- Знаешь, как говорят? Самая сложная проделка для детей — это съехать от родителей.
Чонгук смотрит на мерцающую в темноте заставку ноутбука и прижимает телефон ближе к уху, как если бы в такое позднее время кто-то может услышать принадлежащие только ему слова Юнги. Странно, но люди уменьшают яркость на телефоне и увеличивают искренность, когда на улицу опускаются сумерки. Голос Мина на удивление бодрый, но немного перебивается порывами ветра. Звонок разбудил Чона около часа назад. В ответ на тихое и сонное «да» он получил шквал такой отборной ругани, что если бы за каждое плохое слово Юнги получал доллар, то с лёгкостью накопил бы на учёбу в университете. Из всего многообразия слов Чонгук понял, что не имел право динамить Мина столько времени и отвечать «ебучими смайликами». Необычно слышать, что кто-то может посоревноваться с бабушкой нотками волнения в голосе. Ещё удивительнее, когда за тебя переживает пятнадцатилетка, но, по всей видимости, постоянная опека над братом и сестрой вплелась в характер Юнги особенным образом, присущим только строгим родителям. А именно — чем жёстче и громче слова, тем сильнее объятья заботы вас сжимают, даже если вам не нравится обниматься.
- Хулиган из меня так себе, - Чонгук зевает прямо в динамик, хотя вроде бы чувствует себя достаточно бодрым, чтобы продолжать беседу.
Он чувствует себя достаточно бодрым всегда, когда речь заходит об общении с другими людьми. До этого момента они с Юнги никогда не созванивались так поздно, всё ограничивалось редкими встречами и переписками, редко когда звонками, чтобы договориться о месте следующего рисунка. Чонгук много писал об их общении в ежедневнике, переносил интересные фотографии рисунков на компьютер и пачками высылал, чтобы услышать экспертное мнение. За всей этой волокитой увековечивания собственных новых эмоций постоянно забывает спросить, почему Мин продолжает поддерживать с ним контакт вот уже две недели.
Так, зачем он позвонил?
- Когда-нибудь придётся съехать от бабушки.
- Это не то же самое, что съехать от родителей, - бормочет Чонгук.
- Потому что она старая и скоро умрёт?
Судя по некоторым шуткам, которые Юнги ему высылал, он фанат чёрного юмора, но сейчас в его голосе не звучит даже намёка на веселье. А ведь диалог всего лишь начался с истории о том, как Чонгук в первый раз попробовал алкоголь с Чимином и шугался каждого шороха, когда медленно в темноте поднимался по лестнице в комнату, пытаясь не разбудить бабушку.
- Обычное течение жизни никто не может отсрочить. Если бы кто-то мог, то люди в больнице жили бы бесконечно долго под чужим наблюдением.
В этом есть зерно правды, ни одного пожилого человека не спасло чьё-то соседство. Да и любого человека. Когда ты отстранён от людей, то замечаешь, насколько их на самом деле много и насколько им всем плевать друг на друга. Одинок не ты один, одиноки все, просто по-разному. Одиночество Чонгука, как болезнь, но не страшная и разрушительная, а тяжело излечимая. Врачи говорят, что правильная постановка диагноза это восемьдесят процентов успеха, так вот, у Чона не рак, не аутизм, не ПТСР, в нём просто стоит блок, который не даёт понять принцип социальных взаимодействий. Это не тяжелее, чем любое вышеперечисленное заболевание, но это тяжело. Ты живёшь и не можешь найти причину, копаясь сначала в мире, а потом в себе, и чем глубже копаешь, тем меньше находишь. Если бы люди могли тыкнуть пальцем и сказать, что именно с ним не так, может, он бы нашёл лекарство. Но тут включается одиночество других людей, им не важно, что с тобой, потому что внутри каждого идут раскопки. Люди, как паразиты, пытающиеся присосаться к кому-то другому, чтобы стало легче, но никто не может разделить эту боль, потому что у всех она уникальна. И с каждым оборотом планеты люди всё больше и больше теряют навык общения, концентрируясь только на себе.
Чонгук тяжело вздыхает, пытаясь устаканить мысли в голове, и пальцы сами по себе тянутся сжать заживающие на локте царапины.
- Ты бы съехал от отца?
