В две тысячи втором году Всемирная организация здравоохранения заявила: «насилие является центральной проблемой здравоохранения во всём мире». На каждую смерть в результате насилия приходится десятки случаев госпитализации, сотни посещений отделения неотложной помощи и тысячи приёмов врачей. Интересно, что в эту статистику входит суицид, но не насилие, совершаемое над собой. Речь сейчас не о телесных наказаниях, а о насильственных чувствах. О тех днях, когда мы покупаем себе горячий напиток, обжигаемся при первом глотке, но продолжаем пить, потому что потратили деньги, которые не заработали, потому что старшее поколение бесконечно твердит, что холодный чай — это издевательство. О тех ночах, когда мы боремся со сном, чтобы ещё хоть час попереписываться, потому что человек по другую сторону экрана делает нас особенными, потому что его восхищает наш музыкальный вкус и любимый фильм. О тех минутах, когда мы после ванны рассматриваем себя в зеркале и не можем смириться с тем, что никогда не станем такими же красивыми как Белла Хадид, даже если выщипаем брови и каждый день будем давить прыщи. И о самых страшных моментах, когда после голосового сообщения друга, мы внезапно слышим свой голос, искаженный динамиком, и внутренне съёживаемся, надеясь, что не звучим так в жизни. Как мы можем осознавать, что это насилие, если даже Всемирная организация здравоохранения считает это пустяком? Иногда, чтобы справиться с этим разочарованием в себе, мы вспоминаем детство, где самой большой проблемой был непишущий фломастер. Если мы результат нашего прошлого, тогда как из тех беззаботных детей получились мы — полные презрения, стыда и смущения люди? 

Чонгук не открывает глаза, хотя и в полной темноте больше не остаётся. Под векам пляшут красные точки, лучи солнца светят прямо на лицо. Он хмурится и отворачивает голову в сторону, утыкаясь щекой в подушку. Сначала чувствуется мягкость ткани, а затем как половину лица сводит от боли. Настолько сильной, что нервный импульс не перестаёт поступать в мозг с сообщением о дискомфорте, даже когда Чон снова переворачивается на спину. Повреждённая половина лица ощущается как выпуклая часть антистресса, который со всей силой сжали в кулаке. Подушечками пальцев он прочерчивает линию по огрубевшей коже с небольшой корочкой и жмурится, когда доходит до скулы, куда пришёлся первый удар. 

- Су-ука, - тянет охрипшим ото сна голосом под аккомпанемент чьего-то смешка. 

Он лишь надеется, что это не отделение неотложной помощи, где бабушка с доктором ждут его пробуждения. Но в воздухе витает всё тот же запах горелых листьев, а не медикаментов, и Чонгук немного успокаивается, понимая, что где-то рядом Хосок. И хотя раньше этот запах бил в нос и раздражал, в данной ситуации он приносит спокойствие, как все ароматические палочки, которыми бабушка раньше украшала их дом. Глаза открываются медленно и неохотно, и первое время картинка плывёт разноцветными бликами, будто вечеринка не закончилась несколько часов назад вместе с его падением в темноту. Но потом Чон промаргивается, чтобы палитра цветов схлынула вместе с парой слезинок, а красный, зелёный, жёлтый и синий всё ещё украшают стену напротив. Хочется посмеяться, что он попал в идеальный дом Юнги, но разница почерков так и бросается в глаза. Буквы размашистые и неаккуратные, будто писали в спешке или в неадекватном состоянии. Чонгук приподнимается на локте и щурится, фокусируясь, как камера фотоаппарата перед вспышкой. Слова соединяются в строчки, и местами не хватает пробелов, но Чон напрягается и начинает читать про себя, едва двигая губами: 

«Я как рыба в воде питаюсь музыкой»

Неразборчивый набор звуков, а это именно звуки, Чонгуку приходится пропустить. 

«Движусь, стоя на одном месте

Делаю всё своим, делаю всё верно

Опять чья-то любимая песня

Это половина моей жизни, причина жизни, счастье жизни

Моя мотивация выживать»

Словосочетание «любимая песня» обведено в круг и несколько раз подчёркнуто. Видно, что на некоторых строчках рука срывалась, скатываясь вниз, из-за чего много текста оказалось перечёркнутым. Одни буквы занимают три строчки, другие, совсем мелкие, — одну. Если бы почерком можно было показать лихорадку, наверное, она бы выглядела именно так. В каком-нибудь музее люди бы подумали, что эта стена несёт за собой глубокий смысл, даже если бы не смогли разобрать ни слова. Чонгук поворачивает голову вправо и натыкается на такую же исписанную стену, затем — влево, и силуэт Хосока лишь немного загораживает буквы сзади. 

