В детстве мы любим дни рождения за кучу вещей: разноцветные шарики, которыми украшают дом, друзей, с которыми можно беситься и орать, подарки, о которых мы мечтаем и просим у родителей. Но есть один по-настоящему волшебный момент, когда выносят торт со свечами и мы, сидя во главе стола, готовимся загадать самое сокровенное желание. В основном, это набор игрушек или, если ребёнку пришлось быстро повзрослеть, чтобы родители перестали ругаться. Вы замечали, что когда мы становимся старше, нам всё сложнее придумать желание, потому что теперь появляются рамки реальности? «Хочу быть миллионером», — прости, но ты родился не в той семье; «Хочу лишиться девственности», — покажи-ка нам свой Гелендваген, и мы подумаем; «Хочу похудеть», — придётся перестать есть чипсы; «Хочу чтобы родители перестали ругаться», — этого никогда не произойдёт. Появляются критерии, под которые должно подходить наше желание, мы больше не вкладываем столько души в день рождения, потому что оно случается каждый год. День рождение и раньше происходило каждый год, но в детстве каждый день кажется вечностью, пока взрослые всё время удивляются, как так быстро пролетает время в поездке или на отдыхе. Мелочи больше не радуют, потому что теперь мы жаждем большего. И только внутренний ребёнок иногда просит об игрушке, а ему дарят вибратор. Полезно? Безусловно, но счастливым делает лишь на несколько секунд, если вы понимаете о чём я. 

Дни рождения сереют на глазах, а желания, которым больше нет места в реальности, остаются. Люди покупают странные марафоны у мошенников, чтобы улучшить жизнь, слушают подкасты и интервью известных людей, чтобы понять, что же они делают не так. У старшего поколения складывается ощущение, что нам больше нечего желать. Но это неправда, просто мы больше не можем выдавать желаемое за действительное. И что же тогда делать?

Умолять. Вселенную, Бога, начальника, преподавателя. Плакать и просить о мелочах, на которые у нас не осталось сил и времени, хотя это нужные вещи. Например, ребёнок, повышение, здоровая психика, друзья, зачёт. Не желания должны делать нас счастливее, а их исполнение.

I am begging.

Чонгук умолял людей, чтобы они обратили на него внимание и сделали частью комьюнити, чтобы они не смущались его передних зубов и левой руки, чтобы не отсаживались в метро, чтобы их интерес к нему рос по мере общения. Его желание исполнилось, его окружают люди и прекращение их существования делает ему больно. Сердце ноет при мысли о Тэхёне, щека болит после хватки Чимина, нервы вытягиваются в струну, когда бабушка открывает рот, чтобы отчитать его за изменения в характере, губы горят после поцелуя.

- Пей, так надо, - наставляет Пак, когда всовывает ему в рот две трубочки. Одна из них упирается в дно стеклянной бутылки сорокаградусного соджу, а вторая в бумажный пакет апельсинового сока.

Мерзкая на вкус жидкость стекает по горлу, падает в желудок и обжигает стенки. Чонгук морщится, но становится легче. Смущение уходит, хотя люди в вагоне замечают его тихие слёзы, красную краску, стягивающую кожу на ладони и слишком интимные поглаживания Чимина по волосам. Если бы в данный момент ему принесли торт со свечами, в голове не родилось бы ни одного желания. Юнги сказал, что боль позволяет нам вырасти, поэтому Чон старается терпеть изо всех сил и не выть в голос, как ребёнок. Чимин, когда они оторвались друг от друга, как тонкая ниточка слюны между губами, шептал, что всё будет нормально, если они поедут к нему. И Чонгук едет, глотая купленный у метро алкоголь, потому что сейчас в сознательном возрасте он впервые чувствует, что произошло что-то по-настоящему плохое. И Чон не знает, как с этим справиться. Хорошо, что его окружают люди. Плохо, что до этого бабушка ни с чем не позволяла разбираться самостоятельно.

Лицо опухает от слёз, а тональник оставляет уродливые светлые дорожки на щеках, через которые видно желтеющий синяк. Кадык каждый раз нервно дёргается, когда он пытается вздохнуть полной грудью, а задняя часть головы побаливает. На одежде Чимина остались красные пятна краски, начиная с плеча и заканчивая скромным мазком на бедре. Напоминает митинги женщин против насилия. Люди в метро смотрят на это с той же долей отвращения, а Чонгуку даже некуда спрятать руку, да и мысли такой не возникает. 

- Как думаешь, что происходит после смерти? - икает Чон сквозь всхлипывание.  