Шум ветра переносит ступор Юнги тишиной сквозь динамик, он явно не ожидал этого вопроса. Но в желудке Чона всё ещё плещутся остатки соджу, разделенного с Чимином, а в голове вместе с адреналином стучит кровь из-за удачного скрытия факта выпивания от бабушки, мирно спящей у себя в комнате. Поэтому он позволяет своему языку выражения, которые при любом другом разговоре остались бы во рту.
- Не сравнивай, у меня дети, - тяжело выдыхает Мин.
- Хм.
- Что «хм»?
- Почему это должно быть аргументом? У них есть отец, который может о них позаботиться.
Чонгук не видит, но знает, что Юнги хмурится.
- Нет.
- Значит, их соседство тоже не спасёт от смерти?
- Это точно Джуди? - наигранно удивляется Мин, капая ядом. - Ты говоришь о смерти моих детей.
- Значит, тебя не бесит, когда после трагедии люди говорят: «Как жаль, она была такая молодая», и когда умирает кто-то старше сорока, люди сочувственно жмут плечами и кивают.
Вновь повисает тяжелое молчание, пока в голове Юнги крутятся шестерёнки, а Чонгук пытается понять, не сказал ли он чего-то совсем лишнего.
- Да, ты прав, - звучит сокрушенно и очень тоскливо, - это не честно, просто по-другому среагировать не получится. Мы не знаем, был человек в сорок лет счастливее, чем в двадцать, и кто из них правда наслаждался жизнью.
- Надеюсь, Илон Маск с этим разберётся и придумает какой-нибудь счётчик счастья.
- Как думаешь, какая была бы твоя отметка по десятибалльной шкале, где один это «сегодня остыл не чай, а я», а десять это «лучше быть не могло».
- Тебе нужны данные сегодняшнего дня или средний показатель? - Чонгук откидывается головой на спинку стула.
- Сегодня.
- Думаю, семь, — перед глазами стоит грустный тёмный рисунок кита, размывающийся в синюю макушку Чимина, мурлыкающего английскую песню, вторя странному плавному танцу, - а у тебя?
- Сегодня я ноль, - отрезает Юнги холодным тоном с оттенком тоски, будто хочет поделиться, но боится показаться слабым.
- Расскажешь? - мягко спрашивает Чонгук, не желая настаивать на вспарывании чужой раны.
- Пока не могу, - вдох-выдох, - расскажу, тогда же, когда и про «Глаза».
Дыхание Чона становится на паузу, маленькая копия болезненных розовых глаз в ежедневнике периодически напоминает о себе, когда он просматривает записи. И терпеливо ждёт, пока Мин соберётся с духом и расскажет эту историю и, если до этого надежда была лишь призрачной, то теперь она имеет все шансы воплотиться в реальность. Судя по всему, тяжёлую и невыносимо болезненную, но искреннюю и доверяющую.
- Ты позвонил, потому что не можешь сказать?
- Мы можем просто помолчать?
Чонугк проглатывает смиренное «ага», тихо поднимаясь со стула. Колёсики немного скребут пол, и он застывает с телефоном у уха, прерывисто дыша, чтобы дать себе время исчезнуть на случай, если бабушка заглянет. Предыдущий звук не становится тише оттого, что между последующими появляется интервал, но люди делают много глупых вещей, чтобы скрыть что-то. Ни один из предполагаемых страхов не сбывается, поэтому Чон продолжает привычный путь к окну. Одним пальцем отодвигает шторку и смотрит на пустынный ночной пейзаж. По сравнению с одиннадцатью часами вечера света в окнах осталось мало, горят лишь уже привычные огоньки. Один из них — аджумма, про которую забыли внуки, вяжущая день и ночь. Видно, как в полоске света её маленькая скукоженная тень двигает плечами, очевидно перебирая спицы. Другой — недавно переехавшая семья через два дома, которая пытается спасти свой брак, изолируясь от шумного центра, но вот уже какую ночь Чонгук видит мужа, засыпающего в одиночестве на диване с какими-то бумагами в руках. И последний — окно маленькой девочки, чья мама из-за тяжёлой работы оставляет её с няней, проводящей ночи за просмотром телевизора, пока ребёнок в одиночку борется с монстрами. Хочется верить, что искусственный свет люстры греет всех этих брошенных людей, но Чонгук предпочитает прятаться в темноте, закрывая собственное одиночество шторами и опущенным выключателем. Он надеется, что когда-нибудь эти люди смогут вернуться в темноту без страха остаться один на один с ночной отречённостью, а с другой стороны, боится, что они, узнав про его подглядывания, спрячут собственную изоляцию, как это сделал он сам. Тогда, он останется совсем брошенным, как Peeping Tom.
