- Уму непостижимо.

Остатки розовой краски легко сходят с пальцев, перемещаясь на очередной ватный диск. Пятна, сохраняющие рисунок кожи на протяжении ночи, теперь кляксами захватывают белую поверхность, и ватные диски, как снежинки, ворохом ссыпаются в мусорное ведро. Между венистых ног бабушки собралась уже целая гора, но она упорно растирает покрасневшие пальцы, желая избавиться от всех следов, словно это не небольшие пятнышки, а раковая опухоль. Причитания безостановочно слетают с её языка, Чонгуку уже самому хочется промочить горло, глядя на сухие сморщившиеся бледные губы, извергающие всё больше возмущений и нечленораздельных мычаний. Запах ацетона оседает на всех поверхностях небольшой кухни и забивается в нос, раздражая слизистую, но Чон не может отказать себе в удовольствии вдохнуть его полной грудью, блаженно прикрыв глаза. Озабоченное лицо бабушки немного размывается, пока слезинки выкатываются на ресницы, повисая на самом конце, как новогодние игрушки на ветвях. Руки горят огнём от частого трения, но Чонгуку хочется, чтобы пытка продлилась ещё несколько минут, может, пятна сильнее впитаются в кожу и останутся с ним навсегда, как напоминание, что жизнь — не только серая рутина и бездумное достижение целей. Видели бы его одногруппники, что они с Юнги нарисовали на стене университета. Стоило сфотографировать хотя бы испачканные руки. Мол, смотрите, я тоже умею веселится. Но бабушка так злобно и старательно трёт его пальцы, что он боится попросить оставить хотя бы небольшой след, не то что целую фотографию.

- Это всего лишь краска, - мягко повторяет Чонгук одно и тоже, тут же закусывая губу, когда предпоследнее пятно пропадает с ладони. Все мышцы в теле болят после бессонной ночи, а глаза слипаются. Стук колёс метро и подсвеченное жёлтыми лампами уставшее лицо Юнги всё ещё живёт в голове воспоминанием, вызывая тёплую улыбку. Что бабушка расценивает как раскаяние за позднее появление на пороге дома.

Она с тяжёлым вздохом заправляет короткую седую прядь за ухо, облегчённо выдыхая, когда покрасневшие руки внука наконец оказываются чистыми. Откладывает последний испачканный ватный диск на стол и с тихим шелестом скручивает в узел верхушку мусорного пакета. По мельком появившейся ухмылке на осунувшемся лице становится ясно, что её переполняет гордость за проделанный кропотливый труд.

- Мы платим за институт такие деньги, а они посылают студентов собирать фотографии Бог знает чего. Ещё и отмывать стены по ночам, - её скулы заостряются, а поредевшие брови сходятся на переносице. Она выплёвывает слова с отвращением, параллельно с этим выдёргивая мусорный пакет из ведра. И чужое ни чуть не радостное выражение лица её ни капли не заботит. Возмущение бурлит в груди, разбегаясь по венам, а ссутулившаяся фигура на низком стуле только добавляет поводов для злости, - не расстраивайся, крольчонок. Вот закончишь пятый курс, и мы им такой отзыв напишем, никто больше и шага не ступит в это заведение.

Её сухие пальцы треплют Чона за подбородок, передавая всю энергию, чтобы он даже и не думал переживать из-за таких пустяков. Чонгук, проглатывая ком обиды, поднимает красные от недосыпа глаза и заторможенно кивает. Обманывать бабушку ещё раз нет никакого желания, но совесть не будет слишком сильно бастовать, если он проявит двусмысленные эмоции. И пока её лицо разглаживается, возвращаясь к мягким чертам, в голове Чонгука возникает мысль: «Только бы она не вспомнила про ватный диск на столе». Отчаянное желание сохранить хоть что-то с этой фантастической ночи заполоняет каждую клеточку тела. Посторонние мысли раскладываются по полкам, растягиваясь сладкой карамелью, ему с трудом удаётся не смотреть на стол и выдавливать благодарную улыбку. И хотя оценить масштабы всего, что сделала для него бабушка, практически невозможно (если попытаться составить список, то в мире не хватит бумаги), чистые руки признать щедрым и добрым поступком Чонгук всё же не может. Он понимает, что сам виноват, потому что не сделал ни единого намёка, что ему эти пятна важны. Но и раскрывать настолько ценный опыт Чон боится, понимая, вероятность того, что его отпустят куда-нибудь ещё раз, испарится, как краска с рук. Поэтому через силу выдавливает тихое и лживое: «Спасибо».

- Кто же кроме меня о тебе позаботится, - довольно хмыкает бабушка, скрываясь за дверью кухни с мусорным пакетом в руках.

Чонгук, не моргая, наблюдает, как бабушка медленно подходит к комоду с обувью, повторяя под нос всякие гадости про преподавателей, деканат университета и про их некомпетентность в работе со студентами. Наконец, он слышит поворот ручки, щелчок замка и возвращение ручки в прежнее положение. Чонгук осторожно крадётся по коридору, увеличивая угол обзора, но пространство у входной двери встречает его пустотой. Бабушкины сандали не стоят у комода, причитания пропали. Он быстро возвращается на кухню, топая как слон, и резво хватает оставшийся ватный диск со стола. Бабушка точно попросит постирать джинсы, так что он не может спрятать его в карман. Ноги гудят, но он находит силы, чтобы устроить небольшой забег по лестнице, ведущей на второй этаж. Бабушка выставит мусор у калитки минуты за две, так что он должен использовать это драгоценное время с пользой. Дверь в его комнату оказывается приоткрытой, а внутри пахнет жидкостью для мытья полов с лавандой. Бедная бабушка, не могла всю ночь поспать из-за нервов, намывая и без того чистые полы. Вина неприятно колет в груди, пока он несколько секунд роется в нижнем шкафу с носками, чтобы нащупать синий блокнот с наклейками. Несколько страниц с записями проносятся веером перед глазами, пока Чонгук ищет последнее предложение, чтобы вложить диск.

Вот оно!

Юнги всё ещё не пишет.

- Чонгук-а? - зовёт обеспокоенно бабушка с первого этажа.