Спустя несколько остановок они с Чимином остаются в вагоне вдвоём. Люди перед выходом бросают на них косые взгляды, но всё равно уходят молча. Осадок остаётся только от сорока градусов, но не от их осуждения. Становится жарко от того, как быстро носится по венам кровь, а спёртый воздух забивается в лёгкие. Чонгук чувствует себя пьяным, хотя и с трудом понимает насколько.

- Когда умерли мои родители, врача вызвали констатировать смерть. Они лежали в реанимации несколько часов с разрывом внутренних органов, так что это был ожидаемый исход, - Чимин немного хмурится, будто прилагает усилия, чтобы вспомнить, но смотрит исключительно в окно перед собой. Чонгук пытается различить эмоции в отражении, но оно то и дело дрожит из-за тряски вагона, - медсестра привела его в палату, где я ещё формально не был сиротой, пока он не подписал бумаги. Организм может и перестаёт функционировать, но это не считается, пока человек с образованием не произнесёт это вслух. 

- Что случилось? - чистая рука Чонгука пробирается к ладони Чимина, чтобы успокаивающе переплести пальцы, но чуда не происходит. Тепло, которым они согревались с Юнги у забора, не появляется между кожей. Рука Пака остаётся холодной, а Чона — дрожащей. 

- Авария на трассе. Они возвращались с отпуска из соседнего города, кажется, - бесстрастный голос Чимина идеально вписывается в общую атмосферу отчужденности метро от реальности. 

Чонгук уже собирается спросить, где был Пак в этот момент, но его ненамеренно прерывают:

- Думаю, их больше нет. В том смысле, что их нигде нет. Чтобы был рай, должен быть Бог, чтобы было переселение душ, нужна какая-то вера. Охуеть, сколько атеистов не верит в Бога, но отгораживает себя от мысли о вечной пустоте. 

- А колумбарий? 

- Это просто место, Чонгук. Куда мы приходим, чтобы убрать пыль и принести цветы, с человеком это никак не связано, - обращение по имени в этот раз слышать немного унизительно, а не приятно. 

- Но, в каком-то смысле, они же там, - Чон не знает, зачем настаивает, возможно, потому что это помогает отвлечься и справиться с икотой.

- В каком-то смысле, они в каждом чихе какого-то-там-врача, который их кремировал, но это не делает их присутствие хотя бы гипотетически реальным. Думаешь, твои родители в другом месте?  

Чонгук теряется, теперь уже не в пространстве и времени, а в обрывочных воспоминаниях о детстве. Мозг не стирает неприятное событие из головы, а подавляет и препятствует его повторному появлению. Некоторые учёные предполагают, что скрытые воспоминания вспыхивают вновь из-за того, что мозг создаёт новый тип нейронов. То есть, когда проводятся эксперименты, учёные не упускают ослабления старых соединений, просто мозг строит новые. Даже если проходит терапию, в случае ПТСР, к примеру, вероятность рецидивов очень высока. Чонгук бродит по этим нейронным мостам в голове и натыкается на одну и ту же недавнюю вспышку, в которой можно различить причинно-следственную связь его испорченной руки. Она, как магнит, притягивает к себе, забирая всё внимание от предположений, куда после этого события могли пропасть родители. Чон никогда не затевал этот разговор с бабушкой, считая его оскорбительным. Она вложила столько сил в воспитание внука, но его почему-то интересуют люди, лица которых он даже не помнит. 

В детстве ему нравилось кривляться перед зеркалом, ведь это показывало, что любую, даже самую привлекательную часть лица, можно исказить до неузнаваемости. Было интересно после этого подносить руку с шрамами к зеркалу и представлять отражение здоровым. Гладкую кожу, ровные пальцы и пластины ногтей. В подростковом возрасте было интересно трогать лицо именно левой рукой и строить теории, на кого из родителей он похож больше. Был ли у его отца такой же большой нос, а у мамы такие же круглые глаза, и в кого он такой зубастый тоже всегда хотелось знать. В особенности, на приёме у стоматолога, который склонял бабушку к дорогущей установке брекетов. Удивительно, что люди, о которых он практически ничего не знает, смогли создать такое «симпатичное», как любит напоминать ему бабушка, лицо, но при этом сломать кости его руки и сделать из неё изъян, которого до сих пор приходится стыдиться. 

- Они, возможно, в магазине, - неуверенно лепечет Чонгук.

- Они были шопоголиками? - усмехается Чимин, смотря на его подбородок лукавым взглядом. 

- Что? Нет. Не знаю, - он дёргает плечами, пытаясь устаканить мысли в голове. - Как бы, они не были, а возможно есть. 

- Ты не знаешь, живы ли они, да? - спокойно уточняет Пак, вытягивая ноги во всю длину. 