Его тело покрывается мурашками, когда Юнги слишком шумно выдыхает в динамик, собирая голос по частям, чтобы снова начать говорить.
- Значит, этот Чимин та змея из райского сада?
- По твоему, я съел Эдемское яблоко? - изумляется Чон затронутой теме.
- Явно откусил от него кусок, - хмыкает Мин, - было вкусно?
- Вообще-то, соджу было мерзким, но теперь мне страшно. Если это Эдемское яблоко, то как скоро я почувствую свой задницей грешную землю?
- Когда Бог узнает о грехе, - Юнги даже не пытается сдерживать издевательский смех, - ну, или как ты там зовёшь бабушку.
Чонгук хмурится, возвращаясь к кровати, и плюхается на неё попой. Приземление выходит лёгким и мягким.
- Главное, не кусай больше, чем сможешь проглотить, - деловито советует Мин, отсмеявшись.
Несмотря на противоречие, всегда обжигающее грудь при разговоре о бабушке, Чонгук понимает, что за прошедшие несколько дней их разлуки успел соскучится по колкости Юнги.
- Может, встретимся на неделе?
- Ну, я даже не знаю... - в тоне проскакивает скучающая интонация, - вдруг твой новый друг будет против.
- Серьёзно? - восклицает громче положенного Чонгук и тут же зажимает рот рукой, после переходя на шёпот, - чтобы пробудить в тебе ревность нужно просто один раз сказать, что хочу порисовать один?
- Я с детства боюсь щекотки, моя ревность объяснена.
- М-да, но у меня нет нового друга только... Подожди-ка, то есть мы друзья?
- Я отключаюсь, - тут же прерывисто дышит, видимо, почувствовав смущение.
- Ты не може...
«Пип. Пип. Пип» - бездушно выплевывает динамик, пока щеки Чонгука согревает тёплая улыбка.
*
Утро — странный период суток. По идее, оно должно неторопливо собирать твой исчезнувший во снах образ воедино, подкрепляя тело силам для предстоящих будних дел. После пробуждения организм особенно уязвим, поэтому это идеальное время, чтобы наполниться радостью и бодростью от мэщильчха, послушать музыку для медитации и сделать хотя бы базовую зарядку. Но это всё в фильмах, дорамах и клипах, а в реальности... Нужно выключить противную трель будильника и найти в себе силы встать до второго, как-то почистить зубы, забив на положенные две минуты, потому что скопленное время пойдёт на заталкивание завтрака, поесть тем, что не вызовет спазмы желудка, и одеться во что-то, не помявшееся в шкафу. И вот, ты уже раздражённый, уставший и ужасно сонный, а время ещё не перевалило за восемь утра. О каком удовлетворении жизнью может идти речь? И вряд ли музыка для медитации, играющая на скорости 2х, в набитом такими же злыми людьми автобусе способна как-то исправить положение. Она, как пуговица на джинсах, которая после плотного приёма пищи еле скрепляет два куска ткани вместе, держит нервную систему людей, чтобы кого-то не убить.
Утро после алкоголя — предсказуемое, но неприятное. Чонгук разлепляет сухие глаза в пять утра, чувствуя, как мочевой пузырь готов разорваться на части, а язык нащупывает на зубах налёт, пока горло пытается проглотить воздух, вместо привычной слюны. Его не тошнит, и голова не раскалывается на части, но всё же первая проба алкоголя не проходит без последствий. Он моет руки после туалета и спускается вниз на кухню, чтобы набрать стакан воды, не ожидая увидеть там бабушку. Видимо, утро в старости — издевательское, ведь организму с годами нужно больше сил, но ты просто перестаёшь спать.
- Хорошо себя чувствуешь? - взволнованно лепечет бабушка, когда замечает его фигуру в дверях и пристально вглядывается в лицо, - опух-то как.
