Всё познаётся в сравнение. Некоторые люди читают книги только с плохим концом, кладут на пустую чашу весов жизнь поломанного персонажа и заглушают всхлипы собственной души с фиала, который медленно поднимается вверх. Становится даже легче дышать от понимания, что не так уж всё и плохо. Психологи постоянно твердят, что такой метод улучшения жизни — нерабочий и, что важнее, губительный для психики, но, возможно, всё дело в том, что, существуя таким образом, нынешнее поколение становится похоже на предыдущее. И это проблема. Страшно понимать, что раньше любые подавленные эмоции лечились работой с графиком, который в компьютерной игре обозначался бы режимом «выживание». От того люди столько знали про соседей и дальних родственников: по рассказам родителей или бабушки с дедушкой у тех всегда хуже. Только сын маминой подруги у всех набил оскомину успешным успехом. И даже тут есть постоянное сравнение.

      Нынешнее поколение стремится к осознанному существованию, это как вечная игра в прятки с экзистенциальным ужасом. Прочитай книгу, съешь тост с авокадо, сделай медитацию, не думай, сколько времени провёл на работе, на которой планировал задержать всего на пару месяцев, нарисуй картину по номерам, приготовь поесть по рецепту, сохранённому в телефоне четыре месяца назад, не задумывайся, что скоро твой день рождения, хотя он был совсем недавно. Всеми силами не позволяй мысли о том, что ждёт тебя впереди, забраться в голову. Методы у всех разные, но страх — один и тот же. Страшно осознавать, что скольким безопасным вещам, защищающим ментальное здоровье, ты бы не научился, мир не изменит систему, в которой людям мучительно жить.

      — Поверить не могу, что этот день закончился, — Джисон подавляет зевок, разминая шею. Он уже запихнул в шкафчик фартук и теперь стряхивает скопившееся за последние четыре часа напряжение.

      Чонгук не знает, как прошёл последний день июня в кафе в прошлом году, но сегодня иначе, чем адом на земле, это назвать нельзя. Кстати, есть теория, что наша жизнь это и есть искупление грехов, а после последнего вздоха настаёт долгожданная нега. Видимо, все черти Кореи решили, что нужно отметить самый жаркий день в забегаловке с холодной газировкой и кондиционером. Будь у них с Джисоном возможность, они бы поступили точно так же, но им не повезло, ведь с уменьшением количества официантов, которых извёл менеджер, работы увеличилось в два раза. Теперь им приходится мыть посуду, включать фритюрницу, отнимать у детей карандаши красного цвета, чтобы впихнуть синие от тех, кто уже нарисовал небо, и успевать сделать хоть глоток воды, чтобы не свалиться в обморок от удушающей жары и бесконечной физической активности.

      — Тэхён вовремя свинтил, — Джисон хрустит костяшками пальцев и закидывает на плечо рюкзак, — нужно купить парные гробы, потому что этот мудак с петушиным характером вряд-ли найдёт ему замену.

      Чонгук несколько раз кивает болванчиком, набивая рот картошкой фри, оставленной поварами. За этот день он успел только позавтракать, и то бегом, потому что есть в тишине с бабушкой с недавних пор стало некомфортно. Она не простила ему порчу двери, ничего не сказала, но их разговоры и общие мысли разделила одна поломанная вилка. Всё общение свелось к смскам о местонахождении и времени пребывания домой. Лишь когда у неё поднималось настроение после последней серии дорамы про любовь, она бодро пересказывала ему сюжет, но и таких дней становилось всё меньше. В таком случае болтовня Джисона с самим собой только подогревала аппетит к пересоленной и подгоревшей картошке.

      — Слышь, не в курсе, что там с Кимом? Он хоть живой? — хлопок металической двери вынуждает Чонгука дёрнуться и вылезти из мыслей про бабушку.

      Странно, что мы так легко уточняем о чей-то смерти. Несмотря на страх жизни, когда идёшь поздно вечером домой и смотришь на звёздное небо с мыслью: «Я существую… вау», смерти мы боимся гораздо меньше. В детстве нас учат ей хомячки, в подростковом периоде — сериалы, а во взрослой жизни — знакомый человек в трауре. Мы постоянно слышим в новостях о несчастном происшествии на дороге, читаем статьи о погибших кумирах и плачем, когда в мультике персонаж «засыпает». Почему никто не говорит о жизни? Не о том, какая она должна быть, и не о том, как заработать миллионы, а о том, какая она на самом деле. Наверное, потому что это сложнее. Это ведь каждый день, она может длиться неопределённое количество лет, а ещё в неё умещается так много, что ни одного интервью с Дудём не хватит. Чонгук не знает про жизнь Тэхёна ничего, чтобы чётко ответить на вопрос, поэтому жмёт плечами и проглатывает ком в горле.

      — Он говорил, что его это заебало, и он собирается уходить, но куда — не знаю, — Чон выкидывает пакетик от картошки и достаёт полупустую бутылку с водой.

      — Я думал, вы общаетесь, — не зная, что ещё добавить, Джисон быстро ему кивает, бросая короткое, — до завтра.

