Светло-зелёные шары, освещающие четыре угла небольшой комнаты, распадаются на маленькие частицы, выстраиваясь волнами в продолговатые линии. Оказывается, взрывы бывают мягкими, если поместить их на мультимедийный экран и наложить поверх картинки медленную успокаивающую музыку. С каждым новым колыханием по полу комнаты пробегают зелёные, синие и фиолетовые отблески, освещают небольшие частички грязи оставшиеся с чужих ботинок, делая безжизненно серый пол прекрасным, воистину завораживающим зрелищем. «Взрыв» или «всплеск» слишком резкие по звучанию слова для описания плавных распадов, предстающих перед глазами. Чонгук отрывает взгляд от пола и возвращает внимание к экрану. Он слышит шёпот с соседних диванчиков, эхом проносящийся по высокому потолку, шаги людей, досмотревших представление и теперь семенящих к выходу, и долгожданное спокойствие негой разливается по телу. Основная прелесть этой выставки в том, что после подобных перерывов по десять минут запись повторяется снова. Это позволяет посетителям заходить и выходить в любой момент. Бесконечное наслаждение современным искусством. Чонгук расслабленно выдыхает, ставя руки по бокам от себя, немного склоняя корпус. Локоть предательски напоминает о себе тупой болью, когда небольшие царапинки стягиваются вместе, но поза остаётся неизменной. Подросткам его поколения крайне трудно высидеть двадцать минут без опоры в виде спинки, поэтому зал заполнен ссутулившимися фигурами и парочкой идеально ровных осанок взрослых людей. Пожилое население говорит, что сутулость — своеобразное проявление лени, ну, что ж, когда-нибудь их добьёт ещё и тот факт, что молодые перестали гладить вещи перед выходом.

Переливающаяся картинка сменяется тёмным экраном, а приятный голос диктора начинает повествование о художниках сюрреализма. Прослушанные уже пять раз слова не раздражают, а наоборот успокаивают своей предсказуемостью и отсутствием внезапных изменений в сценарии. Чонгук снова сгибается, пуская по телу напряжение, циркулирующее по артериям от одного органа к другому несколько дней подряд. Он не назвал бы себя ценителем искусства, но именно оно неизменно встряхивает его мозг в особенно тяжёлые периоды. Перед экзаменом он провёл в картинной галерее шесть часов, обойдя все возможные экспонаты и прочитав про них в Википедии. Перед поступлением в институт бабушка смогла наскрести ему денег на билет в театр на один из передних рядов. Быть может, именно тот факт, что практически любое произведение искусства выстрадано кем-то, прошедшим через годы самобичевания, нищеты или наркотиков, роднит его душевные терзания с автором, и он, как частицы на картинке, пускает нервозность волнами по телу, стараясь не задеть жизненно важные органы. Если увидеть чужой путь саморазрушения ради чего-то великого и оставшегося в веках, собственные усилия не кажутся бессмысленными.

Критическое мышление Чонгука распространяется на многие аспекты жизни, но только не на неё саму. Вставая по утрам, он не задаёт вопросов «зачем?» и «почему?», приученный, что всю жизнь нужно что-делать, начиная с минимального ухода за кожей лица и заканчивая десятичасовой пятидневной рабочей неделей после выпуска из института. Звенит будильник, он встаёт, чистит зубы, завтракает, идёт в институт, потом на работу, возвращается домой и ложится спать. Всё это время в голове не возникает вопросов: «хочу» или «не хочу», легко это или сложно, выдолбленная на подкорке сознания бесчувственная дисциплина удерживает от эмоций и размышлений. Плевать, имеют ли его действия какие-либо позитивные последствия, ведь его жизнь это копия копии предыдущего дня с момента, как он пошёл в школу. И, вспоминая своё позорное рыдание на плоской мальчишеской груди Юнги, Чонгук понимает, что матрица дала сбой, и конвейер бездушных дней остановился. Нормально ли это — иметь плохой день? Конечно, чувствовать себя самой нежеланной частицей планеты двадцать четыре часа раз в неделю или около того — обычная усталость. Нормально ли бояться чувств? «Э...». Нормально ли ненавидеть тишину и бояться криков? «Ну...». Нормально ли в панике бить окна в вагоне метро? «Да, что вы приебались?» Почему Чонгук должен знать ответы на вопросы, которые принимал, как реакции организма на стресс и часть рутины? Он же не спрашивал себя, стоит ли чистить нижнюю челюсть, когда дочистил верхнюю. Это то, что он систематически должен делать. А должен он это смерти, чтобы она раньше времени не прибрала его к рукам из-за какого-то гноя в полости рта или вроде того.