- Просто лёг поздно, - отмахивается Чонгук, проводя языком по кромке зубов, жалея, что не почистил их. Вдруг от него пахнет алкоголем?
- Заканчивал бы ты со своими гульками, лето — время, чтобы отсыпаться перед учёбой, - она строго сводит брови на переносице, потирая костяшки пальцев.
- Ну, мне в радость заниматься этим проектом, - имеет в виду фотографии граффити.
Бабушка снова смотрит на ладонь, глубоко вздыхая, пока Чонгук проглатывает целый стакан воды.
- Это хорошо, что тебе что-то нравится, - она тяжело поднимается из-за стола, мягко треплет его волосы, и с нечитаемым выражением лица уходит в сторону лестницы.
Чонгук слушает, как отдаляются шаги и прикрывается дверь в комнату, и только после этого поднимается следом. В спальне оказывается ужасно душно, поэтому он открывает окно на проветривание и по привычке берёт телефон с тумбочки. Цифра пять на экране ничуть не радует, ведь заснуть в такое время крайне сложно, но мысли об этом быстро проходят, когда он видит сообщение с незнакомого номера, полностью открывшееся в уведомлении:
/станция сеул, завтра в пол пятого(спасаю своего кита от одиночества), Сохи встретит тебя/
«Привет» странным образом крутится в голове интонацией Чимина. Он несколько раз перечитывает сообщение, особенно пропитываясь нежностью к строчкам про кита. Острое желание написать об их встрече и общении в ежедневнике разгорается где-то в груди, и, наплевав на страх перед бабушкой, Чонгук садится за письменный стол. Но ничего путного в голову не лезет, потому что взгляд застывает на шкафу с мыслями «что бы надеть» и «как спрятать рану на локте». Обычно его голову не посещает подобное, но перед компанией Чимина совсем не хочется оплошать. Картинки с вечеринки со старшекурсниками, одетыми со вкусом, пусть и не в самые дорогие вещи, заставляет жалобно вздохнуть. Ведь тогда Чимин стоял с компанией и даже кого-то трогал, а значит, кто-то из них тоже завтра, точнее уже сегодня, прибудет на ту же станцию. Чон раскрывает дверцы шкафа, надеясь увидеть там гардероб Ким Кардашьян, но на деле сталкивается лишь со своими поношенными вещами.
*
Чонгук топчется у станции метро уже целых пять минут, выискивая глазами в толпе человека, напоминающего Сохи, но проблема в том, что он не знает, как она выглядит, и это напрягает ещё больше. Даже поездка в вагоне прошла спокойно из-за перманентного страха опоздать, быть может, одна тревожность искоренит другую. Клин клином, так сказать. С пяти утра он не сомкнул глаз ни на минуту, то ли потому что в итоге записал всё о знакомстве с Чимином, то ли потому что долго, мучительно долго, выбирал что надеть, то ли потому что потом бабушка принялась громко пылесосить. В общем, причина ему до сих пор не ясна, но в итоге он всё равно нацепил чёрные спортивные шорты с какой-то английской надписью сбоку и свободную того же цвета водолазку. Чёрный — это классика, а классика — всегда беспроигрышный вариант.
Чонгук уже думает написать Чимину и хотя бы попросить фотографию Сохи, но тут он слышит собственное имя, проносящееся по улице громким девичьим голосом. Он поворачивает голову в сторону, и его челюсть чуть-ли не падает с грохотом. Полненькая девушка не слишком высокого роста смотрит по сторонам, не переставая выкрикивать его имя. Чёрные шорты едва прикрывают широкие бёдра, а белый кроп-топ показывает этому миру чью-то влажную фантазию, завершает же этот образ алый боб, подсбившийся из-за ветра. Чон подбирает упавшую челюсть и идёт к девушке, пока вокруг не стало слишком много косых взглядов.
- Привет, - она обнимает его, со всей силой прижимая к груди, так что со стороны это может показаться даже чем-то неприличным, - прости, меня бесит приходить во время, по крайне мере, так говорят друзья.