Чёрт, она уже вернулась. Чон суматошно кладёт диск между страниц, захлопывает блокнот, суёт его на место и тихо прикрывает шкаф. Ему нужно взять что-то в руки, сделать вид, что он за чем-то пошёл. Не стоит расстраивать бабушку, её ночь и так была не лёгкой, и уж тем более не такой весёлой, как у него самого. Взгляд скачет с одного предмета на другой, пока скрип порожек под бабушкиными тапочками отсчитывает секунды. Книжка ему сейчас не нужна, расчёска тоже, сменная одежда понадобится только после душа. Точно. Кипельно-белое полотенце так удачно висит на спинке стула. Он накидывает его на плечи и шумно выдыхает. Спустя две секунда бабушка появляется в проходе с выражением глубокого непонимания на лице.

- Хочу помыться, а то от ацетона голова кружится, - складно врёт, вороша волосы на затылке.

- Да уж, надо проветрить дом. Лучше открой в комнате окна, - поддакивает бабушка, барабаня пальцами по косяку двери.

Всё тело напрягается, пока он кивает. Почему она всё ещё стоит? Неужели она пришла раньше, чем он успел схватить полотенце? Стук сердца эхом отдаётся в ушах, а ноги неконтролируемо переступают с места на место.

- Ты не видел диск на столе? Я хотела протереть им ладонь, - бабушка показывает небольшое розовое пятнышко под большим пальцем. Как раз там, где обычно проходят линии жизни, по ним ещё иногда гадают, и, кажется, если Чонгук не придумает, что ответить, бедное сердце разорвётся, и его линия жизни точно оборвётся.

- Разве ты не выкинула все? - пальцы сильнее зарываются в волосы, немного их оттягивая, и затуманенное уставшее сознание немного проясняется. Ему просто нужно не забывать дышать и не мельтешить.

- Тьфу, вот старость, голова дырявая, - причитает бабушка, снова поправив короткую прядь. Цепкий взгляд пробегается по-чистому полу, и она кивает каким-то своим мыслям, без единого слова разворачиваясь в сторону лестницы.

Фух, пронесло. Чонгук выдыхает, хватаясь за спинку стула и перенося весь вес на руки, и чувствует, как по ногам проходит небольшая дрожь. Он и не думал, что поиск друзей будет окутан столь большим количеством лжи. Ведь, казалось бы, всё просто. Фотографируй рисунки, ищи авторов и пытайся с ними пообщаться, чтобы узнать, почему их самовыражение или дурость выставлено на всеобщий просмотр, почему портит или украшает свежее покрытие чьего-либо дома. Этот способ не должен трепать весь клубок его нервов и приносить столько хлопот, но почему-то с самого начала приходится вертеться как уж на сковородке и тщательно скрывать все следы попыток вырваться из треклятой цепи: институт — работа — бабушка — дом. Ведь для подростка это нормально — искать альтернативное мнение, пробовать рассуждать над бренностью бытия, смотреть вместе с кем-то кринжовые фильмы и попросту чувствовать себя полноценным, менее одиноким и потерянным. Наконец перестать скитаться по улочкам бездомным псом и найти хозяина, чтобы скулить ему, когда кто-то обижает или не понимает.

Чонгук проводит в ванной пятнадцать минут, наскоро моя голову и снимая гелем для душа тонкую плёнку пота с кожи. Он включает таймер и ровно две минуты чистит зубы, смотря на отросшие корни волос. Надо бы попросить бабушку подкрасить его, а то в сравнении с укладкой Тэхёна, его гнездо на голове выглядит жалко. Полость рта пахнет мятой, но в горле всё ещё стоит привкус кофе с несколькими ложками сахара. Настолько сладкий, что бабушкино предложение поесть сейчас вызывает только тошноту. Так что, ссылаясь на сильную усталость, Чонгук целует бабушку и возвращается в комнату. Он забирается на стул, подкладывая под себя стопы, хрустит пальцами и раскрывает блокнот для новых записей, напрягая слух, чтобы следить за бабушкиными передвижениями по первому этажу.

Синяя ветка метро. Станция: Университет Осан. Время: 4:03 (потрачено: 4 часа 31 минута)

Юнги перемешивает кофе с сахаром, а вернее сахар с кофе, тонкой прозрачной палочкой. Он высыпает в стаканчик уже третий пакетик и закатывает глаза на все предупреждения Чонгука про кариес, настоятельно прося меньше душнить. Они сидят за столиком в каком-то круглосуточном магазине, где продавщица монотонно листает журнал и лишь изредка смотрит на монитор с записью камер видеонаблюдения. Её волосы собраны в короткий аккуратный хвост, из-за чего синяки под глазами привлекают ещё больше внимания, словно фиолетовые тени неудачно ссыпались под ресницы. Так что антураж заведения расслабляет Чонгука. Всё выглядит простым и непретенциозным, и то, с какой жадностью Юнги присасывается к паршивому кофе, даже вызывает аппетит хлебнуть этого пойла самому. Они ждут открытия метро, чтобы разъехаться по домам после удачно проделанной работы. И пока они искали где присесть, Юнги любезно вывалил целый список советов, о которых сам узнавал на горьком опыте, а Чон жадно записывал всё в заметки, не забывая иногда задавать наводящие вопросы. Однако, Мину искренний интерес ни капли не льстил.

- Ненавижу этот мультик, - подаёт голос Юнги, только когда выпивает половину стаканчика и теперь вертит остатки, размазывая их по стенкам.

За спиной Чонгука крутят «Красавицу и Чудовище» с английскими субтитрами. Переодически картинка подвисает, покрываясь небольшим количеством цветных пикселей, а потом продолжает работать, пропустив несколько секунд. Чон смотрит на миловидное лицо Белль, упавшей в снег, и в недоумении поднимает брови.

- Чего так? - он тоже отпивает кофе, катая на языке невыносимую сладость.

- Столько людей превратилось в долбанную мебель из-за одного эгоистичного сукиного сына.