- Одним из символов сюрреализма является морской ёж. Излюбленный деликатес подразумевает с одной стороны совершенство, с другой — контраст в восприятии: сначала люди наталкиваются на колючки и лишь потом поглощают нежнейшее мясо, - звучит мягкий голос диктора, пока анимированные морские ежи двигают колючками, будто перебирая ими, и пропадают в верхней части экрана.

- А иногда писают на ранку, после того как наступили на колючки, - мелодичный шёпот с растянутыми гласными обволакивает ушную раковину.

«Кто здесь?» — хочется завопить Чонгуку, провалившемуся в яму мыслей, облачённых в костюмы тараканов.

Приглушённые тени пляшут на красивом, немного вытянутом овале лица, отражаясь маленькими бликами от серебряных блёсток на скулах. Уголки пухлых губ приподняты в лёгкой улыбке, слегка обнажающей кромку верхнего ряда зубов. Чонгук долго смотрит на нижнюю часть знакомого лица, буквально ощупывая взглядом, но не решается поднять глаз, пока мысли в голове больно бьются о череп. Запах мальчишеского пота Юнги, щекочущий до этого ноздри, вытесняется тяжёлым, но приятным ароматом табака с нотками имбирного печенья. Так, вот та самая заинтересованность, о которой он успел немного позабыть за прошедшие три дня полного отключения от социума.

Когда бабушка увидела тщательно скрываемый разбитый локоть, пока Чонгук выходил из ванны, придерживая полотенце, её диагноз был краток и беспощаден: «переизбыток нахождения вне дома с незнакомыми людьми». С того момента Юнги в ответ на обеспокоенные сообщения о самочувствии получал смайлики с поднятыми пальцами вверх, а звонки Чон и вовсе динамил, желая вернуть нервной системе хоть какое-то подобие равновесия.

- Желаешь посмотреть ту же запись в пятый раз или всё же исполним мечту о второй встрече?

Чонгук, чувствуя, что мысли и слова чужих людей стали чем-то осязаемым и громким, вытесняя его из зоны комфорта (которая, как мы убедились выше, никогда и не была комфортной), провёл три дня в полном одиночестве. Он прикасался лбом к старой плитке в ванной, терпя щиплющую боль на локте от горячей воды, протирал пыль в комнате, особенно уделив внимание ежедневнику, просидел за просмотром дорамы ровно шесть часов и сорок одну минуту, пожертвовав таким ненужным хобби, как сон. И теперь, когда ломка по людям лишь усилилась после всех предпринятых мер, он не может прокричать в бездушный мультимедийный экран, что ему лучше, поэтому поднимает уставшее лицо на Чимина, отвлечённо слушающего рассказ диктора, и наконец решает, что с него хватит.

- Как у тебя дела? - его голос охрип от долгого молчания с самим собой, но звучит не так сломано, как у любого разбитого героя дорамы.

Чимин облизывает губы с маленькими трещинками и возвращает прямой изучающий взгляд, благодаря которому Чонгук смог бы вычислить его в толпе. Смешок тихо щекочет нервы Чона, когда на экране меняется картинка, а Пак вдыхает больше кислорода в лёгкие для ответа.

- Идём, - к разочарованию, только и произносит он, легко поднимаясь с дивана.

На лице Чимина красиво пляшет анимация картины, пока он шагает в сторону чёрного коридора с табличкой «ВЫХОД». Болтающиеся в воздухе руки Пак засовывает в карманы свободных фиолетовых спортивных шорт, а открытые стройные ноги облепляют картинки с проектора. Белая футболка отражает полоски света, словно он мотылёк, за которым должен последовать Чонгук. И он следует быстро и скованно, боясь упустить в темноте прямую осанку.

- Я предпочитаю начинать с «привет», но пока не знаю, сколько букв «е» могу позволить в общении с тобой, - легко бросает Чимин, не оборачиваясь на тень позади.

- Что это должно значить? - Чонгук глупо моргает, слушая стук их сланцев о металлические порожки.

- Никогда не видел на Ютубе «Виды приветствий»? - вопрос, в общем-то, риторический, если бы он видел его, то наверняка понял смысл шутки. Но Чимин останавливается перед последним порожком, дожидаясь семенящую следом фигуру, всерьёз собираясь разъяснить сказанные до этого слова. - Значит, «привет» - бездушное и приевшееся всем, «привеет» - для друзей, не грусти, но мы пока не дошли до этого, «привееет» - кажется, ты мне нравишься, «привеееет» - обычно так говорят, когда уже раскрывают руки для объятий, «привееееет» - давай потрахаемся, но главное добавить томный взгляд и ухмылочку. И последнее, «привеееееет» - кажется, человек перед тобой пьян, - они плечом к плечу обходят выставку по мостику на втором этаже.