      Дверь как и всегда закрывается раньше, чем Чонгук успевает ответить. Он делает несколько жадных глотков из бутылки, как всегда громко, боясь реакции на воцарившуюся тишину, и подумывает написать Тэхёну. Хочется узнать, всё ли у него хорошо и не пожалел ли, что ушёл с работы. Они никогда близко не общались, поэтому найти подходящее начало для беседы задача неподъёмная, и всё же Чон разблокирует телефон, заносит пальцы над клавиатурой и тяжело вздыхает.

      Фантазии хватает только на:

      /как твоя татуировка? / от Джуди

      Тэхён последний раз был в сети два дня назад, так что Чонгук не ожидает скорого ответа. Он убирает телефон в задний карман голубых шорт, зачёсывает назад мокрые от пота волосы и забирает вещи из шкафчика, чтобы наконец отправиться домой.

      Идя под фонарями, Чон даже не задумывается о том, что больше никогда не увидит машину Тэхёна на парковке перед кафе, что не будет больше совместных поездок, о чём бабушка до сих пор не знает. Его мышцы гудят от таскания туда-сюда тяжёлых подносов, а желудок немного колет из-за ненормированного питания. В голове не остаётся ничего кроме стучащей в наушниках музыки. Ощущение, что трава вокруг прорастает сквозь него вместе с усталостью, а ноги прилипают к земле с каждым шагом, становится всё сильнее. Может, это те самые чувства, которые мы испытываем, оставаясь наедине с собой, поэтому ходим так быстро и иногда забываем кивнуть знакомым. В такие минуты мы даже не слушаем слова песни, но всё равно переключаем до какой-то конкретной. Каким бы грустным фактом это не было, но нам нужны такие моменты, как надежда, что когда-нибудь получится заполнить эту пустоту.

      Метро встречает его духотой и толкающими со всех сторон плечами? В сравнении, радует, что не один он провёл сегодняшний день на ногах. Конечно, жалко всех этих людей с осунувшимися лицами, но после очередного толчка хочется уже ударить в ответ. Желательно по лицу. Работающим людям нравится смерть, они думают о ней чаще, чем школьники с периодом депрессии, потому что мёртвые не потеют. Если и выбирать места с самой высокой концентрацией тревожных мыслей, то стоит отдать предпочтение балконам и метро. Чаще всего это просто короткая вспышка в голове: «Умру ли я, если упаду с такой высоты?». Именно «упаду», ведь «прыгну» это уже совершенно другое состояние. Например, как думать, что серьёзная ссора с родителями это точка в ваших отношениях, хотя обычно всё возвращается на круги своя уже на следующий день. Нам нравится думать о гипотетической смерти, представлять реакцию людей, которых мы недолюбливаем, и удивлённые лица родственников после того, как им удаться снять пароль с вашего телефона и хоть немного почитать про вашу настоящую личность. Всё это обыденные мысли, от которых становится легче после тяжёлого дня на работе или учёбе. По-настоящему плохие, злые, снедающие мысли нас пугают, и правильным решением будет — бежать от них быстрее к осознанной жизни. Выходит, что мы всё время бегаем и в действительности умираем, только когда останавливаемся и вязнем во всём плохом, что придумали государство, бедность, быдло.

      Вагон слегка раскачивается, и кажется, что Чонгук может пощупать витающий в воздухе негатив, пока кто-то звонит детям, составляет список продуктов и вытаскивает наушник, чтобы проверить, не слышат ли остальные пассажиры звучащую музыку. Становится так хорошо и спокойно. Это необъяснимо, но в такие моменты мы тоже живы.

      Этот тёплый душевный упадок преследует Чона на лестнице к выходу и после прозрачных дверей. Вечерний воздух приятно забивается в нос вместе с тонким шлейфом оставленного у домов мусора в чёрных мешках. Карманы серой олимпийки греют ладони, футболка липнет к телу, шорты неприятно цепляют волосы на ногах. Чонгук проходит знакомые повороты, с каждым шагом приближаясь к дому с мягкой кроватью, и краем глаза замечает красную вывеску. Он замедляется, стараясь не выдать интереса к тому, чего никогда не видел в их районе до сих пор. Оргстекло в свете тусклых фонарей кажется тёмно-бордовым, местами даже чёрным из-за белых объёмных букв, бросающих прямые линии теней. Он полностью поворачивает голову и вчитывается в незамысловатое название «Секс-шоп». Тонированная стеклянная дверь не позволяет хоть краем глаза увидеть содержание, а небольшое окно сбоку обклеено эротическими фотографиями, на которых тонкий женский стан в выгодной позе демонстрирует кружевное белье. Чонгук останавливается, он прекрасно помнит, что раньше этого магазина здесь не было, а небольшая стройка по масштабам больше напоминала салон красоты. Стоит признать, что Чон выглядит как спермотоксикозник обыкновенный, пускающий слюни на запретный магазин. Он включает экран телефона, про себя подмечая, что бабушка вернётся домой от соседки только через тридцать минут, смотрит на медленно меняющуюся белую цифру с пяти минут на шесть и глубоко вдыхает. Топчется на месте, но всё же набирает в грудь побольше воздуха, будто даже внутри помещения будет пахнуть сексом, и поднимается по трём бетонным ступенькам на крыльцо.