Чонгук издаёт нечленораздельный звук похожий на согласие, вкладывая в него всё недоумение. Ведь он даже не знает, чего боится больше. Знание, что они мертвы, и ему никогда их не увидеть, с одной стороны, облегчит жизнь. Потому что не нужно представлять или, что важнее, ждать момента, когда однажды кто-нибудь из них появится на пороге и попытается наладить контакт, рассказывая, что в детстве его любимый цвет был зелёный. Хотя не будет иметь никакого значения, что именно они скажут, потому что он всё равно не помнит ни черта, а значит, безоговорочно доверится и будет греть в груди мысль — они никогда обо мне не забывали. 

С другой же стороны, кому ему рассказать, что волосы отрасли до подбородка, и теперь он иногда собирает их в хвостик. Может, он мог бы поделиться этим с Юнги, но есть небольшая условность. Ему бы хотелось отрастить волосы, чтобы мама их расчесала, как во всех фильмах, где мамы причесывают дочерей на ночь. Боже, в этом плане он даже завидует Рапунцель. Он — мальчик, парень, мужчина, и ему не должны нравится такие вещи. Об этом не забывает напоминать общество и деление всех на розовый и голубой цвет. Но другим сложно понять, что нежность родителя не должна делиться на мальчиков и девочек. Чонгуку не хочется носить платья или делать причёски, ему хочется, чтобы кто-то, не просто кто-то, а мама, его берегла, заботилась, запускала пальцы в волосы. Чтобы он мог рассказать, что выиграл в колесе социальных отношений сектор «одиночество», что бабушка при всех усилиях так и не смогла заменить ему её. 

- Ты когда-нибудь думал, о чём хочешь им рассказать? - голос Чонгук едва различим в гуле поезда и вое тормозов, но Чимин всё равно слышит, это понятно по усилившейся хватке. 

Может, Чону кажется на фоне скачущего эмоционального фона, но Пак становится другим, таким он его никогда не видел. Чимин подсаживается выше и приставляет ноги к себе, его вечно расслабленные плечи напрягаются, а голова из полу-лежащего положение переходит в вытянутую длинную шею. Это такой же непривычный образ, как детская фантазия со здоровой рукой. Вроде, так, как и должно быть, но не будет никогда. 

- Хм, - ровная кромка белых зубов похожа на оскал, когда Чимин находит глазами какую-то точку впереди, - не им, потому что они не виноваты. Но дяде и врачу я бы точно хотел сказать, что не хочу оставаться в палате, пока они подключены к аппаратам, и не хочу видеть, как называют неверное время смерти. Писк, конечно, долго стоял у меня в ушах, уже даже после всей процедуры передачи прав и судов. Но я точно знаю, что такой тишины никогда не слышал, как в тот момент, и могу с блядской уверенностью заявить, что это не было пять утра и четыре минуты. 

Возможно, у всех у нас есть история, которая заставила нас вырасти, не оставив выбора. Но представляете, как беззаботно тем людям, которым это только предстоит? 

- А ты? Чтобы ты им сказал? 

Чонгук не знает, что сказать, но всё равно вдыхает поглубже:

- Что меня расстраивает каждое видео из Тик Тока о том, что в детстве всё было важнее. Я никогда не был, хотя, может я этого не помню. Но плечи отца никогда не были для меня самой высокой точкой на планете, потому что меня так никто не возил. И большой болью не было разбить коленку, потому что они...

Он непроизвольно сжимает левую руку, что безошибочно считывает Чимин.

- Потому что они сделали тебе больнее. 

Чонгук кивает, но поток обиды не останавливается, хотя он не собирался рассказывать так много. Это как, когда мы пытаемся сдержать в себе постыдную историю, но каждый раз не выходит, потому что она вызывает у людей улыбку. А мы не привыкли, чтобы нам улыбались за то, какие мы есть. 

- И я никогда не прощался «до завтра», потому что у меня не было друзей. Я упустил столько всего из-за них. 

Объявление их станции раздаётся как гром среди ясного неба, потому что Чимин тут же встаёт на ноги и не находится с ответом. Потому что есть люди, которые хотят быстрее повзрослеть. Они начинают заниматься сексом в пятнадцать, потому что так делают взрослые, чтобы поделиться любовью, пьют, потому что так им веселее и так расслабляются родители после работы, курят, потому что так делают «мудрые» подростки в сериалах. И постоянно забывают, что быть взрослым это нести ответственность, а всё остальное — лишь подражание киношному образу. Не хочется драматизировать, но в теории, эстетика могла бы разрушить чью-то жизнь. 