- Что насчёт «прив»?

- Попахивает френдзоной, - или хорошее настроение Чимина заразительно или в комнату пустили веселящий газ. Другой причины для иррационально появившийся улыбки на лице Чонгук не видит. - Так, что выберем мы?

- Я не устал от бездушного «Привет».

- Значит, с тобой не так часто здороваются, - Чон не привык оспаривать правду, поэтому просто кивает в подтверждение чужих слов. Внезапно Чимин перестаёт идти, разворачивается к нему лицом, и только сейчас становится видна их разница в росте. - Привет.

Чонгук смотрит прямо, теперь уже совсем искренне и нежно улыбаясь, между ними расстояние не больше вытянутой руки, но исходящее от чужого тела тепло быстро согревает каждую заледеневшую за это время клеточку в организме. Силы на продолжение круга жизни снова растекаются по венам, как в рекламе лекарств, когда распавшаяся таблетка заполняет пробелы между тканями органов. Бабушкин диагноз оказывается неверен, и это странно отзывается тупой болью в районе грудной клетки.

- Привет.

Чимин в ответ снисходительно улыбается и возобновляет путь к теперь уже светлому коридору. Чонгук послушно следует за ним, немного нервно одергивая олимпийку, в которой ужасно жарко, но зато она скрывает приступ того, чему он пока не нашёл объяснение.

- Итак, как ты представлял себе нашу вторую встречу? - заведённо спрашивает Чимин, спускаясь по светлой лестнице на первый этаж, и направляется к выходу из здания, вобравшего в себя торговый центр и пару залов картинной галереи.

- Ты сказал, что мы вряд ли увидимся, только потому что я не учусь на историческом. Так что, наверное, я бы забрал документы, чтобы перевестись на другой факультет, - да, он подлизывается, и что? Не все могут сходу заинтересовать других людей, кому-то приходится использовать для этого язык и чужое самолюбие. Это единственное, на что он способен в импровизации, не зря же его некоторые называли «подлизой» в школе. Откровенно говоря, он надеялся, но не представлял вторую встречу. Только вот жизнь бывает благосклонной. Иногда. Крайне редко.

- Даже ради таких первых встречных как я это делать не стоит, но спасибо за чистую задницу, - Чимин игриво ему подмигивает, а двери торгового центра закрываются за ними с тихим шуршанием. Жара атакует с удвоенной силой, желая устранить любые намёки на воздух из кондиционера в лёгких. - На каком факультете учат этому?

- Абсолютно на любом, преподаватели любят подлиз, - несмотря на появившиеся трудности со вздохами, Чонгук впервые за три дня чувствует, как лёгкие расширяются до размеров, способных пробить грудную клетку, - но я — будущий айтишник.

- Видимо, мне стоит тебя опасаться, - Чимин склоняется к его уху, горячо шепча, слишком горячо, будь у Чона градусник, он бы лопнул прямо в руке, - у меня много нюдсов в телефоне.

Стоп, что? Чонгук несколько раз моргает, перезагружая работу мозга. Он что-то пропустил, пока хандрил три дня? Теперь так люди общаются с едва знакомыми парнями? Никакая тяжесть не сковывает тело, но лёгкий ступор касается каждого участка, а ничего остроумного как назло в голову лезть не хочет. Только идиотское желание поправить, что айтишник и хакер это всё же разные специальности.

- Перестань... - Чимин стопорится, замечая озадаченность на лице, и отстраняется так же резко, хмурясь, - как там тебя зовут?

Это уже больше напоминает фразы, с которых начинается общение, и Чонгук, чувствуя возвращающуюся уверенность, спокойно выдыхает. Но щёки всё равно немного покалывает от румянца, а приятный запах Пака расползается по лёгким.

- Чонгук.

Чимин тоже хочет представиться и даже расправляет для этого не шибко широкие плечи, но Чон прерывает его скромным и тихим: «Я знаю как тебя зовут». Из всех возможных реакций на эту фразу, Пак выбирает самую необычную. Улыбается, обольстительно так и немного высокомерно. Не называет его сталкером, даже наигранно не пугается, словно он привык к известности. Может, обилие друзей открывает ачивку «Бритни Спирс в лучшие годы»? Толпы фанатов становятся друзьями, приятелями, знакомыми, а вместо постеров, расклеенных всюду, теперь Instagram.

