением времени Эймонд научился предупреждать такие события, считывать нервозность сестры. Если достоверно не знал, где изваливается в распутстве его брат, сам на поиски не шел, звал к себе одного из рыцарей Каргиллов, поручал вытянуть Эйгона хоть за волосы пред очи королевы, предпочитая не светиться в злачных местах. Если же приходилось скользить по городу в поисках, скрывал себя, от носков кожаных сапог до кончиков волос, в плащ укутываясь, переодеваясь в простолюдина, бывало даже надевая маску, скрывавшую его характерные черты, в пустом проеме глазницы которой темнел вставленный камень, имитируя здоровый глаз. Эймонд всегда осторожен в такие вылазки. Ни при каких обстоятельствах не дает себя раскрыть. Делает все чисто.

На этот раз он знает, где искать, чужих людей в деликатность не ввязывает. Дожидается ночи, накидывает на себя маскарад да плащ и выскальзывает тенью через тайный ход.

***

— Какой-то ты кислый в последнее время, брат, — веселится Эйгон. — Кто она? Я ж не тупой, я все вижу, от твоего грустного лица в коровах молоко киснет. Беда твоя в том, что ты слишком правильный, аж бесит, еще немного — и станешь одним из Семерых. Нагни ее да и трахни, что ты ходишь стенаешь тут.

— Много ты понимаешь.

— Да уж побольше твоего. Не вижу, в чем проблема. Или она из знати? Губа не дура, в самое пекло лезешь. Таких уломать непросто, они на всякую нежнятину ведутся, а ты себя в зеркало видел? У тебя рожа кирпича просит.

Нет у Эймонда времени издевки слушать, не до этого ему — и так тошно. Собирается уходить уже, как хватает его брат за локоть.

— Ну тише, я ж пошутил, слушай. На правах старшего, думаю, решу твою проблему, через три дня в борделе том, ну, что ниже чуть Шелковой, маскарад устраивают, пошли со мной. Маскарад, понимаешь? Напялишь на себя что-то неприметное, маски, все такое, никто и не узнает. Ты так о своей чести печешься, а тут найдешь кого-нибудь на свою девку похожего. И себя не выдашь, и голод утолишь, двух зайцев одной стрелой, м?

Рукав Эймонд вырывает из цепких пальцев, так и не удостаивает брата ответом.

— Нет? Ну, как знаешь, — кричит тот ему в спину. — Если передумаешь, дай знать.

Толкает Эймонд неприметную дверь, проскальзывает внутрь. Людей в зале много, отпивая из бокалов дорнийское вино, блуждают из угла в угол темные тени. Без удивления узнает он в них одного из рыцарей матери. Вот уводит за собой в отдельную комнату Бейлона Берча полуголая шлюха, вот платит монетами своднику один из близнецов Ланнистеров. Все они опознаются по характерным чертам, походке, одеянию, жестам. Радуется тихо Эймонд, хотя бы одежду богатую не надел, абсолютно безлик его вид.

Этот бордель на удивление нормален. Наслышанность о самых низах, которые своим телом облизывал старший сын короля, заставляла в этот раз задуматься, чем тут прельститься мог искушенный дух Эйгона. Высокие потолки заливает светом от масляных ламп и жаровен, танцовщицы голые кружатся в томном танце посреди зала на постаменте, имитируя половой акт. Звук барабанов вводит в транс, пахнет удушающе благовониями. Огибает принц извивающиеся тела, одна из девушек вскидывает голову, упирается взглядом в его лицо, хмурит на секунду черные бровки, будто смутно знаком ей этот молчаливый зритель.

Не испытывая судьбу, пятится Эймонд подальше от света, ныряет в темный проем спиной и тут же угождает в чью-то цепкую хватку.

— Не меня ли ищешь, братец? — от голоса Эйгона охватившее поначалу оцепенение спадает. — Как тебе представление?

— Три дня прошло, скоро искать будут. Вернемся.

— А я уж думал, ты со своих небес благочестия решил прикоснуться к нам грешным, но напрасные мысли. Ты прям весь пропитался духом септ, меня стошнит сейчас от твоего участия.