      За ручку Чонгук дёргает почти нервно, пока смущение затапливает грудь. В аптеке работают люди, которые каждый день имеют дело с болячками озлобленных людей, продажа смазки для них — пятисекундная передышка. Тем более краснеющий Чонгук точно приятнее мамаши с ребёнком, доказывающей, что лекарство не работает. В секс-шопе люди продают секс. К ни странно, они точно знают цель визита, и попросить тут спрей от горла или прикинуться, что не туда зашёл, не получится. Во взрослом мире так никто и не делает, хотя временами очень хочется, мысль сбежать прямо сейчас у Чонгука почти набатом стучит в ушах, хотя ни за чем, переходящем грань обыденного секса, он сюда не идёт.

      Внутри оказывается симпатично, никаких тёмных комнат или неона, обычное квадратное помещение. Девушка за кассой в белой рубашке и юбке карандаш, её волосы стянуты тугим пучком, а в ушах поблёскивают серьги-кольца, из косметики только бледно-розовая помада и густо подведённые тушью ресницы.

      — Добрый вечер, — её тонкие губы растягиваются в приветливой улыбке, но светящийся телефон в руке она в сторону не убирает.

      Как только Чонгук приветствует её таким же милым голосом, она утыкается глазами в экран и, ясное дело, даёт ему время осмотреться. Светло-серая плитка скрипит от чистоты под подошвой кроссовок, небольшие стеклянные стеллажи расположены вдоль стен и упираются в отдельно огороженную зону со стендом «для любителей погорячее». Чон тут же отводит оттуда глаза и возвращает внимание к полочкам с фаллоимитаторами разной длины и формы. Есть с чётко выделяющимися венами, есть полностью гладкие, некоторые прозрачные, некоторые насыщенного чёрного цвета. Сдвоенные, с нагнетателем, с белой толстой трубочкой, приклеенной к основанию. Ну, просто распродажа модного базара, ничего не скажешь. Следующий стенд посвящён силиконовыми женским половым органам, однако Чонгук проходит мимо него с меньшим любопытством. Разнообразие смазок может сравниться только с вариациями шоколадок в магазине, он теряет добрые десять минут, но не прочитывает даже половину этикеток. Анальные пробки, занимающие самую высокую полку, вызывают только желание спросить: «Серьёзно?», даже не так: «Серьёзно, блять?». Он выглядит как любитель в музее, который слоняется между экспонатами и пытается понять их смысл. Одно дело видеть это в порно в четырнадцать лет, совсем другое — понимать, что это продаётся. Схожие чувства вызывают, разве что, люди, пользующиеся тупыми лайфхаками и утверждающие, что они работают.

      Чонгук сглатывает скопившуюся во рту слюну, которую не проглотил, увлечённый экскурсией по о, дивному новому миру, и наконец подходит к кассе. Девушка тут же откладывает телефон в сторону, улыбаясь всё также дружелюбно, но теперь глаза её заинтересованно сощуриваются.

      — Что-то приглянулось? — тянет она обыденным тоном, пока Чона взглядом бегает по полочкам с пачками презервативов позади неё.

      — Не то чтобы, — смущённо и медленно вторит ей Чонгук, топчась на месте, — можно мне вон те презервативы?

      Он выбирает самые обычные, без дополнительных эффектов, хватит с него пока впечатлений. Девушка подносит штрих код к сканеру, а по лицу Чонгука ползёт глупая смущенная улыбка. Под кассой за стеклом он видит разные наборы: хвосты с металлическими наконечниками, по длине и окрасу относящиеся к разным животным. Когда доходит до кролика, Чон усмехается и хочет сфотографировать, чтобы отправить Юнги. Девушка же цепко прослеживает, куда именно он сморит.

      — Ради интереса можно начать с малого… — заискивающе говорит она.

      — Например? — а хотелось ведь промолчать.

      Девушка мило улыбается и достаёт ободок с розовыми ушками, покрытыми белой пушистой окантовкой. По форме они заячьи, поэтому, когда она со смешком надевает их на голову, они немного спадают на лоб. Сердце Чонгука лихорадочно бьётся, стуча так громко, как во всех мультиках Том и Джерри, где оно почти выпрыгивает из груди. Но это не плётка, не пробка, не какие-нибудь больнючие зажимы, в общем-то и ничего такого. Он скромно кивает и сипит:

      — Давайте.

      Сумма выходит совсем небольшой, и ему ещё в подарок кладут маленькие пакетик, похожий на шампуни в отелях, с водянистой смазкой. Из магазина он выходит с ещё большей радостью и роем мыслей, чем из метро. Пальцы немного покалывает от предвкушения, и нос странно щиплет. До дома он почти бежит.