Для впервые встретившихся они и вправду слишком долго обнимаются, и всё это время Чонгук размышляет, куда положить руку, чтобы не задеть никакую открытую часть тела. В итоге, просто немного притягивает её за плечи. Несмотря на весь абсурд ситуации ему приятно обниматься при встрече, это невольно располагает к общению и даже немного расслабляет. Сохи отпускает его с самой широкой и счастливой улыбкой, из-за чего прорези глаз закрываются щеками, напоминая все те милые плюшевые игрушки с дугами вместо глаз.
- Ты знаешь, в какую сторону идти? - спрашивает Чонгук, неловко поднимая уголки губ.
- Мы поедем на... - она немного щурится, заглядывая за его спину, а затем восторженно указывает пальцем в сторону, - вот этом автобусе.
Прогулка дала бы больше возможности пообщаться и узнать друг друга хоть немного, всё-таки шептаться в общественном транспорте то ещё удовольствие, но если дорога неблизкая, то неловких пауз может стать больше, чем разговора, поэтому Чонгук кивает, доставая из чехла телефона карту. Они заходят в относительно пустой автобус, и им по счастливой случайности удаётся сесть у окна. Пока Чон раскрывает рот, чтобы начать спрашивать о пункте назначения, Сохи с деловитым видом достаёт беспроводные наушники из шоппера. Он сглатывает от досады и волнения, но всё же произносит:
- А мы не поговорим?
- Успеем ещё, лучше смотри по сторонам, - она кивает на огромное окно и засовывает наушники, давая понять, что разговор окончен.
Чонгук имеет смутное представление, на что именно он должен смотреть, ведь по большей части Сеул — самое яркое и красочное место во всей Корее, которое он видит на фотографиях в Гугле, на заставке компьютеров в университете и на обоях многих иностранных студентов. Они двигаются вдоль небоскрёбов с массивными буквами в названиях, кучи серых бизнес центров, больше похожих на тетрис из-за квадратных окон, отражающих солнце определёнными формами, маленьких аниме магазинов с неоновыми рисунками из лампочек. И несмотря на то, что обычные районы Кореи сильно отличаются от этого многообразия, всё равно пейзаж ощущается чем-то родным. Несколько рекламных постеров с айдолами пестрят дорогими брендами и радостными улыбками, и Чонгук думает пересмотреть некоторые горячо любимые выступления. Он всё ещё не понимает, на что должен смотреть во все глаза, лишаясь разговора с новой знакомой, а потому уровень его внимательности постепенно падает от одного массивного здания к другому. Но спустя ещё несколько минут поездки Сохи толкает его локтем, не убирая наушников, и всё тело вытягивается в струну, готовясь к чему-то грандиозному, но на деле это всё та же Корея. Вот только высоток с каждым оборотом колеса становится меньше, а серости и недостатков в архитектуре всё больше, словно Сеул окружила мрачность, сдавливающая этот луч света. Чон смотрит на несколько детских площадок во дворах с качелями без сидушек, на здания, на которых, несмотря на лето, остались предупреждения о падающем с крыши снеге, но больше всего его задевает река Хан. На фоне этой мерцающей воды сняли кучу дорам, из-за чего её берега заполнены толпами туристов, но то ли так свет падает, то ли повышенная внимательность выдает плавающий на поверхности мусор и мутные пятна, перекатывающие серость домиков небольшими волнами, еле-еле разбивающимися о заграждение. Зависнув на окружающей обстановке, Чонгук чувствует уже сильный толчок в бок от Сохи, встающей с места. Погруженный в свои чувства, на ватных ногах он доходит до двери, пока она с щелчком прячет наушники в чехол.
- Ну как? - интересуется Сохи, впиваясь взглядом в его лицо.
- Никогда не замечал этого, - скомкано бубнит Чонгук, не зная, как выразить наполнившую его мозг тяжесть.
- За это мы любим Чимина, - с тёплой улыбкой говорит Сохи, выходя из автобуса.
Они идут по асфальтированному тротуару, огибающему небольшие дома без единой машины у подъезда. Видимо, люди здесь передвигаются в основном пешком или на общественном транспорте.
- Где вы познакомились? - внезапно интересуется Чонгук, когда жилой район сменяется старым парком с витиеватыми дорожками.
- Учимся вместе на филологов, много читаем, пьём и ненавидим «Отцы и дети», - глаза Сохи горят от энтузиазма, словно она батарейка с кучей энергией, неспособной к высвобождению.