- Они достаточно жестоко обходились с ним, - не соглашается Чонгук, на что получает прямой заинтересованный взгляд Юнги и торопится разъяснить свою позицию, - вся его прислуга знала, как его зовут, но продолжала игнорировать его имя, отдавая предпочтение грубому «Чудовище». Все его презирали, от того он и закрылся в себе и в комнате. Может, если бы окружение, проработавшее на него столько лет, было чуток добрее, то ему не пришлось бы столько лет прятаться и ждать, пока любовь его расколдует.

Не сказать, что Чон является фанатом мультфильмов Дисней, принцесс, как ни крути, больше любят девочки. Но искреннее желание Белль помочь незнакомому невоспитанному Чудовищу когда-то в детстве пришлось ему по душе, а некоторые песни он до сих пор помнит наизусть, иногда даже тихо напевает их, пока они с бабушкой готовят печенье. Этот ритуал придаёт особую атмосферу всем зимним праздникам. В том, как меняются люди, когда к ним проявляешь немного любви и заботы, заключается настоящая магия. И он бы понимал, если бы Юнги недолюбливал этот мультик, но слово «ненависть» в подобном контексте как-то слишком сильно режет ухо.

- Почему они должны думать о его нежных чувствах, если он ни на секунду не вспомнил об их существовании, когда грубил старой ведьме. Он стал монстром, созданием, которое вполне способно себя защитить в случае ограбления замка. А что делать кружкам? Хоть одна из них упадёт со стола, для Чудовища это просто звук «бах», а человека не станет. Оборвать жизнь ни в чём не повинных людей в разы легче, чем одного огромного плачущегося на каждом углу громилы.

- Хочешь сказать, он сам виноват в том, что остался одинок? Он же не знал, что она ведьма. Конечно, это не повод грубить другим старушкам, но всё же многие люди делают глупости в порыве злости.

- Последствия его глупых действий разрушили не только его жизнь. Представь, сколько лет потеряли эти люди, будучи обычным хрупким фарфором или мать его свечкой. Многие могли выйти замуж, родить детей, но нет, они обязаны прислуживать чудовищу, который их жизнь в хуй не ставит. На месте какой-нибудь кружки я бы каждый раз «случайно» выливал ему кипяток на штаны.

- И всё же, он не знал, что она ведьма.

Повисает недолгое молчание, пока Юнги допивает кофе, а Чонгук ногтями ковыряет бумажную поверхность стаканчика, стараясь не расплескать содержимое. Он не знает, откуда у него взялась потребность оправдывать всех подряд, смотреть на вещи с позиции страдальца. Возможно, потому что в его жизни было слишком мало ответственности за эмоции. Любые конфликты с одноклассниками решала бабушка, пока он прятался в себе за стеной скромного молчания, в университете его существование просто игнорировали, а детский сад — слишком далёкое воспоминание, чтобы приводить в пример. Но Чонгук не представляет, как бы он повёл себя с другими людьми в момент злости. Бабушка не позволит выплёскивать на себя какое-то недовольство, а больше никого и нет, чтобы проверить.

- Есть только два типа людей, - невзначай бросает продавщица, продолжая листать журнал с какой-то непонятной ухмылкой, обнажая пожелтевшие, наверняка от курения, зубы.

- Ты прав, он не знал, но по факту ему было плевать. Он не только не знал, но и даже не подумал, а это уже многое о нём говорит, - Юнги не то чтобы хочет выйти из спора победителем, скорее его прочную уверенность в чём-то сломить невозможно.

- Я его и не обеляю, просто говорю, что нам, людям, свойственно совершать ошибки. Граффити тоже имеет последствия, но ты продолжаешь этим заниматься.

Юнги бросает на него быстрый нечитаемый взгляд, и у Чонгука складывается ощущение, что чужие зубы сейчас начнут крошиться от напряжения, сковавшего челюсть. Табун мурашек пробегает по спине, пока пальцы сами по себе с силой сжимают стаканчик, поднимая остывшую жидкость к краям. Чон обидел Юнги? Сказал что-то не то? Сердце ударяет о грудь с силой боксёра, добивающего противника. На языке уже вертятся извинения, но, даже если он открывает рот, то слова не выходят. Их просто нет, потому что мысли, как бильярдные шарики, разлетелись в разные углы мозга. Никогда не имея друзей, Чонгук не понимает, что в действительности можно говорить, а от каких слов лучше воздержаться. Ему сложно оценить нанесённую обиду, судя по не изменившейся позе Мина это где-то четыре из десяти, но, учитывая тишину, задевшую даже продавщицу, из-за чего она теперь слишком громко переворачивает страницы журнала, пора вводить двадцатибальную систему. Когда замолкает бабушка, это схоже с уровнем напряжения проводов на железнодорожной станции, только тронь — и тебя убьёт. Чонгук теряется, продолжая издеваться над стаканчиком без какого-либо страха испачкать руки.

- В общем-то ты прав насчёт ошибок, - Юнги снова ненадолго смолкает, сморщившись от собственных слов, пока глаза Чонгука готовы к выпадению из орбит через три... два... - но граффити — не моё желание, а скорее вынужденная мера. Это помогает, когда я злюсь.

- Как Наташа Романофф для Халка? - скромно предполагает Чонгук, всё ещё пребывая в шоке.

- Что-то вроде, хотя больше всех мне нравится Морган.

- Хорошо ладишь с детьми?

- Это тоже вынужденная мера, у меня-то их двое.

Мин как-то вымученно улыбается, переводит взгляд на экран телевизора и откидывается на спинку стула.

- Молодой папаша, во сколько же ты их заделал? - Чонгук понимает, или хотя бы надеется, что речь, скорее всего, о братьях или сёстрах.

- Это ты так завуалированно спросил, сколько мне лет?

- Ты до сих пор не знаешь моего имени, я хотя бы пытаюсь, - это не белый флаг в споре, просто разговор заканчивается сам по себе.

Они тепло улыбаются друг другу, понимая, что, в общем-то, действительно ничего друг про друга не знают. Чонгук даже выигрывает по количеству собранной информации, однако, Юнги не то чтобы есть до этого дело.

- Мне пятнадцать.

- И давно тебе пятнадцать?

- Уже да, - подыгрывает Юнги, хотя по отстранённому выражению лица видно, что разговор про возраст не сильно его впечатляет.