- Сейчас тебе полегчает, Чимин ушёл за пивом, - тонкие губы изогнуты в сочувственной улыбке, но когда Хосок открывает рот, чтобы сделать глубокий вдох, линия смыкания оказывается ярко-красной, будто остатки нестёртой помады. 

Чонгук больше машинально, чем после долгого обдумывания, понимает, что это кровь. Он ведёт сухим языком по внутренней стороне щеки и натыкается на ранку, покрытую корочкой. Нестерпимый вкус железа с ночи стоит во рту, видимо, зубами он разодрал полость рта. Не считая этого боевого ранения и опухшей половины лица, отделался он малым испугом, даже в статистику о насилии не попал. Зато Хосок выглядит как кукла, которую долго били головой об пол. К землистому оттенку кожи и ожогу над верхней губой прибавились две небольшие язвы. Одна на подбородке, а вторая на щеке. Белки глаз немного покраснели, и моргает он как-то слишком медленно. 

- Ты вообще спал? - первое, что приходит на ум Чонгуку, когда он взглядом спускается к трясущимся рукам с зажатым между пальцами косяком. 

Пепел осыпается на пол, не выдерживая тряски, а Хосок смотрит пустыми глазами, то на него, то на входную дверь. 

- Ты никогда не получал по лицу до вчерашнего дня? - незаинтересованно спрашивает он. 

Его исхудавшее тело в чёрной толстовке грузно валится на кресло, стоящее перед небольшим деревянным кофейным столиком. Он откидывает голову назад и прикрывает глаза. Не смотря на заданные друг другу вопросы, в пространство между атомами забивается тишина. Она не неловкая или тяжёлая, наоборот, в ней слышны мысли о предстоящем диалоге. Чонгук и Хосок не первый раз остаются наедине, но впервые на неопределённый промежуток времени. Одно дело — перебросится парой фраз перед уходом, а другое — найти тему для долгого разговора. Это требует фантазии и базовых знаний о человеке. До этого момента их связующей точкой в общении был Чимин. Пак перебивал, направлял, вставлял шутки или размышления, но сейчас им не на кого переложить эту ношу. Когда ты знакомишься с другом друга, то важным моментом является именно то, как тебя представили. Обычно люди выдают максимально бесполезную информацию: «Это Сохи, она учится на филолога. Это Бинх, мы вместе ходили в садик. Это Лин, мы вместе учимся». Так и хочется сказать: «Здорово, но на сайте знакомств анкеты более красноречивые, чем эти сухие выжимки из биографий». Общение строится на взаимном интересе или на общих просмотренных аниме, если вам четырнадцать лет. Какой интерес должен возникнуть к человеку, с которым ты в пять лет делил один горшок? Но Чимин представил Хосока как музу, назвав личным вдохновением. Эта информация — интригующая, но что с этой интригой делать, они вдвоём не знают. 

- Некогда было спать, нужно было всех выгнать и поставить на место мебель. Если не убирать её каждый раз, то её загадят или твоя голова вчера приземлилась бы на этот столик, - будничным тоном объясняет Хосок, немного ведя рукой в сторону.

- Ты их всех знаешь? - изумляется Чонгук, вспоминая вчерашнюю толпу. 

- Если бы знал, то не делал перестановку, - Хосок смолкает, но потом понимает, что бытовой разговор нужно растягивать как жвачку, пока не придумается тема поинтересней, - в основном, это люди из соседний подъездов и их друзья. Так, получал по лицу или нет?

- Нет. Наверное, я был слишком незаметным, чтобы вызывать у кого-то злость или радость, - Чонгук касается больной щеки и понимает, что привычную точку зрения произносит в прошедшем времени.

Хосок понятливо хмыкает, но ничего больше не говорит. Они оба думают о Чимине, надеются, что он придёт раньше, чем к тишине присоединятся неловкость и тоска. 

- Это такое ноу хау в дизайне? - всё-таки решается уточнить Чонгук, рассматривая исписанные стены от потолка до пола. 

Некоторые строчки рифмуются и написаны столбиком, другие больше похожи на размышления, вытянутые в строчку, будто под рукой не оказалось блокнота. Выглядит довольно жутко вкупе с образом жизни, который ведёт владелец квартиры. Хосок оглядывает стены скучающе, будто забыв, что буквы восковыми мелками вместо обоев это что-то необычное. 