- Что не так с «Отцы и дети»?
- Ды много чего, все твердят о важности различий между поколениями, но какой в этом толк, если всё можно описать одной фразой, - Сохи собирается продолжить, но Чонгук тихо её перебивает.
- «О времена, о нравы»?
- Любишь читать? - они проходят через беседку, половицы которой жалобно трещат.
- В детстве много читал, а потом времени стало не хватать.
- Вот именно, время. Это единственная разница между нами. Мы его не чувствуем, точнее, его потерю, поэтому жестоко высказываемся и хотим изменить всё и сразу, а они... Они просто живут в маленьком мирке, где после тридцати внезапно наступает сорок. Зачем писать об этом роман?
Сохи ждёт ответа, когда они покидают парк и останавливаются перед небольшим заброшенным зданием. Но Чонгук только жмёт плечами, не помня детали произведения, да и побаиваясь соревноваться с филологом в понимании книг. Его внимание переключается на заброшку, оставленную в ещё большем беспорядке, чем парк. Краска кусками слазит с фасада здания, оставляя уродливую светло-жёлтую шелуху у ступенек и под окнами, заколоченными деревом. В некоторых местах проглядываются кирпичи, и в образовавшихся рядом дырках растёт ярко-зелёная трава. Оно одноэтажное с небольшим окошком на чердаке, в котором из-за отсутствия посетителей скопилась вся темнота и грусть этого места. Судя по всему, железные ступеньки спилены и распроданы на металл, а фонарь, стоящий рядом, разбит и даже не обклеен объявлениями о помощи наркозависимым. Над заколоченной дверью висит выгоревшая на солнце вывеска «Кафе». Сохи даёт время всё детально рассмотреть, прежде чем направляется в обход здания. Чонгук, как сомнамбула, следует за ней, попутно доставая телефон, чтобы сделать фотографию, но...
- Не надо, Чимину это не понравится, - нотка опасного предупреждения звучит в её голосе так высоко, что Чон чувствует, что у него буквально нет выбора.
С другой стороны картина не лучше, но железная дверь слишком новая для общего антуража, а бетонные ступеньки неаккуратно покрашены в красный. На соседней стене той же краской красуется кривая надпись «Только для ебучего персонала». Сохи несколько раз стучит в дверь, и спустя несколько секунд она распахивается, являя на солнечный свет запыхавшегося Чимина, лицо которого тут же расползается в улыбке. Девушка приветливо его обнимает, что-то шепча на ухо, пока Чонгук мнётся у входа, не зная, что делать.
- Ждёшь особого приглашения? - выдыхает Чимин, когда Сохи проходит вглубь.
- Думал, что уже получил его, - Чонгуку тоже отчего-то хочется вытолкнуть воздух из лёгких, как какой-нибудь ненужный элемент, препятствующий ровному дыханию.
- Боишься? - глаза Чимина сужаются, пока он грациозно склоняет голову вбок.
- Не знаю, чего ожидать.
- Посмотришь на мою Корею, - он шире распахивает дверь, отходя в сторону, и Чонгук, всё-таки выдохнув, делает шаг вглубь.
В помещение немного пахнет пылью, но в целом тёмный коридор с небольшой жёлтой гирляндой выглядит ухоженно. Сбоку от двери стоит деревянная вешалка, узорчатая верхушка которой болтается из стороны в сторону от тяжести висящих на ней чехлов с одеждой. Чонгук проходит в одну большую комнату, слыша, как за спиной гремит железный замок, и Чимин мягкой поступью идёт к нему. Посреди стоит коричневый кожаный диван, совершенно новый, а окружают его три кресла. Сохи плюхается в одно из них, забрасывая ноги на подлокотник. Над головами ещё двух человек весит шоколадная люстра-таблетка, желтизной освещая небольшое пространство, словно они в кино и это центральное место действия. Стены украшают новенькие бежевые обои с тёмно-коричневыми рисунками различных цветов.
- Сохи хорошо рисует, - сообщает Чимин, внимательно следя за его взглядом.