      Чонгук долго думает — стоит ли сделать задуманное сейчас или совершить всё ночью, пока бабушка будет спать. Ради собственной безопасности и остатков совести он выбирает второй вариант и прячет покупки в шкаф к блокноту, переодевается, стараясь не задеть накрашенное лицо, и спускается на кухню. Глазами он следит, как внутри микроволновки за стеклом вращается тарелка с остатками вчерашнего ужина, и зевает, ощущая себя будто под гипнозом. Он долго думал, как ему быть с синяком на лице, ему не хотелось волновать бабушку и терять их короткие беседы, поэтому домой он заходил как ниндзя и перемещался только в темноте. Из кухни ему кричат: «Ты пришёл?», можно было и не отвечать, но Чон коротко произносит: «Да», прежде чем быстро подняться к себе в комнату и прикрыть самодельный замок. Бешеный стук сердца постепенно замедляется, но во рту по-прежнему стоит сухость, словно страх невозможно проглотить. Он дожидается, пока бабушка принимает душ и включает телевизор в комнате, минутами позже выползает из укрытия и направляется в ванную. Под раковиной бабушка хранит косметику, которую жалко выкидывать, но и пользоваться ей она больше не собирается.

      Красить лицо тональным кремом — довольно странно, он совершенно не подходит Чонгуку, но не по цвету, а по натуре. Лицо сразу становится взрослым и уставшим, приходится скрывать не только синяк, а наносить ещё на лоб, щеки, подбородок и нос. Ресницы редеют и перестают выделяться на неестественно бежевом фоне, поэтому он капельку подводит их тушью, а на щёки наносит румяна, чтобы не напоминать живой труп или куклу в магазине игрушек. Он никогда не пользовался косметикой, кроме уходовой, даже когда прыщи атаковали всё его лицо, что даже крем с алое не справлялся. И отражение в зеркале откровенное говоря пугает своей чужеродностью. Бабушка, если и заметила, то ничего не сказала. Основная задача выполнена — синяк скрыт, но привыкнуть к ощущению косметики на коже оказывается сложно. Чонгук до сих пор чешет его, забываясь, так что приходится носить тональный крем, тушь и румяна с зеркальцем с собой. Кажется, весь мир видит его искусственное выражение лица, зато теперь это взаимно.

      Входная дверь тихо открывается и громко закрывается. Чон выглядывает и натыкается на удивленный взгляд.

      — Ты так быстро пришёл, — не обращаясь к нему, сама себе говорит бабушка, пока вешает ветровку на вешалку.

      — Тебе погреть ужин? — интересуется Чонгук, вытаскивая тарелку из микроволновки.

      — Чая напилась, — из коридора кричит она, заправляя у зеркала седую прядь за ухо.

      Чонгук достаёт железные палочки и садиться за стол, чтобы наконец поесть. Бабушка же, несмотря на отказ от еды, возвращается на кухню и стоит в проходе. Он поднимает на неё встревоженный взгляд.

      — Могу я тебе кое-что сказать? — начинает она тоном, который вовсе не спрашивает разрешение, поэтому Чон глупо пялится на неё, ничего не отвечая. — Я — твоя бабушка, я могу быть неправа и могу быть груба, но я — твой единственный родственник. Если ты пропадаешь на сутки, то должен предупредить меня. Это твоя обязанность, как моя обязанность — воспитывать тебя, и пока у меня складывается ощущение, что я не справилась, но я стараюсь…

      Таким тоном и расстановкой пауз можно ковать сталь, так тренера обращаются к будущим чемпионам. Каждое слово это удар кувалды о горячее железо, потому что у Чонгука ощущение, что сейчас посыпятся искры из глаз.

      — Я тоже стараюсь, — сипит он, отложив в сторону палочки.

      Его голос звучит как тот самый звон, разлетающийся эхом от удара, то самое «я люблю тебя», которое с возрастом должно звучать как «я уважаю тебя». С каждым годом выходит всё тише.

      — Нет. Нет, Чонгук, — она тяжело вздыхает, опираясь рукой о столешницу, и несколько секунд разглядывает пол, — я могу ничего не заслуживать, ни помощи, ни благодарности, ни послушания, потому что, видите ли, — её губы сжимаются и белеют, а Чонгуку больно, так больно, как иногда фантомно простреливает раненную руку, — ты взрослый. Но я тебя растила и я заслужила знать, где ты, знать, что ты жив.

      Чон раскрывает рот, чтобы ответить, но бабушка выставляет вперёд руку, запрещая одним жестом. Сейчас команда «молчать», а не «голос».

      — Больше всего я заслужила извинений, — грубо заканчивает она, отбросив кувалду в сторону, — подумай об этом сегодня.

      Она скрывается за дверью, а потом под её ногами жалобно скрипят ступени. Чонгук трогает сухие щёки и удивляется отсутствию слёз. Когда бабушка отчитывала его раньше, они невольно выступали на глаза. Он хотел доказать ей, что раскаивается, не имея возможности от сжатого горла сказать это вслух, хотел получить ласку, вместо нравоучений. Сейчас, в эту секунду, на его пальцах тональник, как кусочек маски, которую только он вправе снимать. А в груди —несогласие. Может, он не идеальный, но благодарный, и он бы извинился вчера, если бы не страх навсегда потерять мир в их доме. Выходит, что у некоторых моментов нет вариантов, только выбранный путь.