Есть вещи, которые внутри больше, чем снаружи. Билеты в другую страну это не просто бумажка, а путешествие. Телефон — не просто средство связи, а портал в виртуальную жизнь. Книга это не сюжет и слова, а история, которая расширяет наше мироощущение. Шкаф это не мебель, в которой мы храним вещи, это сочетание наших запахов, «игрушки» которые мы прячем от родителей. Ракушка это звук моря внутри. И таких примеров тысячи, но эстетика — как дискотечный шар. Сияет и блестит, но внутри — пустота. А если эта эстетика чем-то наполнена изнутри, то это уже образ жизни. 

Легкий летний ветер пробирается сквозь пряди волос, взлохмачивая их и без того не идеальные причёски, когда Чимин и Чонгук выходят за пределы здания метро. Несмотря на всю проведённую в Корее жизнь Чон никогда не был в этом районе. Он не слишком далеко от центра, но по скомканному рассказу Пака в нём нет развлекательных мест, типа театра или музея, даже кинотеатр старый и неотапливаемый. Зато дома выглядят впечатляюще, они двухэтажные. Фасад отделан серым или светло-коричневым кирпичом и обязательно обвит плющом, который корнями уходит в небольшой палисадник перед окном. Комбинация цветов приятна глазу, и даже чем-то напоминает фотографии Франции в интернете. Тёмно-фиолетовый живописно расстилается по свежему зелёному газону. 

Люди с собаками уже вышли на вечернюю прогулку и теперь незаметно подпускают домашних любимцев к особенно пышным кустам соседей. Воздух пронизан свежестью, а машины рассекают дорогу с визгом шин раз в три минуты. Чонгук никогда не поймёт, почему государству жалко построить в этом районе дома для многодетных семей. Если бы Юнги окружала такая красота, он бы находил больше поводов для улыбки, но меньше для рисунков. Жители таких районов предпочитают книжки, пледы и американо со льдом, а не граффити и скейты. 

- Здесь я живу, - оповещает Чимин, сворачивая к чёрной узорчатой калитке с забором, который достаёт Чонгуку до середины живота. 

Приятно финансово позволить себе забор, который никак не спасёт тебя в случае ограбления, хотя не похоже, что здесь много воров. Эти улочки пропитаны уютом и спокойствием, единственное яркое пятно, придающее всему бунтарский дух, это цветы. Дом Чимина — не исключение, фасад серый с небольшим палисадником и стройными растениями в горшках у двери оливково-коричневого цвета. Пока он звенит ключами, Чонгук успевает рассмотреть в окне светло-розовые занавески с рюшами по краям. Чимин вертит ключом в замочной скважине, но дверь никак не поддаётся. Когда он уже хочет попробовать верхний замок, ручка опускается, и на проходе появляется высокий худощавый мужчина с острыми скулами и зализанными гелем волосами. 

- О, ты рано сегодня, - мужчина раскрывает дверь шире, являя вечернему освещению карикатурный фартук с узором крупного алого гороха и кухонное полотенце, закинутое на правое плечо. Он с тёплой улыбкой осматривает испачканную одежду Чимина и только после внимательного сканирования замечает топчущегося на месте Чонгука, - и не один. 

- Это Чонгук, он переночует у нас, - нагло заявляет Пак, держа пустую бутылку вместе со смятой пачкой сока.

- Пак Суюнг, его дядя, приятно познакомиться, - он приветливо протягивает руку, и Чонгук жмёт её правой со скромной улыбкой. 

- Мне тоже. 

Внутри обстановка оказывается крайне непривычной. Стены обклеены светло-серыми обоями и едва не гнутся от количества рамок, на некоторых красуется имя самого Чимина, а на некоторых — его дяди. Чонгук успевает прочитать лишь что-то про повышение квалификации и победы в университетских конкурсах. Есть несколько детских рисунков, но они кажутся выцветшими даже за слоем стекла, потому что висят рядом с окнами. Мебель в основном сделана из дерева, страшно даже предположить цену, за которую её приобрели. Столик у дивана, напольная подставка для газет и комод в углу выполнены из каштана, но несмотря на тёмный окрас, ни единой пылинки не сверкает на поверхности. Тихий звук радио путешествует между книжным стеллажом и чёрным кожаным креслом в углу, торшер уже выключен, хотя книга со сложным медицинским названием лежит раскрытая на подлокотнике. Диван перед телевизором обтянут тканью с золотыми узорами, на нём в ряд стоит пять подушек в тон. 

- Мойте руки, я почти накрыл на стол, - Суюнг быстро проходит через широкую арку, ведущую в кухню, и звуки радио становятся тише. 

- Ванна там, - кивает Чимин в сторону небольшой двери, - ацетон в шкафчике за зеркалом. Пойду, помогу ему. 

Чонгук никак не может наглядеться на незнакомый интерьер, из прострации его выводит лёгкий поцелуй Пака в щёку. Но он не успевает ничего ответить, потому что Чимин уже уходит на кухню. Прежде чем начнётся тихое обсуждение Чона, он решает пойти в ванную, чтобы дать Суюнгу со спокойной совестью высказать племяннику все подозрения и убедиться в порядочности их гостя и его репутации. 