Чонгуку вообще плевать на возраст, основным критерием является, чтобы с человеком было интересно, и пока что Мин выполняет это условие на пятёрку с плюсом. Единственное, что беспокоит Чона, это ответственность родителей Юнги, точнее — её отсутствие. Они разрешают ему в пятнадцать лет шататься где попало, ещё и в незнакомой компании. И всё это ночью, пускай сейчас лето, темнеет поздно, а светлеет рано, но всё же ночь считается более опасным временем суток. Она как пугающие в детстве монстры под кроватью, из-за которых бабушке приходилось тратиться на ночники в виде машинок. Аналогом ночников во взрослой жизни можно считать уличные фонари, но только из-за их основной функции — светить. Монстров во взрослой жизни слабое свечение не остановит, они всё равно утащат в темноту и сделают то, что принесёт им удовольствие. Бабушка Чонгука точно бы прочитала родителям Юнги лекцию о том, что детям делать не стоит. Чон же решает, что пока что они не настолько близки, чтобы выдвигать какие-то обвинения методам воспитания.

- Тебе просто не интересно как меня зовут?

Чонгук комплексом Бога никогда не страдал, это больше подходит его бабушке. Но иногда ему просто нравилось представлять вещи, которые бы облегчали жизнь абсолютно всем. Если бы Чонгук создавал этот мир вместо Бога или обезьян, он бы выдвинул идею о кратком портфолио для каждого человека. Можно поместить его в телефон и пересылать друг другу, чтобы понять сразу, сможете вы наладить контакт с этим человеком или нет. Ничего сверхъестественного, только информация о положительных и отрицательных качествах, имя, фамилия, возраст, увлечения и знак зодиака (но это на любителя). Получилась бы упрощённая версия неловких вопросов, которые обычно задают в компании, когда только-только встречают друг друга. Чонгуку казалась это идея сногсшибательной и в тринадцать, и в четырнадцать, и в пятнадцать лет, и мнение его не менялось ровно до того момента, пока Юнги беззлобно и снисходительно ему не улыбнулся, слегка сощурившись.

- Твоё имя мне ничего не даст. Это бесполезная информация в контексте наших встреч.

- А если ты захочешь ко мне обратиться? Эй, ты?

- А Джуди мне на что?

- Да брось. Это же всего лишь шутка, - лёгкий румянец появляется на щеках Чонгука, когда он с хлопком падает в собственные ладони лицом.

- Скажешь мне своё имя, и мы больше никогда не увидимся.

Он угрожает что-ли? Юнги не выглядит серьёзно, развалившись на небольшом стуле и медленно потягивая отобранный у Чонгука кофе. Но в то же время всё естество Чона сжимается от мысли, что он потеряет один из таких разговоров, произнеся своё имя. Может, Юнги и прав. Не говоря собственного имени, Чонгук может не слышать его в обвиняющей или грубой интонации. Джуди не составляет большую часть его личности, и если когда-нибудь между ним и Мином что-то произойдёт, абстрагироваться от ситуации и одиночества будет намного легче. С другой стороны, как он может угрожать: «а где же уважение к старшим?».

- Я знаю, где ты живёшь.

Спор, в общем-то, бесполезный, но приятное чувство собственного превосходства немного греет холодные пальцы. Хотя, когда бабушка использует этот приём и давит на него «прожитыми годами», это немного бесит. Он раскрывает два и смотрит в небольшую щёлочку на реакцию Юнги, но признаков раздражения на лице не замечает, наоборот, только укрепившуюся уверенность.

- А я могу сказать своему отцу полицейскому, что знаю, кто испортил покрытие на заборе института.

Намёк слишком толстый, чтобы Чон смог его проигнорировать, и ему стоило бы бояться, ведь Мин и правда может так сделать. Вот только Чонгук как идиот продолжает улыбаться, окончательно убирая руки от лица.

- Погнали, пока народ не набежал, - Юнги кивает на маленькое табло со временем в углу телевизора и встаёт со стула, предварительно одним точным броском выкинув стаканчик в мусорку у дверей.

- Таким выкрутасам сейчас учат в школе?

Чонгук поднимается следом и аккуратно выкидывает стаканчик, не рискуя так красоваться перед продавщицей, пока Юнги сморит на его движения с небольшой усмешкой.

- Если бы. Может тогда у этих учреждений появился бы хоть какой-то шанс на заинтересованность со стороны детей.

О следующей встречи мы не договаривались.

Рука немного побаливает после исписанных восьми страниц, поэтому оставшиеся силы Чонгук тратит на не слишком аккуратный повтор их с Юнги рисунка под последними строчками. Два глаза, выполненные простым карандашом, со слезами, которые Чонгук сделал пальцем, выглядят ещё мрачнее и, лишённые розового цвета, теряют болезненность и грусть, оставляя только жалобность. Ощущение, что человек с таким взглядом просит о помощи или умоляет о чём-то. Чонгук щедро наливает клея на низ страницы, прикладывает украденный ватный диск и ненадолго вдавливает его пальцем. Но чего-то не хватает, вроде отлично передаётся атмосфера ночи, а с другой стороны, всё написанное относится к Юнги, даже глаза, на которые то и дело возвращается взгляд. Думать всё ещё тяжело, поэтому Чон смотрит в одну точку на начало страницы минут десять, прежде чем со вздохом наконец поднимает голову и встречается со своим отражением в зеркале. Его невыспавшийся, уставший, как у больного человека, вид отталкивает. Красные глаза, мокрые неуложенные волосы, появляющиеся синяки. Идея щёлкает в голове так громко, что Чон даже немного пугается.

Он возвращается в самое начало истории, на самую верхушку страницы и пишет, обводя каждое слово несколько раз: I am begging.

*

Чонгук всегда себя считал не исключительным (несмотря на явное интеллектуальное преимущество), а исключённым. Он чувствовал себя потерянными воспоминаниями на дне тёмного обрыва в мультфильме Головоломка, паузой на паре английского, пока пытаешься вспомнить забытое слово, улетевшим куда-то под машину попрыгунчиком, по которому скорбишь, пока не достанешь новый. Исключённым не намеренно, а по воле случая. Его личность стиралась из памяти людей из-за отсутствия частых встреч, серых будничных диалогов, появления новых более крутых знакомых. Всех распечатали на цветном принтере, а его на чёрно-белом. По-другому Чонгук никак не может обьяснить развернувшуюся перед глазами картину.