- И куда же мы пойдём, Чонгук? - Чимин откидывает немного взмокшие пряди со лба, вдумчиво произнося его имя, отчего складывается ощущение, что ему нужно напрягаться, чтобы его запомнить. Он не обращается, а бубнит его под нос только для себя.

За их спинами серое двухэтажное здание с парочкой постеров, объявляющих о новых выставках, а впереди — широкая дорога с мчащимися машинами. Тротуар ведёт всего в два места, первое — метро, одна мысль о котором усиливает боль в локте, будто сидя в вагоне Чон не покачивается вместе со всеми, а с силой бьёт по стеклу, пока не выходит на нужной остановке. Он вытерпел поездку сюда только из убеждения, что выставка поможет избавиться от скребущегося чувства необъяснимого беспокойства. В случае Чонгука, уход из реальности по средствам чего-либо, будь то искусство, граффити или общение с людьми, похож на секс без презерватива — быстро, приятно, и сквозь мучения долгого ожидания он возвращается к корейской суете с кем-то в комплекте. Возможно, им бы стоило прокатиться на метро вместе, ведь перед чужими людьми мы прячем страхи убедительнее. В одну минуту ты едешь в институт с утра, чувствуя тошноту и головную боль, а в другую уже сидишь среди знакомых лиц и устало улыбаешься, даже если совсем несмешно. Но вот загвоздка. Если Чимин — Бритни Спирс, то Чонгуку выдался шанс провести время с кем-то недостижимым для других людей, кто бы захотел оконфузиться перед звездой? Ну, только если вы не какой-то извращенец, а Чон им с утра не был и пока что не собирается.

Чем дальше от источника опасности, тем храбрее становишься. Следуя этой логике, Чонгук кивает в противоположную от метро сторону. Вроде и трусость, а вроде и смелость, некоторым поступкам сложно дать чёткую характеристику. Широкая дорога ведёт их прямо, перед глазами мелькают кафе и ещё несколько торговых центров, а под ногами сбивается пыль, можно даже почувствовать, как грязь налипает на стопу.

- Дай угадаю, мы не на вечеринку, - спокойно заявляет Чимин, спустя две минуты молчаливой ходьбы, пока Чонгук смотрит на навигатор в телефоне, пытаясь не упустить нужный поворот.

- Кто вообще ходит днём на вечеринки? - хмурится Чон, не отвлекаясь от экрана. - В слове даже корнем является «вечер».

- Так вот для чего нас учили разбирать слово по составу. Ну, хорошо, что на счёт слова «тусовка»?

- А что на счёт слова «прогулка»? - вторит его насмешливой интонации Чонгук, но получается из рук вон мягко.

- Так мы гуляем? А навигатор ты слушаешь, потому что со мной скучно?

- Терпение — не твоё сильное качество, - для Чона это факт, для Чимина повод проявить себя.

- Ты себе даже не представляешь, насколько терпеливым я могу быть. - букв «о» в слове «насколько» только две, но Пак растягивает их, умножая раза в два.

Чонгуку бы хоть на мгновение задуматься над подтекстом или смыслом брошенных слов, как он обычно делает, но тётя в телефоне объявляет долгожданный поворот, и фраза рассеивается в воздухе вместе с тихим смешком собеседника. И смешок не мерзкий или пошлый, а по-дружески снисходительный. Чон в ответ на него улыбается. Тёмный тоннель наполнен шумом машин, и напоминает стеклянную банку с жужжащими в ней пчёлами, разве что он не дрожит, и Клеопатра не может использовать его в качестве вибратора. Он широкий, поэтому отталкивающийся от стен звук можно чуть ли не пощупать. Окутанные мраком силуэты ориентируются только на болезненно яркий свет в конце. И сколько бы Чонгук не загонял тревожность под плинтус смелости, те видео из Tik Tok с шутливым текстом: «Проснись. Ты в коме. Это последняя попытка достучаться», — невольно всплывают в голове. К шуму машин прибавляются его глубокие вздохи отчаяния. Неужели теперь каждая мелочь будет пугать?

- Тебе вообще никакой шум не нравится? - гул прерывает некоторые слова на половине, и мягкий голос Чимина кажется тихим звоном колокольчика на фоне церковных колоколов.

- К шуму у меня нет никаких претензий, только к его громкости, - Чонгук бубнит и прибавляет шаг, оказываясь наконец в лучах солнца, и грохот остаётся где-то за спиной, пока сбившиеся дыхание приходит в норму. Он оборачивается, чтобы не упускать Пака из виду, ведь это Чон ведёт его за собой, и бросать человека в незнакомой местности как-то грубо.