- Смотрел фильм «Кенди»? - интересуется он, чтобы объясниться. 

Чонгук, к несчастью, отрицательно машет головой. Хосок вздыхает.

- А «Город Солнца» читал? - пробует он ещё раз.

Наконец-то Чонгук может с полной уверенностью сказать, что ему пригодилась философия, длившаяся целый семестр. Однако, связи между исписанными стенами и небольшой книжкой об идеальном государстве не находит. Хосок, увидев его кивок, встаёт с кресла, тушит тлеющий косяк о пепельницу и идёт в соседнюю комнату, закрытую кисеей, расцветкой как в клипе «The Pussycat Dolls – Buttons». За дешёвым блеском пластика с золотым покрытием что-то падает и шуршит, иногда перекликаясь с отборным матом. Чонгук тем временем судорожно шарится по карманам в поисках телефона. К счастью, он лежит под его задницей, выпавший из кармана и даже без единой трещины на экране. Под большими цифрами времени горят несколько сообщений от бабушки:

/если мы в ссоре, это не значит, что ты можешь без предупреждения пропадать на сутки/ 

Было отправлено в два часа ночи, следующее пришло в четыре утра. 

/у тебя всё хорошо?/

С каждым словом ему становится стыдно, даже кажется, будто он чувствует запах средства, с которым бабушка моет полы, когда нервничает. Лаванда. Бабушка снова не спала из-за него ночь, а когда увидит синяк, наверняка, вообще с ума сойдёт. 

/я приготовила ччигэ, когды ты придёшь?/

В этом и состоит сложность семьи. Никто не разозлится на вас так, как это сделает близкий человек, но и никто не будет так ждать вашего возвращения домой. Можно сколько угодно злиться на родителей за несправедливость или грубость, но не стоит забывать, что после родов никто резко не взрослеет. Ты остаёшься таким же человеком, только обрастаешь количеством ответственности размером с жизнь ребёнка. Никто не способен справиться с этим идеально. Не тогда, когда чихаешь и невольно писаешь после родов. Когда ешь еду с пола, потому что ребёнок бросил её туда, и дойти до мусорки значит потерять его из поля зрения. Когда он разрисовывает стены дома фломастерами, после которых можно только поменять обои, а это стоит кучу денег. Когда плачешь от бессилия над прекрасной фотографией из Инстаграмма с идеально убранной квартирой и понимаешь, что больше такого не будет. Даже если ты хороший родитель, ты устаешь, злишься на себя и ребёнка, иногда на врача, который проводил роды, а иногда на мужа, который ушёл. И после всего этого ты делаешь с ребёнком уроки и всё равно его любишь. Это неидеально, но ты стараешься. К сожалению, есть те, которые не справляются, которые не готовы к этой ответственности, а ребёнок уже есть.

Чонгук хочет позвонить бабушке и сказать, что он в порядке, извиниться за отсутствие без предупреждения, но слышит, как Хосок уже шаркает к шторке, поэтому только пишет сообщение, пытаясь насытить буквы эмоциями. Он появляется с небольшой синей книжкой в руках, больше похожей на брошюру, которые раздают у метро религиозные фанатики. 

- Я не так крут, как эти философы из фильмов, поэтому зачитаю, - между пальцев шебуршат страницы, пока он ищет нужный момент, а когда находит, несколько раз кашляет, - ««Мудрость» велела расписать картинами стены всего города как снаружи, так равно и изнутри. Картины эти представляют собою прекрасное распределение всех наук...»

Чонгук ещё раз осматривает стены, пока Хосок продолжает читать, но общего зерна с идеей книги не находит. Ведь мелками расписаны текста песен неизвестных Чону авторов, но никак не параграфы из учебников или научных статей. 

- Мне кажется ты не совсем понял посыл книги, - со всей честностью Чонгук перебивает Хосока, пока тот не перешёл на другую страницу. 

И получает прямой уставший взгляд, а затем Хосок облизывает губы и откидывает книжку на кресло с небрежностью.

- Не все надписи имеют смысл, это я писал во время ломки. Книжка тут ни при чём.

- Тогда зачем читал? 

Хосок бегло жмёт плечами, снова смотря на строчки на стене. 