В ванной комнате приятно пахнет освежителем воздуха или парфюмерной водой с яркими нотками цитруса. Розовая шторка в тон занавескам скрывает вид самой ванны, но Чонгук подозревает, что и она не дешёвая. Он тщательно моет руки, надеясь ничего не запачкать, умывается, пугаясь собственного отражения, и лишь затем открывает шкафчик. Четыре полки забиты неизвестными бутыльками и пачками таблеток, сразу видно, что здесь живёт фармацевт. Капельки воды, попавшие на волосы, стекают на глаза, затрудняя поиск. И он сильно удивляется, когда находит белые и круглые таблетки, сложенные в прозрачную вазу на ножке с крышкой, на самой нижней полке узнаётся пачка презервативов и чёрная продолговатая трубка с расширением снизу. Чон поднимает выше взгляд и оставляет все догадки за порогом этого дома, он гость, а бабушка воспитывала не лезть в чужие дела. Бутылёк ацетона он находит спустя две минуты чтения различных этикеток и сдувания отросшей чёлки с глаз. Он даже успевает вспомнить, что за это лето ни разу ни сел читать книгу, хотя всегда любил посвящать этому свободное время. Мысль не задерживается в голове надолго, хотя он и успевает против воли подумать о Тэхёне и его прощальном подарке. Когда Чон начинает очищать испачканные пальцы, то прикладывает все усилия, чтобы отвлечься. Но в итоге трёт их с таким остервенением, что когда краска сходит, рука всё равно остаётся красной. Ему приходится ещё несколько минут держать её под струёй холодной воды, избавляясь от ощущения покалывания. Чонгук уверен, что за это время Чимин бы успел рассказать всю его родословную вплоть до динозавров, если бы знал. 

Из ванной его вытягивает ароматный запах мяса и приличие. Несмотря на наличие столовой в доме, они располагаются за круглым столом на кухне. Чонгук благодарен за это, ведь в пространствах побольше всегда легко ощутить давление неловкой тишины. Чимин сидит рядом с пустым стулом и потягивает красное вино из массивного узорчатого бокала, Суюнг же снимает фартук и выключает радио, прежде чем сесть за стол. Чон чувствует себя из-за этого как на собеседовании, и он явно не в самой лучшей форме для этого. Обычно работодатели ищут пластилин, чтобы подстроить человека под задачи компании, в этом смысле он — тот самый кусок, в который забилась грязь с волосами.

- Хирургом хочешь стать? - дядя Чимина накладывает себе салат из общей тарелки и с добродушной улыбкой смотрит на Чонгука

- Ды нет, - лепечет он в ответ, занимая пустующее место, где Пак любезно накладывает ему поесть, наверняка подозревая, что сам бы он постеснялся взять много.

- Обычно они так долго моют руки, - Суюнг поднимает наполненный бокал в воздух, - за знакомство. 

Они делают по глотку, и Чонгук понимает, что это вино превосходит то, что приносила Сохи на их посиделки. Оно в меру сладкое и приятно оседает на языке. Недолго они едят молча, прямо как завещала бабушка, жадно накинувшись на мясо. Лишь стук столовых приборов о посуду разбавляет общее чавканье. Но потом, когда желание утолить голод притупляется и остаётся только наслаждаться, дядя Чимина пробует завести разговор. 

- На кого ты учишься?

Чонгук проглатывает ещё вина и вытирает салфеткой масляные уголки губ, ловя плотоядный взгляд Чимина и его лёгкое поглаживание по колену. Пак откидывается на спинку стула и наблюдает за всем, как зритель в театре на первом ряду. 

- На айтишника. 

- Тяжело даётся? - Суюнг зеркалит позу племянника, но вместо чьего-то колена в руке у него бокал, который он медленно прокручивает на поверхности белой скатерти. 

- Не очень, сначала, конечно, были трудности, но мне класса с шестого учёба не доставляет проблем. Я быстро усваиваю информацию. 

- Молодец. Не теряй этот навык, - мужчина несколько раз едва заметно покачивает головой, - в этом мире нужно быть или ответственным или талантливым, а то можно остаться без работы. 

- Я слышал, что по статистике на работу берут чаще, если человек в себе уверен, - прочищая горло, поддерживает беседу Чонгук, через джинсы ощущая, как пальцы Чимина кольцом сжимаются вокруг его голени, будто змея душит пойманную жертву.  

- Со мной работает полно неудачников с комплексом Бога, но тут такая религия, чем убедительнее и натужнее, тем больше верят, - Суюнг делает пару глотков из бокала, но Чон слышит, только как вино опускается по горлу, и ни капли осуждения. 