Чимин не изменяет медленной походке, появляясь из тоннеля как звезда из тёмной машины на красной дорожке. Тёмно-синие волосы, зачёсанные назад, выглядят немного засалено из-за постоянного потоотделения при такой жаре, но всё ещё оттеняют медовую кожу лица. Чонгук натягивает на голову капюшон олимпийки, скрывая непрокрашенные пряди. Солнце пляшет по блесткам на скулах Пака, и Чон ненадолго замирает, любуясь переливами. Только когда на лице Чимина появляется широкая улыбка в ответ на разглядывание, становится понятно, почему в первую встречу не было неловкости, а вот желание сжаться до размеров пыли овладевало с головой. Дело не во внешности, ведь ещё не ушедшие подростковые прыщи наградили их с небольшой разницей в щедрости, а в росте Чонгук и вовсе превосходит его, да и размахом плеч. Всё из-за неожиданного диалога и прямого взгляда. Ни к первому ни ко второму Чон до сих пор не привык, хотя и жертвенная пугливость кролика немного отступила. В тот вечер он легко спутал желание уменьшиться с недостижимым желанием вырасти. Если вспомнить последнюю строчку в стихотворении Маяковского: «Есть бляди как люди, И люди как бляди», — идеальное описание человечества, в общем-то, но есть люди, как идеал. Недостижимые и странные. Рядом с ними складывается ощущение, что человеку приходится спускаться до твоего уровня, потому что подняться по лестнице их великолепия у тебя не получится, даже если ты вывернешься наизнанку. Словно всё, что ты делаешь, недостаточно, потому что они умеют то же, что ты, и даже лучше, а опыт, который для тебя нов и необычен, для них — естественное течение жизни. И зачастую бывает сложно объяснить эти умения. Или они выиграли в лотерею и с ними родились или что-то их разрушило, ведь как мы знаем, изначально серый камень полон бриллиантов внутри, если переломить его на две части.

Чонгук не хочет сжаться, наоборот, он хочет вырасти. Обрести ту же свободу в движениях, научиться наносить макияж, на который будут обращать внимание, и разговаривать с людьми, как дети в песочнице, просто подходить и спрашивать: «Хочешь дружить?», без всяких домыслов и страхов. Но уметь преподносить себя как Чимин и похожие на него, это как донатить в игру с миллионом персонажей и надеяться, что выпадет один конкретный. Чон любит свою личность, несмотря на некоторые изъяны при сборке, его укомплектовали минимум на три звезды, но Чимина наделили свободой, которая видна даже среди поднимающейся пыли и острых частичек песка в глазах.

- Поцелуи в тёмном переулке явно не для тебя, - теперь они идут по пустынной дороге к гаражам, снова плечом к плечу, и приятный тембр распространяется по воздуху во всей красе.

- Даже не знаю, что смущает меня больше, факт того, что в темном переулке могут напасть или отсутствие темноты и поцелуй при свете, - отшучивается Чонгук, злобно смотря на пропадающую сеть и умирающий навигатор.

- Тебя просто смущает сам поцелуй, - Чимин не смотрит на него, оглядывая пейзаж вокруг.

- Это правда, - бубнит Чонгук, находя широкий проход между гаражами.

Пустые бутылки от соджу украшают несколько ворот, а из бычков выстлана целая тропинка. Остаётся только надеяться, что они не наступят на один из сломанных шприцов с ржавой иглой. А то в жизни так бывает, бум, и ты уже больной, оставленный, а затем мёртвый, и никакие предыдущие разговоры о её смысле не делают тебя живее.

- Потому что поцелуй это своего рода нападение, - синие ворота гаража, жёлтые, красные, зелёные, Чимин продолжает говорить, - но нет разницы при свете или в темноте, это всё равно будет спонтанно, и ты окажешься не готов.

- Разница в том, кто нападает, - Чонгук бездумно пинает небольшой камушек, поднимая пыль, всё равно пятки уже приобрели серый оттенок.

- Ты бы предпочёл мальчика или девочку?

Брови сводятся, дыхание спирает, а руки в карманах олимпийки нервно теребят ниточку. Чонгук наконец видит рисунок, за которым они шли. В самом конце переулка на воротах гаража, втиснутого между двумя другими, тёмно-синий цвет, напоминающий черноту морской глубины рассеивается в бледно-голубой, как появляющиеся на озере кольца от брошенного камня. Палитру океана окружают несколько белых точек, по догадкам Чона, символизирующих пузырьки кислорода. Он заворожённо подходит ближе, оставляя Чимина позади. В центре рассеивающегося круга чёрной краской изображён совсем маленький кит, судя по аккуратности рисунка это не кропотливая работа, а трафарет, похожий на тот, что ему давал Юнги. Рядом с китом так же тонко прорисовано облако, в которое в комиксах обычно вставляют слова, и внутри него белым написано «52 Hz». В масштабах сине-голубого круга кит выглядит совсем маленьким, а его крик ярким, но ничтожным. Чонгук включает фонарик и осматривает весь рисунок на наличие других животных, надеясь, что из-за тёмных тонов он просто что-то упустил.