Сбоку у стены Чонгук видит небольшой столик с термосом с кипятком, корзиночками с пакетиками чая и растворимого кофе и несколько коробок со сладостями. Напоминает клуб, где собираются люди, признающиеся в грехах, и Чону стыдно, что он не принёс ничего, чтобы сказать: «Я — одиночка». Над столиком булавкой прикреплен лист А4 с аккуратными буквами, выведенными карандашом: «Если вы всерьёз хотите разочаровать родителей, а к гомосексуализму душа не лежит — идите в искусство». Ироничная улыбка трогает губы, и Чонгуку уже хочется спросить, считаются ли прыжки на диване искусством, но потом взгляд перемещается, и он застаёт лёгкий прыжок Чимина на небольшую сцену. Видимо, когда кафе работало, на ней выступали малоизвестные артисты, а сейчас она — самая отремонтированная часть помещения. Обита новыми досками, идеально стыкующимся друг с другом, и блестит от чистоты. Позади тонкой фигуры Чимина полностью стену полностью закрывают белые медицинские бинты, а прямо под ней располагается небольшая музыкальная колонка.
- Не похоже на здание компаний, а? - улыбается Чимин, собирая синие волосы в небольшой хвостик на затылке. Он в белой обтягивающей майке, открывающей плечи и немного ключицы, одна штанина спортивных штанов закатана до колена, и на голой коже нет ни единого волоска, а стопы прикрывают чёрные чешки.
Чонгук не успевает переварить полученную информацию и лишь нелепо кивает, как будто притворяется, что понимает значение слов «возрастание ставки по кредиту» и «карбонат бутана». Внутренность этого небольшого кафе действительно не похожа на ни один тренировочный зал для айдолов, а экстерьер больше подходит для декорацией к фильму ужасов, но отчего-то в ушах Чона стоит пульсация, и то ли это его сердце, то ли сжимание артерий этого уютного полу-пустого здания, где существует искусство. Странно понимать, что как обыватель Кореи ты ценишь именно такие места, но если будешь показывать город туристу, то отведёшь его в шумный центр. Как будто новоприбывший человек никогда не сможет понять эту наполненность родины без красивой внешней оболочки.
- С Сохи ты уже знаком, - продолжает Чимин, выводя его из лёгкого ступора. Он указывает рукой в сторону парня с иссиня-чёрными волосами, уложенными лаком назад. Чонгук изумляется его идеальному профилю с тонким носом, - Хосок — моя муза, а рядом с ним Ксяожи, она ни черта не понимает по корейски, но ни копейки не берёт с нас за мытьё полов, так что... Она просто здесь, - он показывает ей большой палец вверх, и женщина, выглядящая на сорок лет, хотя, возможно, ей меньше, лениво отвечает тем же, делая большой глоток из бутылки пива.
Хосок коротко кивает Чонгуку, не удостаивая того взглядом, что-то ища в телефоне с разбитым экраном, а Ксяожи хлопает рукой с потрескавшимися кончиками пальцев по поверхности дивана. И Чон, благодарно улыбаясь, садится рядом.
- Так... что вы тут делаете? - наконец спрашивает Чонгук, хотя слова покидают горло с трудом, словно изнутри оно натёрто наждачкой.
- Всё, что захотим, но фотографировать и что-то снимать нельзя — это единственное правило, - улыбается Сохи, доставая из сумочки небольшую шайбу со странными пакетиками, и один из них кладёт под губу, - хочешь? - заметив заинтересованный взгляд Чона, с улыбкой предлагает она.
- Не развращай мне ребёнка, - строго обращается к ней Чимин, всё с той же мягкой улыбкой, а затем переводит внимание на Чонгука, - просто смотри.