- Вам нравится ваша работа? - вопрос звучит чисто из вежливости, но только лишь потому, что хватка Пака поднимается выше, и чертова скатерть этого точно не скрывает. Чонгук хотел хотя бы звучать нормально, раз не получается выглядеть. 

- Как и везде, есть свои плюсы и минусы. Немного смущает преобладание женского населения, самому с трудом верится, что мужчина может разбираться в фармакологии. 

- И почему так?

- Не брутально это, читать инструкции от таблеток. Зато мужчины на первом месте по числу самоубийств и пребыванию в наркостационарах. 

Еда в желудке сворачивается в узелок, когда он слышит слово «самоубийство», а глаза стекленеют. Чонгук будто наяву видит, как врачи поднимают Тэхёна со стола для вскрытия и перекладывают на каталку, а после обрабатывают поверхность. Так, чтобы она снова сияла чистотой. Смерть — дело болезненное, но ещё и грязное, потому что за ним всегда следует уборка. Уборка в доме, который выставят на продажу по дешёвке, уборка в палате больницы, уборка в крематории. И для всего есть инструкции, а вот как убраться в голове — неясно. Из воспоминаний нельзя выдрать кусок и выкинуть ни физически, ни морально. Ведь говорят, что человек живёт, пока о нём помнят. Чонгук чувствует, что хочет убраться из этой комнаты, хотя в ней никто не умирал. 

- Было вкусно, мы пошли, - Чимин спасает ситуацию, отпустив его ногу и также сильно схватив за руку, чтобы в следующую секунду потянуть к лестнице на второй этаж. 

Подниматься приходится молча, потому что радио на кухне до сих пор хранит тишину, а в доме недостаточно много мебели, чтобы избавиться от эхо. Чимин буквально вталкивает его в свою комнату и закрывает дверь на замок. 

- Твоя бабка умерла? - его взгляд выпытывающий и прямой. 

- Нет, - сдавленно шепчет Чон, смотря только в светло-карюю радужку. 

Чонгук бы с удовольствием рассмотрел комнату, но никак не может не дать Паку желаемое, особенно когда в отражение его глаз он не такой разбитый и грустный. Понять, что же случилось, Чимин хочет с момента, как открыл их диалог и увидел то фото. Сейчас Чон головоломка, к которой нужно подобрать ответ, но Пак снова и снова промахивается с разгадкой. Судя по всему, его это достало и он решил действовать так, как привык — давить.

- Мой знакомый разбился на машине, - между тонких бледных губ просачивается лишь горячий воздух, похожий на шипение змеи, хотя Чонгук хотел, чтобы это прозвучало значимо.  

Чимин не пытается его успокоить или подбодрить, но поза сразу теряет прежнее напряжение, а шаги в его сторону выходят вязкими, словно смола. Выщипанная бровь взлетает в воздух, а рот выдаёт небрежное и почти скучающее: 

- И? 

- Нарочно. 

Чонгук произносит это с закрытыми глазами, боясь, что слёзы снова польются из глаз. Он никогда так много не плакал, что теперь каждый всхлип кажется лишним и стыдным. Суюнг прав, в обществе мужчины это про жёсткость, мужество, брутальность, но из общества здесь только Чимин. И всё же, когда он оказывается прижат к его телу, слёзы не падают из глаз, только тихий крик, будто ему сломали кость, вырывается наружу. Что-то созвучное с младенческим «А», когда дети падают, делая первые шаги, но не настолько больно приземляются, чтобы закатить истерику. Чимин обнимает сильнее, и кажется, что на свете есть только они. В этом тихом районе не слышно проезжающих за окнами машин, и даже то, что происходит на кухне, остаётся загадкой. Чонгук слышит только одно бьющееся сердце, и оно не его. 

- С чего ты решил, что это должно разрушить твою жизнь? - в голосе Пака сквозит изумление. Рука отпускает плечи Чона и вновь хватает за побаливающие скулы, вызывая желание поморщиться. - Твоя личность это не люди вокруг и не привычки, которыми ты обладаешь. Их потеря не должна вызывать в тебе желание прыгнуть с моста. 

- Я больше не могу говорить, да даже думать об этом, - Чонгуку сложно говорить сквозь давление на щёки. 

- Так измени своё отношение к этому. Ты не выдолблен из камня, придётся абстрагироваться от привычных принципов.

- Я ни черта не понимаю, о чём ты говоришь, - выдыхает Чон и закрывает глаза. 