Парень прижимается к парню, а потом прижимается к девушке и снова возвращается к парню, и это лишь часть всей цепочки, состоящей минимум из двадцати человек, которую штормит из стороны в сторону. Но все с визгами и криками называют это танцами, а кто-то даже пытается использовать все мышцы по максимуму и достаёт язык. В общем, фу. Пара включенных фонариков не спасает от темноты, поселившейся в маленькой душной комнате, все силуэты смешиваются, а голоса заглушает музыка, точнее, слишком громкие биты под мелодию. Сопряжённые между собой колонки, расставленные по углам, делают «бух-бух» каждые три секунды, и трещина в голове Чонгука продолжает разделять череп на две части с той же интенсивностью. Он морщится от внезапных звонких выкриков девушки из толпы, и холод стены манит его горячий лоб и потные виски ближе. В горле стоит ком из апельсинового сока, который общая духота подталкивает к корню языка. И Чонгук думает, что рвота на полу в доме человека, с которым они учатся в одном университете, не самое постыдное, что может произойти. В конце концов, цель его появления всё равно не будет достигнута этим вечером.

Два часа назад Чон проснулся от беспрерывного дребезжания телефона на тумбочке. Уведомления сыпались одно за другим, пока он пытался продрать глаза, массируя пальцами уголки глаз. После бессонной ночи с Юнги ему было необходимо хорошо выспаться. Организм, приученный к режиму, сходил с ума от внезапных изменений, поэтому он завалился спать, как только надежно спрятал блокнот. Шторы бабушка заботливо задвинула, так что он не мог узнать примерное время, посмотрев в окно, и как слепой котёнок шарил рукой по тумбочке, надеясь пальцами наткнуться на телефон. Голова раскалывалась на части от оставшегося в носу запаха ацетона, а кисти рук всё ещё било лёгкой дрожью от слабости. Желудок жалобно сворачивался и урчал от голода, желание жить после столь резкого пробуждения стремительно пропадало вместе с уверенностью, что он способен найти хоть что-нибудь на этой чёртовой тумбочке. Но спустя несколько секунд произошло чудо, и Чон поднёс мигающий экран не слишком близко к лицу. Под временем собралась целая куча уведомлений из Какао, куда он не глядя тыкнул, чтобы отключить звук в беседе. Одногруппники сходили с ума, строча примерно по четыре сообщения за минуту, всего их оказалось сорок восемь за пятнадцать минут. И нет, Чонгук не сам посчитал.

/не поняла... это после светофора или перед/ от незнаюничего

/как-то тупо. Почему я один не люблю апельсиновый сок?/ от Я _БОБ

/нам точно хватит столько алкоголя?/ от Уён

/@женаСоён, ты как добираться собираешься?/ от Мамина радость, но не папина гордость

/просто напишите адрес!!!/ от незнаюничего

/кто опаздывает к 12, того заставляем петь psy с едой во рту/ от Joker

/а что по еде?/ от Уён

Чонгук вытер пальцами собравшиеся слёзы, из-за слишком высокой яркости экрана, и постарался со всей внимательностью прочитать переписку заново, но так ничего и не понял. Сумбур из шуток и важной информации перетекал в ссоры, а потом снова возвращался к настрою напиться всей собравшейся компанией. В беседу даже пригласили несколько незнакомых человек, якобы являющихся чьими-то друзьями. Из всего списка незнакомцев Чон решил написать одногруппнику Тэхёна, который активно переживал, что никто не возьмёт с собой настольные игры.

/что вы обсуждаете?/ от Джуди

/у тебя вроде есть карты?/ от Куан-оппа

/есть, а что?/ от Джуди

Чонгук распахнул окно и вдохнул ночную прохладу. В голове немного прояснялось, но глаза всё ещё неприятно щипало, а когда он чихнул, полностью покрывшись мурашками, на руке, прикрывающей рот, появились маленькие розовые вкрапления в блестящей слюне. Всё же нужно купить новый респиратор до их следующей встречи с Юнги. Общее состояние нельзя было назвать нормальным, но Чон всё ещё не чувствовал сожалений из-за ночного путешествия. В глаза можно закапать лекарство, а от мигрени выпить таблетку, но ни одна инструкция к лекарству не скажет откуда брать радость от каждого дня, если в жизни ничего не происходит.

/напиши адрес и собирайся/ от Куан-оппа

/я могу просто вынести тебе карты/ от Джуди

/перестань страдать херней, все и так подшучивают, что тебя не будет/ от Куан-оппа

/не будет где?/ от Джуди

/Джин Хо-нуна устраивает у себя вечеринку, там будут старшекурсницы/ от Куан-оппа

Смайлик банана и капелек дождя Чонгук бы с удовольствием стёр из памяти.

/нам там тем более ловить нечего/ от Джуди

/Чонгукааааааа, не душни. Поддержи меня, я так давно никому не присовывал, у меня яйца лопнут к хуям/ от Куан-оппа

Ладно, банан с капельками дождя был не так уж и плох. Правильно говорит бабушка, всё познаётся в сравнении.

/ВСЁ ВСЁ понял, можно и без подробностей/ от Джуди

/так ты поможешь мне и моему члену?/ от Куан-оппа

Тяжёлый вздох улетел куда-то в потолок, когда Чон откинул назад голову. Кровать всё ещё манила осевшим на простынях теплом, а за окном так удачно становилось всё темнее. Чонгук не хотел никуда ехать. Громкая музыка всегда быстро наскучивает, алкоголь он не пьёт, танцевать не умеет от слова совсем, а девчонки смотрят на него только как на решебник из интернета. Его никогда и не звали на вечеринки после нескольких неудачных попыток напоить до беспамятства. В самом деле, как они собирались спаивать человека, у которого в чехле телефона есть отдельный карман для пропуска в университет. Кто-то носит там карточки с айдолами, кто-то небольшую эстетичную фотографию, ну а кто-то Чон Чонгук, который использует вещи максимально рационально. Осмотрев в зеркале своё опухшее лицо, вспомнив, что завтра ему ко второй смене на работу, он уже занёс пальцы над клавиатурой для краткого и вежливого «нет». Как вдруг внезапный чих раздался по всей комнате, и на руке снова появилось розовое пятно.