- Не хотел думать, что испоганил стены квартиры, как ребёнок? - будто сам себя спрашивает. - Иногда мы делаем хуйню, потому что хотим, а потом пытаемся объяснить другим, что это имеет какой-то смыл. Ведь если ты сделал отсылку, значит не дурак, - он снова дёргает плечами, а затем раздаётся спасительный звонок в дверь, и Чонгук едва может расслышать, как Хосок бубнит, - я, как ты заметил, не умею делать отсылки. 

Момент единства с чужим человеком утерян, и должно наступить облегчение, но теперь хочется поговорить подольше. Хосок обвиняет его в собственной глупости? Как от церковного хора он пришёл к квартире с убогими стенами? Почему ломка не напугала его? Почему он упомянул фильм «Кенди», если не собирался вкладывать в это какой-то смысл изначально? Как «дурак» может вдохновлять Чимина? Но при общем друге всё это не спросишь, ведь он это всё знает или, что страшнее, — никогда об этом не слышал. 

- Скучали? - протяжные гласные отскакивают от стен небольшой прихожки, пока Чимин с глухим стуком скидывает обувь. 

Чонгуку с такого ракурса его не видно, поэтому он вытягивается вдоль дивана ближе к подлокотнику, чтобы выглянуть из-за угла. Лёгкое головокружение и тянущая боль не препятствуют одолевшему желанию Чона увидеть ту потрясающую рубашку, что легко облегала тело Пака вчера. Но больше, чем взглянуть, ему хочется коснуться, удостовериться, что притяжение магнитов в его сердце и руке Чимина не было создано чарующим моментом. И красота того мгновения не растворится сегодня, как исчезает эстетика любой ситуации с окончанием трека в плейлисте. Когда проходит молодость, люди перестают зависеть от такого фактора как «вайб». Быть может, поэтому взрослое поколение отдаёт предпочтение радио. Из него музыка льётся нескончаемым потоком, в котором можно растворить бытовые проблемы на время и иногда порадоваться понравившейся песне. 

Однако, когда его сонное опухшее лицо выглядывает в прихожую, ни Пака, ни Хосока там не оказывается, слышен только их тихий бубнёж где-то в районе ванны или кухни, Чон так и не знает, как тут расположены комнаты. С тяжёлым вздохом он поднимается с дивана, пытаясь крепко устоять на ногах, и бредёт на приглушённые звуки разговора. Исписанными оказываются стены не только той комнаты, но и прихожей, коридора, даже белая деревянная дверь со слезающей краской поддалась натиску. 

«Все кончено, мои мечты сбылись.

Великое достижение сделано, моя доля сделана

Ничего больше, переплаты.

Круто уходить, когда ты хлопаешь в ладоши

Именно ради себя я разжег огонь.

Кто знал, что мир сгорит?

К тому времени, как я немного остываю, я уже вижу свои следы.»

К моменту, когда Чонгук дочитывает надпись на двери, ему уже кажется, что краску пытались содрать намеренно вместе со словами. Рядом с дверной ручкой красные следи от мелков напоминают небольшие кровоподтёки. Он старается запомнить слова, чтобы по возвращении домой погуглить, но удаётся ухватить лишь пару строк. Отвлекает его Чимин всё в той же невероятной рубашке. Он облокачивается о стену и кладёт носок ноги на сгиб колена. Чёрные джинсы ему явно велики, но вида не портят. Пак пятёрней зачёсывает синие волосы и вперивается в него внимательным взглядом. Так он смотрел на него разве что в первую встречу. 

- Значит, изучали репертуар, пока меня не было? - спрашивает Чимин, бросая быстрый взгляд на дверь. 

Чонгук слабо себе представляет, о каком репертуаре идёт речь, а вчитываться ему больше не хочется. Словно в тёмном помещении зажгли лампочку, и теперь он только и может, что смотреть на свет. Сравнение с мотыльком было бы здесь не совсем уместно, ведь они летят к лучам в поисках пропитания, а Чон не пытается никого сожрать. Они недолго играют в гляделки, но Пак обрывает всё, когда медленно приближается и гладит ушибленную щёку.

- Болит? - искренне переживает, невесомо обводя контур синяка, и Чонгук только сейчас понимает, насколько тот большой. 

- Не очень? - Чон жмёт плечами, не в состоянии чётко сформулировать, что именно он чувствует, ведь если скажет, что больно, то Чимин уберёт руку. Уж лучше он потерпит, это же не адские муки. - Тебя не тронули? 