Он устал и не хочет менять какие-то принципы или ещё раз выворачивать душу. Единственное желание, которое по прежнему в нём остаётся, — чтобы эта ситуация наконец закончилась. В том смысле, что кажется, что день смерти Тэхёна теперь длится каждый день. С утра, когда мозг ещё не до конца проснулся, Чонгуку удаётся ухватиться за луч растворяющегося внутри счастья. Безмятежность длится всего несколько секунд, а потом недавние события обрушиваются на него и не уходят до тех пор, пока он не засыпает. Знак бесконечности не должен выглядеть как восьмёрка, потому что бесконечность ощущается таковой, только когда мы чувствуем, что что-то не так, что конец и начало больше не такие, к каким мы привыкли. Теперь они не значимые, а смазанные, и с каждым днём утро и момент засыпания становятся всё короче, а грусть превращается в ленту Мёбиуса. 

- Тогда, - шепчет Чимин, сокращая между ними расстояние, - не пытайся что-то изменить, забей. 

Их губы соприкасаются второй раз за день, но теперь Чонгук слышит треск. Будто реальность, как зеркало, раскалывается на две части, образуя пустоту. Чимин убирает руку от лица, забирается ей под футболку и касается горячей кожи. Сквозь губы Чона вырывается рваный и неверящий выдох. Пальцами он обводит черты мягкого живота, вынуждая инстинктивно его втянуть. В следующее мгновение Чимин уже давит, не желая терять контакт, и кожа податливо сжимается под пальцами. Пустота наполняется жадностью и страхом, когда уже обе руки Пака путешествуют по телу, задирая футболку до плеч. Чонгук чувствует себя обездвиженным, пока короткие ногти обводят ореолы его сосков. Словно предсмертный импульс, мурашки бегут по спине и рукам, а трещина бесконечности становится больше и глубже. 

Полные губы отрываются от его собственных с тихим щелчком слюны. Чонгук быстро облизывается, но, заметив кокетливый и слегка дезориентированный взгляд Пака, проходится языком уже медленно и жадно, собирая далеко не самый приятный вкус вина с соджу. Чимин резво сдирает с него футболку, кидает её на пол, и холод чужой спальни кусает каждый оголённый участок кожи. Они не успевают даже встретиться взглядами, когда Чон уже подставляет шею под чужие кусающие поцелуи. Пальцы правой руки вплетаются в синие волосы, притягивая стройное тело ещё ближе, и Чонгук распахивает глаза. Ему нужно время подумать. Всё происходит слишком стремительно, не так, как во время дрочки. Целуясь с Чимином, да даже когда он предлагал ему остаться ночевать некоторое время назад, Чон совсем не думал, что они окажутся у него в спальне и будут раздеваться. Эти мысли не умещаются в мозг, ещё потому что Пак больше не пытается его укусить; первая волна желания схлынула, теперь его губы оставляют на шее блестящие дорожки слюны, иногда несильно втягивая бледные отметины в жаркую полость рта. Чонгук никогда не думал, что подобная ситуация может быть хотя бы гипотетически близка к реальности. А стоило бы. 

- Перестань, - смято бубнит Чимин ему в ключицу, облизывая выпирающую кость.

- Я стараюсь делать это тише, - задыхается Чонгук, пока второй рукой проникает под одежду Пака и неверяще трогает очертания пресса. 

- Ты не можешь думать тише, поэтому делай, как я сказал. 

Когда они оказываются лицом к лицу, то выглядят как музейный экспонат. Их руки твёрдые, будто высеченные из камня, остаются в том же положении, что и раньше. «Забей, забей, забей», — повторяет про себя Чонгук, стараясь не двигаться, потому что не имеет ни малейшего понятия, что делать дальше. На лице Чимина нет ни любви, ни ненависти, только ожидание. Он ждёт, пока станет достаточно тихо. В комнате. Между ними. В голове Чона. Наконец, становится слышно монотонную мелодию радио с кухни и резкий звон посуды. Чонгук возвращается мыслями ко дню, когда они с Паком гуляли после выставки. Именно тогда ему сказали, что поцелуй это нападение. Он прикрывает глаза, погружаясь в темноту, опускаясь на дно трещины бесконечности, где всем руководят жадность и влечение. Самоубийство это тоже нападение. Если подумать, то каждое утро нападает на нас плохой погодой или новостями, каждый недостаточно вкусный обед портит нам настроение, каждый одинокий вечер, который мы бы хотели провести с друзьями, но не набрались сил их позвать, пробуждает апатию, длящуюся вот уже несколько лет. И Чонгук боролся, старался считать только хорошие дни, забывать о случайных совпадениях и принимать их за судьбу, имитировать счастье от общения с одногруппниками, праздновал новый год с улыбкой. Но прямо сейчас на него нападают, и с него хватит. В трещине за влечением и желанием есть ещё тишина. Никакой борьбы, неприятия, слёз, страхов. Чон почти видит, как ложится на дно, и в этот момент мир перестаёт быть важным. 