      Кусок в горло не лезет, поэтому он накрывает тарелку пищевой плёнкой и убирает её в холодильник. Телевизор у бабушки в комнате не шумит, зато слышно тихое сопение. В комнату он заходит опустошенный, несогласный и уставший, кровать манит небытием, но нервозность, бродящая в голове, точно не даст заснуть. Он недолго смотрит на ящик и раздумывает над тем, чтобы сделать этим вечером то, что планировал до дробящего нервы разговора. И всё же решается. Ведь ему всё ещё хочется получить ласку, пусть и от самого себя. Ведь ему тоже нужна благодарность.

      Он раскрывает махровое полотенце, сложенное квадратом, вкладывает в изгиб пачку презервативов и тюбик со смазкой. Видео с гей порно вошло в рутину, конечно, иногда он возвращался к излюбленному хентаю, но ощущение реальности в видео ударяет ему в мозг и член особым импульсом. Импульсом, который заменяет лицо одного из участников процесса его собственным. Мурашки бегут по спине, особенно сейчас, когда он решается попробовать засунуть в себя пальцы. Они — длинные и немаленькие, так что он просто надеется, что там ничего не порвётся.

      Мастурбация, на самом деле, немаловажная часть нашей жизни. При отсутствии любви к себе мы можем не смотреться в зеркало или носить мешковатые вещи, но ублажать себя — базовая настройка в системе организма. Словно это маленькая капля любви, которой мы иногда позволяем просочиться к нам в вены вместе с дофамином, чтобы продолжать натягивать улыбку каждый день. Может, поэтому люди с депрессией не дрочат, им больше это фантомное счастье не нужно.

      Чонгук долго думал, стоит ли заниматься чем-то подобным, поэтому, когда он щёлкает замком ванной комнаты и раскладывает необходимые вещи на корзине для грязного белья, неловкость и страх сковывают мышцы. Чон имеет слабое представление, как именно нужно растягивать себя, а прочитанная в интернете статья про клизму и неудачные случаи только разжигает пожар неуверенности. Будь ему четырнадцать, он с энтузиазмом кинулся бы в такие эксперименты, но сейчас всё это кажется слишком унизительным, что ли.

      Тёплая вода душа маленькими каплями разбивается о плечи, скатываясь вниз мокрыми дорожками, пока он топчется на прохладной плитке. Чон глубоко дышит, стараясь немного расслабиться, и начинает боязливо сжимать соски между пальцев, как несколько раз видел в видео. Действия механические, без толики желания почувствовать свои эрогенные зоны, потому никакого резкого возбуждения не происходит, что заставляет уныло опустить взгляд на плитку и рассматривать узор. Реалистичность порно роликов всегда растекается по телу горячей патокой приятного волнения, как лёгкий ветер, колышущий волны, но сама реальность вызывает только желание закрыть глаза. Есть такой вопрос с очень романтичным ответом: «Почему мы закрываем глаза, когда молимся, целуемся, плачем и мечтаем? Потому что самые красивые вещи в нашей жизни не видны, но чувствуется только сердцем.». Когда мы делаем все эти вещи наше сердце действительно сбивается с ритма, а ещё ни одно из этих действий не привлекательно нашему глазу.

      Пока мы молимся — смотрим на иконы и чувствуем на себе взгляды с них, пока целуемся — видим все неровности лица любимого или желанного человека, пока плачем — отражаемся в зеркале с красным лицом и соплями, а мечтать в обстановке, в которой мы уже живём, — слишком сложно, ведь нас сжирает ощущение, что идеальная картинка в голове так и останется мечтами. А ещё мы закрываем глаза, когда умираем, это наше последнее желание быть где угодно, но не в этом мире. Поэтому так приятно снова проваливаться в сон, когда мы в панике вскакиваем раньше будильника.

      Чонгук прикрывает глаза.

      Тёмно-розовые бусины медленно наливаются кровью, пока он трёт их между пальцев и коротко проходится ногтем, неожиданно громко вдыхая. Медленно и вдумчиво любить себя оказывается задачей непростой, но приятной. Он проглатывает воду, попавшую в открытый рот, и кончиками пальцев ведёт к ключицам, гладит натянутую на кости кожу. Мурашки бегут вместе со струями воды вниз к наливающемуся кровью члену, и на плитку больше смотреть не хочется, вообще глаза открывать не хочется. Одной рукой Чон касается тонких губ, а другой легонько стучит по шее, представляя мягкие фантомные поцелуи.