Он хочет протянуть руку и так же коснуться, обратив внимание на своё потерянное отражение в глазах Пака. Он мечтал об этом вчера, грезил снова стать картинкой в чужих глазах. Удивительно, сегодня его дыхание всё такое же глубокое, что приходится полной грудью дышать горелыми листьями. Чонгук никак не может справиться с ходящей ходуном грудной клеткой, но и понимает, что поводов коснуться Чимина у него нет. Наверное, это хорошо, тяжелее было бы от мысли, что ему сделали больно. 

- Не, ты забрал всё гомофобство на себя, - усмехается Пак, всё же убирая руку, Чонгуку даже кажется, что он ведёт щекой, ища контакта, - и судя по причёске ещё не был в душе. 

Чон старается пригладить волосы, но Чимин только улыбается и открывает дверь, перед которой он застыл. 

- Бери жёлтое полотенце. 

Непринуждённой походкой он возвращается на кухню, а Чонгук заходит в единственную комнату с нетронутыми стенами. Ванная совсем небольшая, ему едва удаётся не наступать на разбросанные по полу футболки и носки. Треснувшая у слива раковина располагается прямо напротив пожелтевшего унитаза, а поржавевшая ванна придвинута вплотную к стене. Местами в неё ссыпалась побелка со стен. Шторку, которая должна закрывать пол и пространство от воды, смята и убрана в угол, это он замечает пока мочится. Корзина для грязного белья оказывается с поломанной крышкой, убранной туда же, а потому Чонгук видит, что она пуста. Он снимает влажное жёлтое полотенце с крючка на стене и молится всем богам в надежде, что вытирался им Чимин. Зеркальце висит над раковиной. Оно очень маленькое, даже волосы в отражении не видны, только замученное, побитое, невыспавшееся лицо. Чон пытается встать на носки, чтобы рассмотреть, не заляпал ли кровью футболку, но ему не удаётся. Вещи наспех сдираются с кожи. Небольшое красное пятно всё же украшает воротник, зато джинсы в полном порядке. На теле в районе бёдер остались красные полосы из-за жёсткой ткани, но это не шибко волнует Чонгука, когда он залезает в ванну, стараясь смыть холодной водой побелку. 

- Держи её! - кричит Чимин, начиная смеяться. 

Сначала ему кажется, что Пак находится в этой же комнате, и лишь оглянувшись, Чон замечает небольшую дырку, забитую тряпкой. Он слышит, как грязно ругается Хосок, а потом удары одежды о стены стиральной машинки на режиме отжима. Дальше слова Чимина мешаются в какую-то кашу из воды, не желающей нагреваться, дребезжания, брани, но проходит это так же неожиданно, как и наступает. Чонгук к тому моменту дрожит после освежающего душа. Влажное полотенце не помогает согреться. Он трёт пальцем с пастой зубы, пытаясь избавиться от вкуса железа. А на кухне эти двое приходят к шипению открытого пива и по-странному подходящим к ситуации словам Хосока:

- Я заебался. 

Они чокаются, точно это тост, а не описание состояния всего работающего и учащегося класса Южной Кореи. Чонгук наспех сплевывает не слишком вспенившуюся пасту и промывает рот.

- Просто или от того, что все этот возраст называют прекрасным? - скучающе вопрошает Чимин, пока джинсы Чона медленно скользят вверх по мокрым ногам. 

- В сумме. Жду, когда это закончится. Всё. Время. Жду. - чуть ли не по слогам проговаривает Хосок. 

Футболка поддаётся легче, поэтому Чонгук быстро покидает маленькое пространство ванной. По коридору он идёт, не обращая внимание на стены. Кухня оказывается большой, но заставленной хламом. Тут и стиральная машинка в углу, и глянцевая бумага на подоконнике, свернутая в рулоны, и футболки на двух стульях, и носки на полу, и засохшие цветы на шкафчиках, и куча потрепанных тетрадей на столешнице, и старый с новым чайники на обеденном столе, и гора немытой посуды в раковине и вокруг неё. Но парни не замечают этого, распивая пиво из банок.

- Голодный? - спрашивает у него Чимин, доставая из под стола небольшую табуретку. 

Чонгуку бы поесть, но не факт, что на этой кухне есть чистая тарелка, а заставлять заебавшегося Хосока мыть посуду уже верх наглости. Он отрицательно машет головой и садится на табуретку, не придвигаясь к усыпанному крошками и покрытому пятнами столу. 