— Тебя тошнит от вина и шлюх, возвращаемся.

— Ладно, ладно, святоша, только через черный ход, в главном уже не протолкнуться, пошли, — тянет Эйгон за руку куда-то в темноту. Не чуя подвоха, двигается Эймонд, куда его тащат, от запахов голова кружится. Меж колон увешано все легкой тканью, дарящей видимость приватности, света тут нет почти, не пахнет так сильно пряными маслами, музыка не звучит. Вместо нее слышит острый слух стоны, то там, то тут мелькают выгнутые в экстазе голые тела. По двое, трое, стоя и лежа, ласкают друг друга женщины, цепляет взгляд двух мужчин на подушках в углу, отпечатывается румянцем на лице Эймонда вид исчезающей в растянутом отверстии налитой плоти.

— Раз ты пришел, не упускай шанс, тут как раз под твой тонкий вкус, — слышит он шепот брата, секундой сдергивают с него плащ, отвлекая. — Сам дорогу найдешь, я вернусь с рассветом. Удачи.

Оборачивается он в возмущении, хочет схватить за ворот, пока не ускользнуло, язвительно поинтересоваться, какой такой тонкий вкус ему вменяют, но не успевает даже края одежды коснуться — сзади уже нет никого.

Чертыхаясь, начинает Эймонд поиски заново, бродит, будто в опьянении, допивает вино из бокала, сунутое ему в руку, дышит запахами похоти, вглядывается в ходящих мимо него людей. Время тянется смолой, не знает он, сколько тут пробыл, цель его испарилась будто. Пару раз в полумраке путает он фигуру брата с незнакомцами, гладят они его по плечам и спине, по-своему принимая интерес. Чувствует себя некомфортно юноша, торопится, от напряженного высматривания мутно в глазу, сквозь застилающее цветными брызгами попадается ему беловолосый затылок, не глядя, хватает он рукой за рубашку.

— Я без тебя не уйду, — говорит он в пустоту, пытаясь морок сморгнуть. — Пошли, мы вернемся вместе.

— По-моему я не тот, кого ты ищешь.

Кидает Эймонда в самое седьмое пекло, по всем уровням протаскивает, поднимает сразу же вверх. Ухает в сплетении, как если бы впервые сел он на Вхагар, обтекает по спине холодная испарина. Смотрит он на свою руку, сжимающую чужую рубашку, как на предателя короны, отрицает произошедшее с яростью дотракийца, идущего в смертный бой.

— Если скажешь, кто тебе нужен, я помогу на правах доброго дядюшки, — смеется сверху. Отвешивает себе ментальные пощечины племянник, в одержимости мучениями своими совсем разум потерял, решил, будто единственное место, где может он с дядей встретиться — замок. Порочный принц на то и порочный, что знают его все бордели в округе. Тысячи и тысячи рассказов слышал он про похождения Деймона Таргариена, что даже две жены покойные повода ему для верности не давали. Рейнира умнее их, забрала мужа с собой на остров, а тот развлечениями не славится. Так с какого пекла решил Эймонд, что дядюшка после такой голодовки в узел свои желания завяжет и в Гавани продолжит ноги племяннице целовать?

— Не стой истуканом, пошли, — подталкивает в спину Деймон, удивленным от встречи не выглядит. — Расскажешь подальше от глаз, кого потерял.

В растерянности слушается племянник, идет, словно агнец на заклание. Ему бы бежать, пока можно, но прожигает меж лопаток сильная ладонь, отбивает тягу спрашивать даже, куда ведут его. Лавирует дядя меж колонн, будто наизусть расположение знает, направо поворот, налево. Теснит, прижимается в узком пространстве. В один из маневров кладет ладони ему на тазовые кости, скользит вниз мимолетным прикосновением, удерживает за бедра, тянет на себя, предупреждая столкновение с очередной шлюхой. Расстояния меж ними совсем мало, мажет выдохом юноше по сонной артерии, у кромки волос встает дыбом.