      Теплый воздух в душевой обволакивает лёгкие, пока он лениво водит по адамову яблоку и смущенно ведёт вниз по талии к ягодице. Странно сжимать мокрыми пальцами кожу половинки, ещё страннее приглашающе оттягивать её в сторону, чтобы в следующую секунду отпустить. Гулко стучащему сердцу и поплывшим от пара мозгам нужен перерыв. Чон отодвигает шторку душевой и берёт тюбик смазки с корзины. Крышка громко щёлкает, пока он промаргивается от темноты. После чего с силой сжимает тюбик и равномерно распределяет вязкую жидкость по ладони, прекрасно помня ещё с подростковых времён насколько неприятно дрочить в воде. Шторку решает больше не закрывать, и так нечем дышать. Прижатый к животу член он хватает с большей смелостью и расслабленно выдыхает, пока прикрывает глаза и настраивается на спокойный темп. В голове остаётся только две команды: вверх и вниз, а в горле зарождается первый стон, когда по головке пару раз бьют капли воды. Он специально не ускоряется, чтобы не кончить раньше времени, ведь в состоянии возбуждения боль притупляется. Нежно скользит пальцами по гладкой розовой головке и давит подушечкой большого пальца на щёлку уретры, подавляя слишком громкий стон, пока второй рукой продолжает терзать соски. Чонгук позволяет себе небольшую вольность и пару секунд дрочит с оттяжкой, наслаждаясь теплотой кулака. Дыхание окончательно сбивается, а яйца поджимаются, поэтому он отрывает от тела руки так резко, будто ошпаривается.

      Обзору мешает вода и лёгкая дымка возбуждения, поэтому пачку презервативов Чон раскрывает трясущимися руками, ориентируясь наощупь. В свете лампочек блестит небольшой квадратик, и, перед тем как резво разорвать упаковку, Чон нервно сглатывает. Он раскатывает приятный латекс по указательному пальцу, не желая испачкаться, когда всё зайдёт слишком далеко. Смазки добавляет настолько много, что она льётся ему на ладонь, но у страха всегда велики глаза. Дробь воды о плитку успокаивает, пока он опирается рукой на стену и отставляет задницу. К его стыду, даже не сразу находит сам вход, а когда всё же касается сжимающихся мышц, то стыдливо дёргается вперёд. Спустя пару секунд Чонгук уже гладит там и водит по кругу, но никаких крышесносных ощущений не получает, а вода продолжает смывать смазку. На смелые решения времени остаётся всё меньше. Глубокий выдох улетает в потолок вместе с паром, в то время как фаланга без особого труда проталкивается внутрь. Вздох выходит рваным.

      Пиздец.

      С интересом он двигает пальцем внутри, разминая рельефные стенки. Ту самую простату, о которой все говорят, найти оказывается не так то просто, но для начала хватит и того, что он не умер прямо в этом душе. Чонгук глубоко дышит, напрягая мышцы живота, чтобы сохранить возбуждение, но поза оказывается не слишком удобной, поэтому палец проходит дальше. Приходится вернуть руку на член и ускорить движение тёплым кулаком, чтобы расслабиться и забыть о неловкости ситуации и о затекающей кисти. Горячая ладонь безусловно нравится ему намного больше, он гладит себя от головки до основания, иногда ударяясь головой о плитку, отгоняя желание вытащить палец и закончить всё примитивной дрочкой.

      Пот мешается с водой, а яйца наливаются знакомой тяжестью, Чонгук вот-вот и почти-почти. Но как только он чувствует, что толкается кулаку навстречу, слезая с пальца, то убирает руку и разочарованно выдыхает. Член дёргается вверх, желая получить разрядку. Щель уретры несколько раз сжимается, пока Чон пытается хоть немного отдышаться. Боже, помоги всем этим парням в порно. Кто бы мог подумать, что это настолько сложно?

      Чонгук шипит, пока медленно вытаскивает палец, хотя и не испытывает боли, лишь терпимый дискомфорт. Щёки вспыхивают новым оттенком красного, когда отверстие сжимается вокруг пустоты. Какое-то время вода мерно разбивается об пол, пар поднимается к потолку, а Чон стоит, облокотившись на стену плечом. Когда желание, затапливающее мозг, сходит, средний палец проталкивается в презерватив, и Чонгук добавляет ещё смазки. Новое проникновение оказывается не таким простым. Смешно, конечно, но есть ощущение, будто неровность и длину каждого пальца можно почувствовать сердцем, которое бьётся в груди, как вольная птица о клетку. Но дрочить, чтобы отвлечься, нельзя, иначе он сразу кончит. Внутри жжётся, пока Чон терпеливо сжимает губы в ровную линию, даже не дыша. Он мелко двигает бёдрами, пытается избежать дискомфорта, но пальцы нагло проходят глубже.

      Отключившийся мозг не помогает ему найти отвлечения, только мысли, что кто-то мог бы сделать это правильнее или помочь. Чонгук даже не хочет знать, почему вмиг представляет конкретные пальцы и полные губы вокруг своего члена. Язык проходится по мокрым губам, собирая воду, а вторая рука опускается на низ живота, поглаживая кожу подушечками. Ногтями он обводит косточки и короткие волосы на лобке, наконец вызывая мурашки, которые собираются где-то в районе копчика. Чонгук жмурится и негромко хнычет, не то от усталости, не то от затёкшего запястья, которое он забыл размять.