Хосок что-то нажимает в телефоне, и через колонку льётся приятная медленная мелодия, к которой спустя несколько секунд прибавляются английские слова. Чимин лежит на сцене, свернувшись в комок, и в какой-то момент песни его плечи начинают подниматься выше, словно имитируя глубокие вздохи. Он медленно выпрямляет сначала одну ногу, а затем возвращается в изначальное положение, после чего делает то же самое другой ногой. Переворачивается на спину и выпрямляет ноги, начиная делать ими шаги и медленно тащить тело вверх по небольшой сцене, руками изображая что-то вроде пантомимы, как будто пробивая невидимую стену. Талия несколько раз скручивается вправо и влево, а ладони ложатся на плечи, обнимая. Он остаётся в этом положении несколько секунд, а затем полностью расслабляется, лежа безвольным камнем, но на этом всё не заканчивается, и его несколько раз подбрасывает вперёд. Этот странный танец сильно отличается от тех движений у магазина, всё его тело кажется маленьким, как у младенца, и одновременно с этим, он держит внимание трёх человек, как самый значимый предмет в комнате. В какой-то момент песни голова Чимина поворачивается в сторону, и Чон видит его сморщившееся зажмуренное лицо. Несмотря на напряженность абсолютно каждой мышцы в теле, голова перестаёт двигаться совсем, будто все нужные движения она уже выполнила, постепенно плечи перестают участвовать в танце, а затем руки, только живот сильно надут и выпячен вперёд, когда отмирают и ноги. Он снова перестаёт двигаться, и лишь спустя мгновение всё тело будто сводит судорогой, и конечности хаотично дёргаются, а пухлые губы открыты, но никакого звука не издается. Мелодия подходит к концу, и он снова сворачивается клубком, закрыв глаза.
- Как думаешь, что это было? - низким голосом спрашивает Хосок, сначала не сводя взгляда с фигуры на сцене.
Чонгук чувствует на себе взгляды всех присутствующих в комнате, даже китаянки, которая выглядит всё понимающей. А Чимин смотрит, изогнув брови в ожидании, но со сцены не встаёт. Проверка. Он должен выразить какие-то мысли, но в голове лишь гул давно не играющей музыки. Итак, белые бинты — это самое простое, из чего можно развить мысль, если на сцене что-то есть значит, это средство передачи атмосферы, но чего? Чонгук лихорадочно вспоминает, где много кипенно белого цвета и бинтов.
«Больница», - подсказывает интуиция.
Хорошо, если это больница, то Чимин пациент, ведь доктора в больнице выполняют работу стоя, а не лёжа. Но что с ним? Если это операция, то почему он шевелится? Он упирается, может, его куда-то ведут? Но всё начинается и заканчивается одной позой, значит, нужно найти что-то общее между началом и концом. Как мы начинаем эту жизнь? Лёжа. А умираем? Тоже лёжа. Но это не предсмертная агония, музыка не та, значит это — агония в родах. Значит, он младенец, а это...
- Рождение, - выпаливает Чонгук после долгих минут обдумывания.
Внезапно Сохи радостно восклицает:
- Правильно!
Ксяожи упирается непонимающем взглядом в Сохи, она несколько раз кивает специально для неё, и женщина прижимает его к груди, немного потрясывая, пока Чонгук облегченно выдыхает. Чимин смотрит на него с гордостью, но Хосок поднимает брови вместе с верхним веком, втягивая губу, и он единственный, кто совсем не похож на радостного человека, будто он рассчитывал на провал.
- Что ж, теперь нам нужно подумать, как обозначить мать, все свободны, - только и говорит он стальным голосом.
Чон непонимающе хлопает глазами, пока Сохи отходит к стене и достаёт из под губы пакетик, убирает его, а затем поднимает с пола баночку с коричневой краской и мокрую кисточку принимается дальше расписывать цветы на стене. Хосок забирается на сцену и начинает снимать бинты. А Ксяожи остаётся на диване, но теперь ложится на него, вытягиваясь, и прикрывает глаза, собираясь спать. Чимин мягким движением зовёт Чонгука к столику с термосом, где наливает в кружку кипяток и опускает туда чайный пакетик.
- Здесь ты можешь быть одиноким, - тихо говорит он, делая глоток.
- Я думал, это кружок талантов, - бубнит Чонгук.
- Нет, мы все здесь кто-то и никто, - выдыхает Чимин, оглядывая пространство вокруг, - что-то умеем, но никому не показываем.
- Тщеславие, своего рода, - шутит Чонгук.
- Называй, как хочешь, главное наслаждайся и думай.
Чонгук распрямляет напряженные плечи, недолго наблюдая за губами Чимина, обхватывающими край кружки, за руками Сохи, выводящими новые узоры, беззащитным телом Ксяожи, развалившейся на диване, а когда смотрит на Хосока, то не верит собственным глазам. Тот высыпает что-то белое во впадину между большим пальцем и запястьем, а потом приближается к этому месту носом. Порошок магически испаряется, как волшебная пыльца.