- Он абсолютно одинок, - подтверждает его страх Чимин, подойдя чуть ближе к граффити.

Видеть этот рисунок на фотографии в беседе уличных художников с подписью: «Зачет», и ощущать эту тёмную синюю пустоту вживую — совершенно разные вещи. И хорошо, что Пак пошёл с ним, в противном случае, Чон бы добавил к рисунку немного морской воды из своих слёз. Маленький кричащий в пустоту кит — бродящий по огромной Корее Чонгук.

- У него есть шансы? - ворота гаража под пальцами огненные, поэтому Чон лишь немного гладит шершавую поверхность.

- Он мог бы стать художником, если бы не ограничивался гаражами, - Чимин скучающе рассматривает рисунок.

- Что? - не сразу понимает их расхождения в мыслях Чон. - Я имел в виду кита.

- Так ты не знаешь эту историю?

«Опять видео с Ютуба?», - хочется спросить Чонгуку, но он слишком поглощён работой, поэтому лишь отрицательно мотает головой.

- Это самый одинокий кит в мире, кажется, «New York Times» писал о нём статью в году, так, две тысячи четвёртом. Зов китов обычно звучит от двенадцати до двадцати пяти герц, в то время как её...

- Пятьдесят два, - три белых символа в кружке диалога впиваются в глаза.

- Сородичи не способны её услышать, с каждым годом это делает её всё печальнее, - в голосе Чимина нет сострадания, его социальная жизнь не похожа на непроглядную морскую глубину, и ему сложно представить пустоту, которую люди заедают, запивают или закуривают, пытаясь вложить в организм хоть что-то, чтобы чувствовать себя полноценной частью общества. - Больше интересно, почему кто-то нарисовал это на суше, разве это поможет?

- А не интересно, почему в природе происходят такие ошибки? - Чонгук убирает горячие пальцы от рисунка, возвращаясь к Чимину. Ему бы так хотелось помочь этому киту, если бы он мог как Дори выучить китовый язык, то только на нём бы и разговаривал, но сейчас в нём всё больше разгорается желание поговорить с автором рисунка. Ему тоже нужна помощь? Он красками кричит в пустоту?

- Наверное, чтобы люди могли смешно отвечать на вопрос «Почему ты одинок?».

- Потому что меня не слышат?

- Потому что ты поддерживаешь этого кита или не можешь слушать грустные песни в компании, - Чимин обращает внимание на его подавленное состояние, когда Чон принимается бить себя по карманам лёгких шорт, совершая слишком сильные удары, ища что-то. Словно потерянный предмет должен сделать больно, прежде чем ты вспомнишь о его местонахождении. Пак сглатывает вязкую слюну, придавая голосу немного хрипоты. - Мы не рождались, чтобы столкнуться с миром в полном одиночестве, иметь привязанности и хотеть их это нормально.

- Я знаю, - почему-то шепчет Чонгук, продолжая бить по карманам.

- Не всем людям на тебя плевать, - всё равно продолжает Чимин, подходя к нему ближе.

- Знаю, - в какой момент чёртовы карманы стали чёрной дырой?

Чимин ловко и мягко оплетает пальцами запястье его уродливой руки, не обращая никакого внимания на украшенные шрамами пальцы. Он не ищет с ним зрительного контакта, как любит это делать Юнги, когда отстаивает свою правоту, только проникает в первый карман толстовки, но не нащупывает там ничего кроме телефона. Чонгук цепенеет, глохнет и не может дышать. Его так сильно трогает этот рисунок на стене и физический контакт через ткань с Чимином, что всё тело наливается свинцом и становится слишком тяжёлым. Будто сердце покрылось коркой льда и теперь ему нужно раздуться, чтобы разбить оковы. Больно и хорошо, грустно и приятно. Чимин ныряет в другой карман и выуживает оттуда чёрный перманентный маркер. Он несколько раз вертит его между пальцев, а потом кладёт в зажатую руку Чонгука.

- Ну, тогда реши эту проблему.