      Пальцы входят до костяшек, Чон невольно сжимает их внутри, пока рисует узоры на теле. Когда он делает первый пробный толчок, с губ срывается несдержанное аханье. Хлюпание, последовавшее за движением, только подливает масло в огонь. Хочется снова прикоснуться к члену. Чонгук методично двигает пальцами внутри, стараясь не потерять заданный ритм, и смыкает мокрую ладонь вокруг основания, туго поднимая кулак вверх. Это как рисовать одной рукой треугольник, а другой квадрат, но от этого зависит оргазм, поэтому приходится стараться и делать всё усердно.

      Он толкается в собственную дырку так глубоко, что кожа горит, а глаза закатываются. Теперь Чонгук дрочит несдержанно, подавляя звонкий вопль в груди. Он никогда не чувствовал себя так хорошо, каждое сжатие мышц, каждый особенно глубокий вздох, каждый импульс, который просит сделать себе приятно и убежать от тяжести и жестокости этого мира. Всего становится так много и совсем недостаточно.

      Чонгук торопливо водит по истекающему члену, видя только чёрные пятна от закатывания глаз и бесконечного сглатывая воды. Ему настолько приятно, что пальцы внутри сгибаются от желания сжать их в кулак, и из-за неконтролируемой дрожи бёдер, то ли от усталости, то ли от удовольствия, упираются в о, чудо, найденную простату.

      — Су-ука, — переходит на писк, задыхаясь.

      Тело выгибает дугой, а глаза распахиваются, и их тут же начинает щипать от воды. Приходится снова убрать руку с члена, чтобы понять, как правильно двигать согнутыми пальцами. Чонгук делает это так же скромно и неумело, как пытался трогать соски. Кружит по нужному комку кончиками пальцев и немного надавливает, словно пытается точно понять размеры. Но изучение сбивается стонами и откинутой в удовольствии головой. Грудная клетка часто вздымается, а плитка, за которую не ухватиться, начинает бесить до обессиленных всхлипов. Чонгук понимает, что это слишком и нужно заканчивать. Он резво принимается дрочить, набирая невероятную скорость в попытке угнаться за оргазмом.

      Низ живота стягивает особенно сильно, когда он понимает, что чувствует себя насквозь. Он очень и очень близок к завершению, поэтому движения на члене становятся остервенелыми, а стенки дырки сжимают непрекращающие давление пальцы, полностью помещая их внутри. Чонгук дрожит от сковывающего затёкшие мышцы удовольствия и дискомфорта. Пальцы в презервативе неприятно липнут к друг другу, от плеча к кисти рассыпаются покалывания, вода заливает глаза, а в сгустке пара становится нечем дышать.

      Но всё это — такая никому неинтересная ебень. Так много во время дрочки он не стонал никогда, никогда не чувствовал приближение к краю изнутри и никогда не мечтал, чтобы кто-то любил его опытнее, чтобы нажимал смелее. Ведь сам он может любить себя только примитивно и скромно, это как застенчиво хвалить себя перед зеркалом, чтобы поднять самооценку.

      Стоит признать, что мастурбация — это охуенно. Мы узнаем себя совершенно с других сторон.

      Чонгук с хлюпаньем срывает с головки кулак, и сперма ударяет на узор плитки. Член дёргается, красиво напрягаясь в основании. Глубокие грудные вздохи слетают с губ, пока он медленно вытаскивает пальцы. Мыться совсем не хочется, но он всё же стаскивает презерватив и бросает в небольшую мусорку у туалета. В полусонном состоянии намыливает тело гелем для душа, а потом ждёт, пока вода его смоет. Зубы Чон чистит не положенные две минуты, а до тех пор, пока паста не попадает на все поверхности полости рта. Пока вытирается полотенцем и натягивает пижаму, чувствует небольшое жжение между ягодиц, но оно нисколько не затмевает разливающуюся по телу негу.

      В комнату он пробирается тихо и, когда убирает пачку презервативов в шкаф, никак не может оторвать взгляда от заячьих ушей. Спустя пять секунд он берёт их в руку, а потом ещё десять вертит в руках, после чего всё же нацепляет их на голову. К телефону тянется совсем лениво, чтобы открыть фронтальную камеру и посмотреться.

      Глаза красные после попадания в них такого количества воды, губы тоже порозовели и с ними на контрасте синяк не выглядит слишком ярким. На ключицах блестит несколько капель, а волосы беспорядочно прикрывают лоб и брови. Чонгук делает несколько фотографий, стараясь запечатлеть своё удовлетворенное и затраханное лицо. Усталость, которая накатывает на него волнами, приятная, от неё хочется вытянуться на кровати до хруста в спине и прикрытых глаз. Та, что одолевала его на работе, вызывала только чувство беспомощности и банального желание проснуться в следующем дне. Он снимает ушки, плотно прикрывает шкаф и забирается с телефоном на кровать.