/только ненадолго/ от Джуди

Геолокация отправилась следом. Если подумать, вечеринка всё ещё вызывала у него только отвращение и желание спрятаться под одеяло. Поэтому он до последнего сомневался, пока натягивал тёмно-синюю однотонную толстовку и обычные чёрные джинсы, не забыв перед этим тщательно помыться в душе, чтобы хоть немного избавиться от сонливости. Пришлось соорудить из одеяла собственный силуэт и забрать запасные ключи из комода на первом этаже, чтобы не беспокоить и без того заведённую бабушку.

Чонгук так не хотел ехать, что ждал Куана у порога ещё десять минут.

Тихо пели сверчки, а ночная прохлада щипала за щёки, пока он ковырял кроссовком старую гнилую плитку у их дома. «Быть или не быть» — не вопрос для Чонгука, а вот «почему решился поехать» — ещё какой. Но догадаться было несложно, ответ как и всегда заключался в его проблеме. Бабушка собиралась уехать с утра на рынок, так что они бы не пересеклись. С Тэхёном они смогут увидеться только после двенадцати дня. А сколько ждать следующего сообщения от Юнги Чонгук не знал. Розовое пятно слюней на его ладони ставило точку в вопросе. Столько удивительных эмоций он мог бы получить только от людей, а взять их попросту негде. В то время как на вечеринке он сможет поддерживать хотя бы вежливую или пьяную беседу. Не столь важно о чём говорить, если есть с кем. Вкусив положительные эмоции от общения, пусть и недолгого, Чонгук уже не мог так просто отказаться от возможности получить их снова. Почувствовать тепло от смеха, трепет от спора, шутливый страх от взгляда, обсудить какую-то глупость или политическую ситуацию, делая вид, что мельком просмотренных новостных сводок будет достаточно для полноценной дискуссии. Чёрная дыра из желания заполучить чьё-то внимание росла, разрушая сонливость и страх перед бабушкой, теперь в его венах бурлила только жадность, а в голове пластинкой заело только одно слово.

Ещё!

И эта глупая жадность доводит его лишь до состояния тошноты, заставляя сгибаться у стены и считать вздохи, чтобы не выпустить рвущийся наружу сок. Один. Толпа громко и самозабвенно ревёт песню BlackPink. Два. Кривляния становятся чересчур откровенными. Три. В маленькой комнате к запаху пота добавляется запах хлорки, похоже, несколько человек кончили прямо в штаны. Ни общения, ни веселья, даже в карты не поиграли, бросив их где-то. Стоило остаться дома и не менять зону комфорта на вакханалию, столь полюбившуюся другим первокурсникам. Чонгук снова стоит один, не понимая, в чём именно состоит веселье, не вписываясь в окружающий мир, и от того тошнота лишь сильнее подкатывает к горлу. Он ненавидит себя, как принцесса Диана — измены Чарльза, как Мэрлин Монро — собственное отражение, как некоторые фанаты Селены Гомез — Хейли Бибер. Другими словами, сложно себе представить, что после этого дна есть ещё хоть какое-нибудь. Хочется найти выход из этой комнаты и из своих съедающих заживо мыслей, поэтому Чон, не видя абсолютно ничего, двигается вперёд на ощупь. Пару раз пальцы натыкаются на края картин и фотографий, и каждый раз он возвращает их в ровное положение, продолжая идти вперёд со скоростью старика.

Светлые двери в туалет и ванну ничем не могут ему помочь, и только на кухне он видит небольшую дверь, ведущую на задний двор. На глазах выступают слёзы, но он не может понять от чего, от стыда за легкомысленные решения, от злости или от духоты и первого рвотного позыва.

Ни разу в жизни не выпив, Чонгук не понимал, почему всех перепивших тащат на улицу. Но когда мурашки пробегают по телу, а ветер начинает трепать слежавшиеся волосы, выставляя напоказ все непрокрашенные корни, тошнота резко отступает. Горло больше не пытается вытолкнуть из себя сок, и даже колотящая по внутренностям тревожность больше не делает больно с такой силой. Ненасытная боль теперь ощущается царапинами от острой бумаги. Немного щиплет, и от неё хочется избавиться, но если отвлечься на что-то, то как будто ничего и не беспокоит.

Первый глубокий вздох проходит по горлу тяжело, застревая в предстоящих позывах к истерике, но чем больше Чонгук делает вдохов, осматриваясь вокруг, тем быстрее слёзы прячутся внутрь глаз, не желая высовываться. На улице вечеринка продолжается, народу, конечно, поменьше, и музыка играет тише, но все смотрят друг на друга с пьяными улыбками, а кто-то и с похотливыми. Люди, собравшиеся на заднем дворе, явно старше тех, кто разрушает дом внутри. Это видно и по одежде, и по манящим ласковым движениям вместо бесконтрольных потираний паховыми зонами друг об друга. Уличная гирлянда подсвечивает немного опухшие лица, среди которых Чонгук узнает Куана. Из всей компании он, очевидно, побеждает в конкурсе «Самый пьяный», две взрослые девушки по бокам от него переглядываются с улыбками, еле сдерживая смех. Чон бы не назвал их симпатичными, но Куан поёт уж слишком пошлые и бестактные дифирамбы закрытой под рубашкой груди одной из девиц, так что Чонгуку даже не жалко, что ничего, кроме причины для смеха, они в нём не видят. В конечном итоге они о чём-то шепчутся и, вежливо ему улыбнувшись, удаляются в танцующую толпу за более достойным кандидатом. Куан же с гордо поднятой головой направляется к Чонгуку.

- Видал? Как я их. Сейчас поссу и вернусь делать контрольный, так сказать, выстрел, - его лицо багровеет от смеха, а тело сгибается пополам. И у Чона в этот Соллаль есть только два желания:

1. Чтобы Куан не обоссался прямо здесь;
2. Чтобы ему всё-таки дал кто-нибудь, кто оценит подобный юмор. Потому что в целом он парень неплохой, только не совсем в ладах с алкоголем и математикой рюмок.