Давление рук на теле заполняет дрожащим теплом. Эймонд слышит тяжелое дыхание, затылком взгляд чувствует, позволяет себе дышать в унисон, с трудом переставляет ватные ноги. От силы за спиной сводит лопатки, движения уверенные ощущаются странно, поддергивается пространство пеленой иллюзорности, туманит разум.

Откидывает один из пологов дядя, темную нишу в стене открывает. Заводит туда племянника, теснит к холодному камню. От лишнего внимания собой скрывая, нависает сверху, смотрит пристально в глаза.

— Красиво, — пальцы по камню в прорези мажут. — Тебе бы пошел такой же, только синий, — ладонь отвлекает максимально, Эймонд сосредоточится ни на чем не может, чувствует, как невесомо гладит большой палец по ткани над скулой. Он не понимает, где он и почему они тут, не слышит ничего, кроме тягучего голоса. Тон у дяди непривычно низок, проникает под кожу, течет лавой по венам.

Медленно тянет Деймон прочь стеганку, не разрывая взгляда, оставляет только легкую рубашку. Вздрагивает крупно юный принц, ото сна очнувшись, пытается рукам настырным помешать. В порыве оставить все как есть тянется Эймонд за снятой одеждой. Отвлеченный, не успевает среагировать, как снимают осторожно с него маску с шапочкой. Рассыпается по плечам серебро, ничем более не сдерживаемое, обрамляет худое лицо. Зачерпывает полные ладони прядей дядя, собирает в хвост ремешком из рук, откидывает назад. Тянет от этого племяннику у корней волосы, сбегают мурашки от шеи к спине. Не успевает юноша сдержать на лице секундное удовольствие, на миг совсем, сменяет оно безэмоциональную маску.

— Когда ты не строишь из себя холодную статую, ты даже красив, — ощущает себя под пристальным взглядом совсем голым юный принц, ничем не прикрытый рубец обдает потоком воздуха. Отворачивается неосознанно увечьем к стене, но останавливают его за подбородок чужие пальцы.

— Шрамы — доказательство храбрости и силы, скрывать их значит не принимать внутренний огонь. Смотри, — берет его руку в свою, кладет под раскрытый ворот ладонью на грудь. — Чувствуешь?

Эймонд чувствует. Бугрящиеся келоиды ложатся волнами обжигающего, ластятся под пальцы. Ведет голову от доступности, прикосновение к коже будят желание потереться лицом, зализать заскорузлые шрамы, впитать в себя свидетельство подвигов, неловко, и страшно, и жарко одновременно племяннику. Такая близость парализует его, чувствует себя принц совсем безоружным, по рукам и ногам связанным. Чтоб скрыть хотя бы изнутри себя, скалится он прямо дяде в лицо, последние силы вкладывая в защиту.

— Ты меня сюда притащил, чтоб мудрость мира изливать? Это я и в замке могу послушать.

— Ты сам сюда пришел. Кого ищешь? — Эймонд не помнит уже, что делает он тут, будто сквозь морскую глубину силится мысль поймать. У него есть дело, он его вспомнит, непременно, сейчас, только дочертит касаниями карту отметок на сильной груди — и сразу же вспомнит.

Врываются в их сторону какие-то незадачливые любовники, в порыве страсти не замечая, задевают Деймона по спине. Чтоб уйти от нового столкновения, двигается он ближе к племяннику, еще полшага — и прочувствует тонкую дрожь юного тела. Носами чуть сталкиваясь, дышат они одним на двоих дыханием. Момент пьянит, голодно взглядом изгиб юношеских губ оглаживает Порочный принц. Рукам же волю больше не дает, застывает в движении, выжидает, как зверь в засаде, заранее зная исход.

— Что нужно тебе? — Эймонд кричит изнутри, Деймона ему нужно, сейчас и не секундой позже. Если не перестанет пленять его с такой силой, он умрет, превратится в пепел, быть может, тогда получит свободу тело от этой муки. Боится и ждет он одновременно того, что может случиться, задыхается в нерешительности стремления. Сохнет во рту, молнией тело пронизывает, горячкой пылает в животе, застывает твердостью.

— Эймонд, — имя его сочится желанием. — Скажи мне, чего ты хочешь?

— Тебя.