Чонгук доверчиво кивает несколько раз подряд, глубоко вздыхая, наконец лёгкие перестало сковывать, а холодная печаль теперь разливается по телу, отступая от сердца. Он идёт к рисунку и немного в стороне, чтобы не задеть, выводит цифры своего номера телефона, надеясь на обратный контакт. Надо будет спросить у Юнги, возвращаются ли авторы к своим работам хоть иногда, или его телефон это такой же крик в пустоту. Как бы там ни было, стоящий за его плечами Чимин приносит уверенность и спокойствие, что сегодняшний день прошёл не напрасно.

Когда он отходит от проделанной работы, то слышит едва уловимый щелчок камеры за спиной. Чимин в ответ на его недоумённый взгляд лишь с улыбкой говорит:

- А что? Мне тоже нужен твой номер.

Чонгук поднимает уголки губ, стараясь больше не выглядеть печально. Хоть кто-то счёл эту надпись полезной.

- А теперь идём, хватит с нас эмоциональной нагрузки на сегодня.

Чимин не даёт ему постоять рядом с рисунком больше ни секунды, разворачиваясь в сторону выхода по тропинке, по которой они пришли сюда. И Чонгук, словно приклеенный, вторит каждому шагу. Пак лишь раз заглядывает в телефон, проверяя маршрут, а потом с легкостью ведёт его по незнакомому району. Кажется, они поменялись местами.

Неимоверная жара спадает, и в воздухе поселяется прохлада, треплющая волосы лёгким ветерком. Разгорячённое солнце медленно спускается над горизонтом, окрашивая небо в розовый, а облака в оранжевый. «Красиво», - думает Чонгук, но телефон не достаёт. Не клеится как-то изящность природы с фотографией одинокого кита. Они проходят несколько одноэтажных домов, углубляясь в переулки и тускнеющие с каждым поворотом вывески. Чон не следит за дорогой, абсолютно доверяя чужому маршруту. Он разглядывает небо, ни на секунду не выпуская из головы тёмные гнетущие оттенки граффити. Рот и губы высохли, и язык, лишённый слов, не придаёт им ни грамма оживлённости. Обычно любая вещь, пробуждающая в нём эмоции, автоматически превращается в тему для щебетания над бабушкиным ухом или для сообщений Юнги, на которые тот отвечает обрывистыми голосовыми с бушующими на заднем фоне детьми. Но сейчас ни одно слово не кажется наполненным смыслом достаточно для того, чтобы выплёвывать его в мир. Голова и тело настолько опустошены, что для того, чтобы передвигать ноги, приходится прилагать усилия. Даже красиво освещённое лицо Чимина не приманивает к себе взгляд.

- One is the lonellest number that you will ever do, - тихий звон голоса Пака прорывается через пустоту его мыслей с боем, но когда Чонгуку всё же удаётся сконцентрироваться на его мурлыкании, он понимает, что Чимин поёт, - two can be as bad as one...

Чон не знает, как звучит оригинал, но Пак невысоко тянет гласные звуки, местами вообще шепча. Несмотря на грустный мотив, Чимин напивает это с лёгкой улыбкой, подстраивая шаги под только ему известный ритм. Он будто порхает по воздуху, когда оборачивается вокруг себя, чтобы, вытянув губы на особо высокой ноте, посмотреть на Чонгука. Его футболка пузырится от ветра, а волосы спадают на глаза, но вопреки всем неудобствам песня не прекращает срываться с его языка.

- It`s the lonellest number since the number one.

Звеняще пустой мозг теряет последние импульсы, призывающие к движению, останавливая ноги, и Чонгук просто стопорится, наблюдая за чужим взмахом руки, подзывающем ближе. Неведомое чудо придает сил, и он продолжает шагать, словно персонаж мультика Disney, где песня магически придаёт уверенности и желания продолжать тяжёлый путь. Чимин мурлычет одни и те же строчки, где-то делая речь совсем не распознаваемой из-за незнания английского, но Чон, пораженный маленьким представлением, теперь думает, что Пак похож на хрупкую танцовщицу в шкатулке, которую люди слушают, когда звуки мира становятся невыносимыми. Он делает несколько оборотов вокруг своей оси, как пёрышко переступая с ноги на ногу.

- No, is the saddest experience you`ll ever know.

Чимин тянет последнюю ноту особенно высоко, раскрывая руки как крылья. И за его плечами Чонгук разглядывает вывеску круглосуточного магазина, мигающую слишком тускло даже в начинающихся сумерках. Тот втиснут в жилой дом, и включённый за окнами свет оставляет белую пластиковую дверь в тени. Пак берёт Чона за руку, немного сжимая пальцы, маленькая ладошка рисует круг на израненной конечности, пока он тянет его к двери, едва различимо шепча:

- Yes, it`s the saddest experience you`ll ever know.