- Подержи, пока я их не потерял, и не смей куда-то с ними уходить.

Куан впихивает ему в руку пачку сигарет с рисунком яблока, не забыв обдать таким перегаром, что голова начинает кружиться, и уходит, подтягивая на ходу джинсы. Чонгук решает не стоять в проходе и перемещается в угол небольшой террасы на диван. Из-за прохлады плед на диване кажется сырым, но это позволяет отвлечься от непривычной обстановки вокруг, так что он не жалуется. Тошнота теперь забывается окончательно, а слёзы пропали из глаз, оставив лишь лёгкую дымку. Небольшая тревожность всё ещё мечется по венам, но Чон старается не обращать на неё внимание, взглядом блуждая по толпе. Пока не натыкается на смотрящего на него в упор парня. Сначала ему кажется, что это просто случайность, но после нескольких попыток переключить внимание, выпуклые глаза снова возвращаются к задумчивому прищуру и поднятому уголку пухлых губ. Чонгук понимает, что пялиться невоспитанно, поэтому насильно отворачивает голову. Он старается поудобнее усесться, чтобы перестать нервничать, отодвигает краешек пледа, чтобы не испачкать подошвой кроссовок, и забрасывает ноги, сгибая колени и укладывая их боком.

«Не смотри на него. Не смотри.» - набатом стучит в голове, пока глаза порываются вернуться к чужому лицу.

Свежесть больше не кажется такой отрезвляющий, потому что любопытство змеёй оплетает его лёгкие и гадко, тихо, низко шепчет: «Пос-с-с-мотри». И чёрт с ним, наверняка незнакомец пьян не меньше остальных на этом унылом празднике жизни. Чонгук снова смотрит на место, где стоял парень, но с облегчением, или сожалением, замечает, что его там больше нет. Тихий выдох мягко спадает с тонких губ прежде, чем Чон видит, как тот самый парень мягко проводит маленькой ладошкой по девичьему плечу уже у лестницы на террасу, шепчет что-то, а потом с мягкой улыбкой поднимается по ступенькам. Незнакомец откидывает со лба тёмно-синие волосы и поворачивает голову в его сторону, вновь настраивая зрительный контакт. Он разворачивается корпусом, и Чонгук видит чёрную длинную толстовку с изображение Эминема, поглощённого дымом, она закрывает бёдра, выставляя напоказ худые голени, облачённые в обычные чёрные джинсы. И чувство комфорта несётся по венам со скоростью локомотива, ведь парень одет так же легко и непринуждённо. Но потом Чон смотрит на чужое идеальное лицо, и локомотив внутри разделяется на маленькие вагончики жуткого стыда. Острые скулы выделены контурингом и прямыми линиями сводятся к пухлым и розовым губам, сверкающим маленькими кристалликами блеска. Наверняка шелковистые пряди спадают на тонкие глаза. Незнакомец выглядит непринуждённо не потому, что его бесят вечеринки, а потому, что он может себе позволить носить такие вещи и выглядеть как совершенство. То, что Чонгук никогда не умел делать — подавать себя. Из всех блюд он был салатом с вялыми листьями и горькими огурцами, в то время как этот парень кажется сладким десертом с капельками шоколада по краям тарелки, даже если на вкус это как обычный пломбир.

Парень расслабленно и спокойно, сохраняя ровную осанку, подходит к дивану и встаёт над Чонгуком не слишком длинной тенью. Но из-за положений всё же приходится задирать голову, чтобы не потерять зрительный контакт. Светлые карие глаза незнакомца сначала долго и выпытывающе смотрят прямо на него, а потом внимание переключается на плед, сбившийся волнами на диване. Дыхание Чона зависает гильотинной где-то в горле, и без того красное лицо сливается с оттенком спелого томата, напоминая кадры из мультиков. Незнакомец щупает плед пальцами, крепко задумавшись, и решив, что влажная ткань не лучший вариант, придвигает стул, до этого стоящий сбоку. Он смахивает ладонью несколько пылинок и садится всё с той же ровной осанкой. Спина не касается спинки стула, а тонкие ноги сводятся вместе. Он кладёт ладошки лодочкой между бёдер, как будто пытаясь согреть, и, немного подавшись вперёд, снова воззряется на Чонгука.

Чон не чувствует напряжения, про которое читал в мангах, не считает взгляд напротив манящим, лишь изучающим. От незнакомца не исходит отвращения или пренебрежения, чистый интерес с долей удивления, как будто Чонгук диковинка с запада, о которой в этих краях никто не слышал. Цепкий взгляд и столь явное внимание со стороны должно льстить, но Чон лишь поджимает к себе ближе колени и скашивает глаза на пачку сигарет, читая одну и ту же строчку. Несколько раз он поднимает взгляд, но в итоге сильнее отодвигается, надеясь слиться с цветовой гаммой пледа.

- Можно одну? - выщипанная и подведённая гелем бровь незнакомца поднимается, и он кивком показывает на пачку сигарет, сжимаемую влажными ладонями.

С чужих волос слетает запах горького табака и тонкий шлейф имбирного печенья — сочетание странное, но приятное. Внезапно появившийся аромат обволакивает всю полость носа, и под цепким взглядом грудь Чонгука медленно вздымается под толстовкой.

- Не хватает музыки из сериала про шестидесятые? - мягкий голос с немного протяжными гласными не совсем подходит незнакомцу, слишком невинный для человека, смотрящего столь прямо и неприкрыто. - Хотя мне не очень нравятся все эти дамочки в полу-классических нарядах.

Чонгук бы и рад ответить хоть что-нибудь, но все мысли разбежались в разные стороны. Ему сложно думать, пока его откровенно изучают. Он бегло смотрит на толпу, но никто не обращает внимание на наглое вторжение в его личное пространство. Все продолжают мило переговариваться и наслаждаться музыкой.

- Я никому не скажу, если тебе нравятся закреплённые лаком причёски и бесконечное поклонение своему мужу, - на красивом лице расцветает ухмылка, которая совсем не кажется злобной. Ощущение, что оппонент пытается его разговорить, чтобы он не сидел так зашуганно в сторонке. И тот факт, что Чонгук сухим языком проводит по губам, набирая в лёгкие больше воздуха, говорит о том, что у незнакомца это безусловно получается.