- Тогда смотри, что я купил специально для тебя, - Пак с довольной улыбкой достаёт из пакета стеклянную бутылку с карминовой жидкостью внутри и лёгким движением руки отрывает крышечку, - ты же только открыл для себя мир алкоголя, так что не переживай, оно сладкое. 

Чонгук смято бубнит благодарность и обхватывает прохладное стекло рукой. Он вообще-то не собирался пить, но Чимин ради него искал и уже даже открыл напиток, поэтому отказ сам собой уплывает из сознания, когда Чон чокается вместе со всеми. Хосок с особым любопытством смотрит за каждым сделанным глотком, а затем негромко говорит:

- Тебе нравится молодость? 

Приторная жидкость оседает на языке вместе с непониманием, он думал, что они с Чимином уже закончили этот разговор, а оказывается, только его и дожидались. 

- В плане, ты никогда не спрашивал себя: «так будет всегда или это этап»? - Хосок делает ещё глоток. - «Мне нужен психолог или это пройдёт»? 

Пак добродушно смеётся, стреляя ехидным взглядом:

- Тебе-то точно нужен. 

Хосок же как змея перед броском глаз с Чонгука не сводит, лишь немного проворачивая банку пива в руке:

- Но речь не обо мне. 

У Чонгука нет времени задуматься, хотя он и пытается. Лишь приторная жидкость с небольшим градусом оглаживает стенки желудка, вызывая лёгкую изжогу. 

- Ну, бабушка говорит, что если я не наслажусь этим моментом сейчас, то уже никогда не смогу, - Чон смолкает, но по Хосоку с Чимином видно, что они ждут продолжения, поэтому он делает вид, что увлёкся сглатыванием слюны, - мне кажется, что от того поколения много ждали в будущем, и оно наступило слишком рано. То есть они обросли ответственностью уже в двадцать пять или шесть. Может, в сравнении им кажется, что у нас нет переживаний. 

- Или они думают, что мы проебались уже сейчас. Типа, молодёжь развивается быстрее, а значит у нас уже должны быть планы на жизнь или достижения. Говорят же, что чтобы быть счастливым нужно принимать решения, но... - Чимин задумчиво смотрит в окно, подбирая слова, - но обычно в молодости мы не принимаем решения, а делаем ошибки. 

- Хочешь сказать, что это опыт на будущее? Типа набивания шишек? - уточняет Хосок. 

- Да, - Чимин легко пожимает плечами.

- Тогда когда быть счастливым, когда наслаждаться тем, о чём все говорят? - снова спрашивает Хосок безо всякого интереса, слизывая с губ пену от пива. 

Чонгук между ними как кот во время матча по теннису, который вертит головой и следит за полётом меча из стороны в сторону. Его бабушка не права во многих вещах, но благодаря именно ей ему сейчас есть что сказать. Но начинает он всё равно очень робко:

- Поэтому нам нужно работать над собой сейчас, чтобы дальше не жить такой депрессивной личностью. Я думаю, мы должны наслаждаться, когда хотим этого, а не потому что предыдущее поколение считает это время золотым. Нам же нужно это... 

Чон забывает слово и беспомощно щёлкает пальцами, будто это хоть кому-то помогло. 

- Пиво? - усмехается Хосок. 

- Тик ток? - поддакивает смешку Чимин. 

- Нет же, это... Мировоззрение. Точно. Оно ведь всегда стоит человека, - Чонгук удовлетворенно заканчивает мысль. 

Они чокаются и пьют за непроизнесенный тост. Удивительная штука — мировоззрение, на самом деле. Люди судят по внешности и осуждают за неровно нарисованные стрелки, а потом женятся на человеке своей расы, религиозных устоев и реакции на новости от правительства. Неужели то, что мы получаем в молодости, это багаж размером с океан, который замерзает на всю жизнь? И лишь иногда другим людям удаётся сделать в нём дырку, чтобы привнести что-то своё. Лёд одних людей — прочный, и такое называют догматизмом, а других — хрупкий, и такое называют прогрессом. Существуй скорость больше скорости света, можно было бы догнать уходящее время или увидеть предстоящее, но какой в этом толк? Иногда люди задаются вопросом: «а что бы я сказал себе в десять лет». И в основном, никто не рассказывает, что ждёт этого ребёнка дальше, что сделали плохого и хорошего родители, какие психологические травмы так и останутся больной мозолью. В основном, люди говорят: «Ты — молодец» или «Я горжусь тобой». У нас никогда не получится наслаждаться жизнью в полной мере, увы, дни не будут такими яркими и загадочными как в фильмах, а диалоги вести к умозаключению, нам даже необязательно любить каждый день. Но. Но! Мы можем любить себя, гордиться тем, что имеем, и даже благодарить травмы за то, какими мы выросли. Потому что сейчас может быть запутанно и сложно, и даже страшно от предстоящих тридцати, сорока и пятидесяти лет, но «сейчас» — это наша жизнь. Можно сколько угодно вспоминать стыдные ситуации или корить себя за лишние слова, но детство не вернётся, а будущее так и останется будущим. 