      Открытый диалог с Чимином так и бросается в глаза, но Чонгук не уверен, что то, что он собирается сделать — хорошая идея. Пальцы беспомощно летают над экраном, пока Чон выбирает самое симпатичное фото и отмечает его галочкой. Юнги писать прямо сейчас не хочется, хотя он всё еще подъёбывает его шутками про поезд. Ощущения между бёдрами и в груди совсем не подходят для дружеского обсуждения, они глубинные и интимные, а потому нет никакого желания выслушивать похвалу или смех. Не терпится получить особенных слов или реакцию, в конце концов, всегда можно списать всё на взлом или прекратить общение. Интернет прекрасен в своей ненадёжности.

/(вложение)у меня только неясные намерения/ от Джуди

      Диалог с Чимином резво закрывается, и Чонгук пустым взглядом рассматривает обновлённую ленту соц сетей. В груди собирается комок нервов, как если включить видео, где вяжут свитер в обратной перемотке. Картина, которая имела смысл совсем недавно, собирается в один сплошной узел. Чимин не появляется в сети, но Чонгук не удаляет фото. Пак видится ему тем человеком, с которым он может поделиться новой стороной себя, ведь зеркалу показывать эти фотографии — бесполезная затея. Мы смотримся в него каждый день, но так и не увидели ничего дельного.

      Взгляд Чонгука привлекает совсем недавно появившаяся новость. Он пропускает половину букв, принимаясь сразу разглядывать фотографию. На колючем заборе висит худое тело парня в разодранном бежевом пуловере. Его живот перепачкан кровью, стекающей вниз по витиеватому железу, а низ верхней одежды оттянут, как если бы там был глубокий карман. На заборе расположена табличка «ВХОД ВОСПРЕЩЁН», рядом с ним смятый бампер машины с пробитым лобовым стеклом. Фары у машины не работают, развернувшуюся картину освещает только вспышка телефона, на который делался снимок. Чонгук вглядывается в тело, висящее на заборе, но не замечает ничего знакомого, хотя всё естество кричит, что с этой фотографией что-то не так. Его взгляд мечется от тела до таблички, а потом возвращается к машине, и спокойствие, которое до этого расцвело в груди, умирает в это самое мгновение.

      Он понимает всё раньше, чем успевает прочитать всплывшее сверху сообщение от Джисона. Вильгельм Вундт ставит ощущение самым первым из всех психических явлений, тогда как чувствование предполагает пробуждение самосознания. Гёфдинг приводит пример из собственного опыта. Однажды он заложил руки за спину и сделал несколько шагов назад, и случайно дотронулся до горячей печки, не думая, что она так близко. Он совершенно отчетливо получил тогда осязательное ощущение раньше боли.

      Чонгук съёживается, ища защиту в одеяле от яркого экрана телефона. Вдумчиво читает статью об аварии, а потом украдкой пробегается глазами по сообщению Джисона.

      /твою мать это машина тэ/

      Чонгук редко смеётся, в отличие от вечно улыбающегося и выдавливающего из себя жизнь Тэхёна. Но всё познаётся в сравнении, потому что Чон не висит сейчас на заборе. Когда у нас насморк, мы забываем, как это — дышать полной грудью, и даже после выздоровления всё ещё прислушиваемся к ощущениям внутри. Что, если потерять смысл жизни, это больше не помнить, как ей наслаждаться? Нежелание чинить фары это попытка навсегда уехать в темноту или крик, чтобы кто-то починил их за тебя, ведь ты не заслуживаешь рабочие фары? Книга о том, как наводить порядок дома, очень многих людей спасла от депрессии, потому что до её прочтения люди считали, что заслуживают дышать пылью и ходить по полу с крошками. Ведь из-за грусти многие не могут собрать детей в школу или приготовить поесть супругу. Тэхёну было грустно, но Чонгук не замечал порезов на венах или не помытой головы. Потому что Ким имитировал нормальную жизнь, надеясь, что когда-нибудь эта картинка и станет его жизнью, а улыбка будет настоящей.

      Люди видят боль других людей, только когда она прорывается сквозь тело, когда вред переходит в физический. И никого не смущает, что моральная боль это карта шрамов, по которой люди потом рисуют лезвием. Врачи давят там, где больно, чтобы помочь выздороветь, а сломленные люди давят, потому что больно везде, и если нажать посильнее то наконец-то можно почувствовать что-то ещё. Например, предсмертную агонию.

      Мы часто недовольны жизнью, постоянно сравниваем её с чужой, но она от этого не меняется. Никто не научит нас быть весёлым, а быть грустными постоянно — значит уставать от разговоров о своей грусти. Совершить су…суицид — значит отказать себе в заботе.

      Чонгук не верит, он залазит в интернет, чтобы убедиться. «Tetelestai» в одном из переводов с греческого значится «совершилось», в еврейском сознании это слово, также, вызывает мысль о том, чтобы заплатить или возместить ущерб, восстановить или заключить мир, восстановить целостность.

      — Бля-ять, — шепчет Чонгук, как актриса в клипе «Экспонат» группы Ленинград.