Колокольчик скучающе звенит над их головами, а мужчина средних лет за прилавком даже не бросает взгляда, продолжая что-то читать за стойкой. Тёмные круги под глазами и чёрная майка выглядят по-бандитски, а когда он вздыхает, крупная шея натягивает толстую серебряную цепь. Чимин тащит Чона в сторону прилавков с алкоголем и останавливается напротив соджу.

- Рис, ячмень или сладкий картофель?

Чонгук с непониманием таращится на разномастные этикетки зелёных стеклянных бутылок, пока Пак одобрительно гладит его руку.

- Я не пью, - сглатывая тугой ком стыда, признаётся Чон.

- Даже если это последний день на земле? - с тёплой улыбкой смотрит на него Чимин, кажется, совсем не удивляясь и не злясь.

- Почему это вообще должно быть решающим фактором?

- Если у тебя зависимость, то тебе нечего терять, а если до этого не пробовал, то завтра уже не сможешь, - Чимин подхватывает пальцами второй руки одну из бутылок с этикеткой, где крепость напитка — тринадцать градусов.

- Но завтра не последний день на земле, - хмурится Чонгук.

- Откуда ты знаешь? - усмехается Пак, не отходя от прилавка. - Тогда скажи, когда последний, по крайней мере, я буду знать, есть ли шанс у нашей планеты на долгое существование.

Чонгук мнётся, не зная, что ответить, и возвращается взглядом к бутылкам. Он всегда отказывался даже попробовать, чем выводил из себя одногруппников, и они начинали подшучивать «ты столько теряешь», а на вечеринках и вовсе попадал в категорию «недостаточно весёлый», поэтому большинство обходило его стороной. Но не Чимин. Пак подошёл к нему, видя, что он трезвый. Он не пытался убедить его выпить, да и сейчас не назовёшь это попыткой. Бабушкин голос, стоящий вечным криком о том, что пить, это самое ужасное, что Чонгук может сделать, и она не пустит его на порог, если он заявится пьяный, становится неслышным за тихой песней Чимина, крутящейся в голове как пластинка.

Чон жует губу, смотря на бутылки, пытаясь вспомнить его личную причину, по которой он когда-то решил, что алкоголь это самое большое и страшное зло на планете.

- Слушай, если ты боишься, то можем выпить одну на двоих, - терпеливо предлагает Чимин, повторяя круговое движение по ладони.

- Да, - выдыхает Чонгук, болванчиком кивая, - спасибо.

Личной вразумительной причины отказать он найти не может.

Чимин расплачивается за одну бутылку и шоколадный батончик, злобно зыркая, когда Чонгук тянется за деньгами. Продавец подшучивает, что они слишком молоды, и Пак отвечает ему такой же ядовитой улыбкой, когда говорит: «Только вчера исполнилось», и выводит Чона за руку, как ребёнка. Они садятся на бордюр недалеко от магазина, так, чтобы мужчина мог видеть их в маленькое окно.

- Ты первый, - кивает на бутылку Чонгук, смотря за ловкими движениями, пока Чимин перекручивает её, несильно встряхивая.

- Думаешь, с моими слюнями будет вкуснее? - смеётся Пак, откупоривая крышку, и припадает губами к горлышку, делая два небольших глотка.

Чон жадно следит, как в закатном солнце блестит зелёная бутылка, и как по мере движения кадыка Чимина количество жидкости медленно уменьшается. Выглядит как обычное дело, а не самый страшный грех, поэтому Чонгук неловко забирает бутылку себе и принюхивается. Немного горький запах отталкивает, но Чон всё равно в предвкушении облизывает губы. Он делает совсем маленький глоток, чувствуя, как прохладная жидкость скатывается в пищевод, оседая огнём в груди. На языке остаётся пара капель, и сколько бы слюны он не проглотил, вкус всё равно не уходит.

- Теперь и умереть не страшно, - подбадривающе улыбается Чимин, вновь забирая себе бутылку.

- Да, но как-то не хочется, - Чонгук тоже чувствует иррациональное желание улыбнуться, когда пальцы немного покалывает, а вечерняя прохлада приятно лижет щёки.

- Из-за моей слюны или алкоголя?

- Ещё не решил, - Чонгук возвращает чужие слова, так же пожимая плечами, но Чимин подкола не улавливает, снова прикладывая горлышко ко рту.

- О чём ты думаешь прямо сейчас? - внезапно интересуется Пак, пока передаёт соджу.

- О твоей слюне, - усмехается Чонгук, действительно не в состоянии поразмышлять над чем-то более увлекательным, - а ты?

- Не знаю, мне хорошо, а я в такие моменты ни о чём не думаю.