Дальше на удивление Чонгука они говорят о простых вещах. Хосок жалуется на бешеные счета за свет. Чимин рассказывает про недавно прочитанную книгу, видимо, он уже обсудил её с Сохи, потому рассказ выходит незапоминающимся. Больше напоминает констатацию фактов, чем откровением. Их беседа всё больше становится похожей на разговоры одногруппников Чона в университете, и он понимает, что никогда в подобной компании не обсуждал столько скучных и ненужных вещей, которые теперь кажутся безумно интересными. Чонгук узнает, что у матери Сохи новый закидон. Теперь она думает, что алкоголь это отрава, а значит, больше вина одолжить не получится. Самое ужасное, что и Сохи теперь осуждают за каждую каплю. Допив пиво, они перемещаются в зал и бездумно смотрят шоу с айдолами на ноутбуке Хосока, рассуждая, насколько на самом деле всё это искусственное. Приятно, конечно, видеть, что столь недостижимые звёзды делают простые вещи вроде приготовления еды, но странно осознавать, что когда что-то выпадает из рук привычного «блять» не услышишь. 

Когда на улице постепенно начинает смеркаться, а Хосока очевидно тошнить от выпитого, Чонгук понимает — пора домой. Он тянется и встаёт с дивана, благодаря за предоставленный ночлег, но от него отмахиваются. Чимин же вызывается проводить его до станции метро. Они вместе натягивают обувь и забирают несколько пакетов мусора, печально складирующегося в подъезде перед дверью, а потом в тишине спускаются по лестнице. Уже на улице, вдохнув свежий воздух, Чонгук осознает, что температура тела повысилась, а желудок протяжно урчит. Чимин шутит про одинокого кита и его песню в животе Чона.

- Не пожалел, что пришёл вчера? - неожиданно спрашивает Пак, пока они забрасывают мешки в мусорку. 

- Меня не часто зовут на такие мероприятия, поэтому нет, - пожевав губу, он добавляет тише, пока они идут по безлюдной улице, - и мы давно не виделись.

- Не так уж и давно, - Чимин широко улыбается и выравнивает с ним шаг, вкладывая свою ладонь в его, - но мне понравилось танцевать с тобой. 

Чонгук не может не посмотреть на него. В пространстве между кожей становится жарко. Этот жар распространяется по всему телу, хотя может, это алкоголь бегает по венам. Он первый раз держит кого-то за руку левой рукой, самой непрезентабельной частью себя. Чимин гладит его костяшки пальцами, когда они сцепляют ладони в замок. Там полно шрамов, и в некоторых местах неправильно срослись кости, уродливо натягивая кожу. И Чону хочется отдёрнуть руку, чтобы дать правую, ту, что на ощупь такая же, как у любого другого человека. То ли Пак понимает этот порыв, то ли читает его как открытую книгу, но стискивает пальцы сильнее между своими, чтобы у него даже не возникло мысли сбежать или спрятать ладонь в карман. Наверное, в этом нет ничего такого, по крайней мере, не больше, чем во вчерашних танцах, но ему приятно. Чимин заставляет его чувствовать себя особенным, не айдолом или миллионером, а желанным. В общении, в прикосновении, в танцах. Немногие люди могут сделать такое, даже похвалу близких людей мы воспринимаем как данное или не обращаем на неё внимание. Но если голова Чонгука это маленькая тёмная комната с утерянными воспоминаниями из детства и кучей неприятия себя, то Чимин в ней вкручивает лампочку и выпускает наружу все страхи и смущение, чтобы в следующую секунду они сгорели в ярком свете.

- Значит, зная исход, ты бы всё равно пришёл? - интересует Пак, когда они выходят из переулка между многоэтажками. 

- Я бы не упустил возможность увидеть тебя в этой рубашке, - Чонгук сам себе изумляется, но его слова похожи на флирт. 