- Мы говорим о шестидесятых в Корее или Америке? - да, он душнила, который хорошо знает историю обеих стран. Но парень напротив не удивляется неожиданно поданному голосу, лишь наклоняется ближе, опираясь лицом на подставленные руки с несколькими тонкими кольцами.

- Я не смотрел ни одного сериала про Корею в шестидесятые, помню только что восемнадцатого апреля была революция.

- Девятнадцатого.

- С исторического факультета, поэтому я никогда тебя раньше не видел? - Чонгук не хочет думать, что этот парень знает всех на вечеринке, но твердая уверенность его предположения просто ошеломляет. Но что на самом деле вводит в ступор, так это желание узнать, специально ли он назвал не ту дату или просто ошибся.

- Не знаешь дату революции? - робко интересуется Чонгук.

- Пристыдишь меня за это? - отвечают ему с явным весельем в голосе, - или истребишь, всё-таки дав сигарету?

Чон потеряно смотрит на пачку в руках. Ему не хочется никого истреблять и читать морали о вреде курения, он лишь не знает, может ли он так легко распоряжаться чужими вещами.

- Они не мои.

- Думаешь, твой друг бы не дал? - парень несильно откидывается назад, но осанки не теряет. Даже и не скажешь, что он пил.

- Я не настолько хорошо его знаю.

- Хм, - он немного хмурится, а лицо вытягивается, пока он ненадолго задумывается, - что он сказал тебе, прежде чем ушёл?

- Держи и никуда не уходи, - с трудом вспоминает Чонгук.

- Ну тогда, если ты дашь мне одну, то не нарушишь обещания.

Голос незнакомого парня ещё сильнее тянется на гласных звуках, наполняясь высокими чистыми нотами, пока он размышляет в слух, гипнотически смотря на Чона. Который не знает, куда себя деть, и старается вслушиваться в чужие слова, чтобы уловить суть. Он меняет местами ноги на диване, чувствуя мокрую ткань джинсов щиколоткой, и не понимает, почему ради сигареты на него смотрят как на мышку с номером для эксперимента. Бывает такое, что рядом с человеком чувствуешь неловкость только из-за первой встречи, но в целом он тебе приятен и шестое чувство молчит, полностью доверяясь. Но Чонгук не понимает, как себя вести, жаждя общения. Хочется, чтобы парень продолжал говорить, но, смотря ему в глаза, хочется, чтобы он отвернулся. И два этих противоречивых желания разрывают его мозг, посылая сигналы неловкости и попыток сжаться до размера пылинки. Диван больше не кажется холодным, а вечеринка такой ужасной, пока мелодичный голос и тяжёлые духи окружают со всех сторон. Но, как только незнакомец замолкает, мокрая штанина внезапно начинает раздражать. Поэтому Чон суетливо роется в пачке, выуживая сигарету, и робко её протягивает.

- Эта музыка мне нравится меньше, чем музыка шестидесятых, - сипит Чонгук, надеясь, что линия разговора ещё не слишком далеко ушла от этой темы. Излишняя скованность мешает ему заводить дискуссии, но нужно хоть попрактиковаться в их поддержании.

- Видимо, твои родители не совершили ошибку, о которой говорила Эми Вайн Хаус, - сигарета так и остаётся протянутой. Незнакомец даже не смотрит на неё, поэтому Чон находится в двойном недоумении.

«Самая большая ошибка, которую только могут сделать родители, — это зачать ребенка под плохую музыку» - Эми Вайн Хаус.

- Они совершили кучу других.

Чонгук всегда упоминает о родителях вскользь, бабушке не нравятся подобные разговоры. Родители — не табу, а несуществующая единица, которая и без него прекрасно функционирует. Сигарета ровно стоит между пальцами, но незнакомец не торопиться достать зажигалку.

- Как и любые родители, - то ли шепчет, то ли слишком медленно говорит парень.

Молчание продолжается ещё несколько секунд. Время не замирает и не летит вперёд, оно просто идёт. Какой-то необъяснимый комфорт получается из смеси голоса и запаха незнакомца. Чонгук всё ещё забит в угол дивана, но больше не чувствует такой сильной скованности. Он лишь надеется, что этот момент не разрушится, сохраняя всё в статичном покое. Но потом чей-то пьяный голос отвлекает незнакомца от зрительного контакта.

- Чимин-а, мы ждём в машине! - кричит девушка, которую он трогал за плечо, с другого конца заднего двора, поправляя слишком короткое платье.

- Я не курю, - признаётся Чимин, вставая со стула.

- Я не учусь на историческом.

- Значит, мы вряд ли ещё раз увидимся.

- А ты бы хотел?

Гук выпалил прежде, чем успел подумать, и прозвучал этот вопрос нагло и как-то потерянно, словно он напрашивается на ещё одну встречу. Всё происходящее кажется Чонгуку донельзя странным. Тот факт, что парень попросил сигарету, при этом не куря, означает, что он просто хотел поговорить с ним. Но зачем ему это, если он стоял в кругу знакомых, с которыми сейчас уезжает.

- Ещё не решил, - легко прощается, немного пожимая плечами.

Чимин напоследок ещё раз осматривает его фигуру, напоминающую сухофрукт, и бодро, но не быстро шагает к девушке. Чонгук так и остаётся с вытянутой рукой, лишь немного согнутой в локте. Все негативные эмоции с этого вечера больше не давят на него, исчезнув вместе с чужим запахом. Кто-то захотел с ним поговорить! Без домашек и желания напоить, просто разговор, чтобы познакомиться. Тепло струится по всему организму, уходя в район солнечного сплетения, пока ноги немного подрагивают от холода.

- О, ты просто золото. И почему я раньше никуда тебя не брал? - прерывает его эйфорию Куан, выхватывая сигарету, одновременно плюхаясь на свободное место на диване.

Чонгук даже не смотрит на пьяное лицо, пока его треплют за плечи. Он просто завис на стоящем перед ним стуле, пытаясь уловить запах чужой заинтересованности, которую так жестоко поглотила ночная прохлада.