Чимин кокетливо дёргает плечами, чтобы ткань спустилась ниже и оголила тонкие ключицы с глубокими впадинами. Чон почему-то смеётся, хотя и понимает, что выглядит нелепо. 

- Возвращаясь к теме, я не помню, где это увидел, но кто-то точно говорил, что счастливые моменты появляются посредством воспоминаний о пережитых страданиях. Думаешь, это относится к нашей ситуации? 

Прохладный ветер треплет волосы, а футболка надувается шариком. Чонгук всё ещё чувствует сладость напитка во рту и толкает небольшую ранку с внутренней стороны щеки языком. Ему не хочется думать, что вчерашний вечер был прекрасным только потому, что какой-то мудак всё неправильно понял и решил его отделать. 

- Согласен, что счастье не может быть продолжительным, у него есть свой срок... - начинает Чон.

- Даже у молока с кучей добавок есть срок, что уж говорить о счастье.

- И всё же... - он набирает больше кислорода в лёгкие, - я вчера впервые потанцевал с кем-то. Я же не думал в тот момент о проблемах или, ну знаешь, институте. Мне было хорошо, не потому что закончилась или прервалась боль, а потому что там был ты, твоя рубашка, я, - сложно объясниться, когда чувствуешь себя счастливым, ведь для боли не нужны слова, хватит и слёз, - мы... Было что-то, чего до этого не было. Понимаешь? 

- Думаю да, просто ощущаю это по-другому. 

Они оба выдыхают, прежде чем Чимин снова спрашивает:

- Чем бы кончился тот день, если не всё это?

В градации вопросов этот оказывается самым сложным. Нельзя вернуться в прошлое, но можно вспомнить. Чонгук помнит, что они стояли близко, так близко, что кислород попадал в лёгкие с перебоем, потому что пока один вдыхал, второй чувствовал, как задыхается. Может, тот мудак всё правильно понял, Чон был в миллиметре от полных губ Чимина, и единственное, что мог сделать это...

- Не знаю, - его плечи понуро опускаются, когда очередная ложь скатывается с языка. 

Произнести в слух то, что вместе с импульсами проносится по телу — значит признаться. А это страшно, нет той магии момента и состояния аффекта, нет такого близкого контакта, всё снова стало рутиной, а в ней не существует подходящего момента для признания собственных желаний. Люди не говорят в слух о том, что устают, что не успевают послушать все долгожданные альбомы любимого исполнителя, что идеальная кожа на фотографии выглядит не так без обработки. Мы всё время повторяем, что следует учиться на чужих ошибках, но ищем удобную ситуацию, чтобы совершить свою, а потом списать на что-то. Зачем мы это делаем?

- Я бы хотел узнать, - легко говорит Чимин, когда перед ними возникает вход в метро. 

- Я бы тоже, - бормочет Чонгук, смотря на красную букву «М», - ну, я пойду?

- Иди.

Их руки расцепляются и только и остаётся, что улыбнуться друг другу вместо слов. Чонгук скрывается за прозрачными дверьми и сразу окунается в шум. Это помогает не думать, а заплатить за проезд, спуститься на эскалаторе, воткнуть в уши наушники и зайти в вагон. 

Так, зачем мы это делаем? 

Ах, да. Жестокость по отношению к себе это всё равно жестокость. Мы отказываем себе в радости, думая, что другим плохо или сейчас не время. Мы отказываем себе в любви, потому что в будущем маячит улучшенная версия нашей личности, которую мы «конечно» будем любить. И мы думаем о худшем развитие событий, чтобы сохранить лицо. Проще забыть обо всём и ехать в метро, чем глубоко копнуть и задуматься. То, что меняет нас, не проходит бесследно, но оно проходит мимо нас. И речь не о статусе, деньгах и любви. Речь о признании, что мы не идеальны, но всё равно любим себя, что если играет атмосферная музыка, мы представляем жизнь, о которой мечтаем, что осуждаем людей за сплетни, а потом сами собираем информацию о ком-то, что мы жалуемся на безответственность на рабочих местах, а сами приходим на неё после пьянки и стараемся не умереть. 

Всемирная организация здравоохранения может не признавать насилие над собой проблемой, но как часто мы проявляем его? Пугает ли это нас? Можем ли мы остановиться? И если мы захотим остановиться, то знаем как это сделать? 

Как бы закончился тот день? Скорее всего, всё тем же мордобоем, это ведь жизнь. Но если предположить лучший сценарий, то хватит ли смелости признать, что у Чонгука был бы первый поцелуй?