Чонгук не чувствует прикосновения, но ярко ощущает, как его притягивают ближе, методично расстёгивают пуговицу на джинсах и дерзко спускают их вниз до колен. Когда он открывает глаза, ноздри Чимина широко раскрываются при каждом глубоком вдохе, а на острых скулах играют желваки. Не скрывая наслаждения, Пак проводит кончиками пальцев по ногам, очерчивает впадины на голенях, округлость бёдер, и не отказывает себе в удовольствие крепко сжать кожу. Чонгук стоит ровно и внимательно следит за его действиями, только не может сдержать громкого вздоха, когда его толкают на кровать. Упругость матраса слегка подбрасывает его в воздух, а свежесть коричневого одеяла приятно облизывает спину. В комнате больше нет мертвенного холода, есть только скользящая по горизонтальным поверхностям прохлада. Чимин нетерпеливо скидывает с себя футболку, оставляя её на полу без внимания. 

Колено нагло разводит ноги Чонгука в стороны, когда Пак надвигается на него большой тенью, словно, волна, подминающая под себя корабль безо всяких усилий, и ставит руки по бокам от розовых волос. Чонгук безвольно наблюдает, как Пак красуется, изящно откидывая синие пряди с глаз. 

- Павлин, - на грани слышимости шепчет Чонгук, отчётливо понимая, что на самом деле перед ним — змея. 

- А ты думал, - улыбается кромкой белых зубов Чимин, подтягиваясь выше на руках. 

Чонгук хочет ещё съязвить, но удаётся только задушено всхлипнуть, когда круглое колено давит на его плоть через ткань белья. Пак ловит его губы своими, делая поцелуй липким, вынуждая шире открыть рот, будто пытается залезть языком так глубоко, чтобы кислорода вовсе не осталось. Голая кожа соприкасается, когда Чонгук обнимает Чимина за шею, придвигая его вплотную, желая уничтожить холод внутри в их общем жаре желания. Они целуются с влажным причмокиванием, разбивая те крупицы личного пространства, которые позволяли сохранять дистанцию всё это время и не допускать постыдных мыслей. Несмотря на миниатюрность тела Чимина, Чонгук впервые думает о том насколько на самом деле в том силы. Как танцы выковали из его характера сталь и наделили упорством, как не по-мужски тонкая талия появлялась после изнурительных тренировок, и как литые мышцы ног напрягались при каждом вытягивание носка. Чону могло бы стать стыдно за пренебрежение к собственному телу, но он уже давно решил, что является частью чего-то большего и красивого. 

- Это нормально, что мне кажется это нереальным? - неожиданно прерывает их Чон.

Чимин хрипло смеётся, поглаживая его синяк на скуле, а потом неожиданно ужесточает хватку. 

- А сейчас? 

- В последнее время мне всё время больно, это больше не помогает, - пьяно признается Чонгук, рвано вздыхая. 

- Я не знаю другого способа, - чистосердечное и не менее пьяное признание соскакивает с языка Чимина. 

Конечно, нет — думается Чонгуку, танцы убивают умение чувствовать боль и справляться с ней. 

- Но у меня есть смазка, так что мы можем поискать варианты.

- Да. Да, давай. 

Чимин поднимается с кровати и идёт к письменному столу, оставляя Чонгука возбуждённым и смущённым одновременно. Не теряя времени, Чон приподнимается на локтях и сквозь пелену опьянения осматривает комнату. Она просторная, и если бы за окнами стоял день, то света в ней бы хватило, чтобы без лампы делать домашнее задание. В ней, как и в гостиной, царит идеальный порядок. Белая кровать с резной железной спинкой упирается в стену, обклеенную бежевыми обоями, сбоку стоит только одна тумбочка, на которой лежит целая стопка книг с кучей закладок между страницами. У стены напротив расположен шкаф с двумя большими зеркалами, а рядом с ним стол, на котором в темноте явно трудно найти смазку, но спустя некоторое время у Чимина это получается. 

Пак кидает тюбик сбоку от Чонгука, а сам даёт им время ещё немного прийти в себя и медленно стягивает штаны сразу с нижним бельем. 

- Пиздец, - вырывается вслух.

Чимин отзывчиво усмехается, но без всякой жалости к чувствам девственника приближается к Чонгуку и подцепляет край последнего элемента одежды, оставляя их обоих полностью обнаженными. Чонгук немного сжимается внутренне, когда влажная головка шлёпает о низ живота, но старается не опускать глаза с лица Пака. Чимин откидывает ненужную вещь в сторону и снова склоняется над ним, колено теперь касается мошонки, и Чонгук подавляет желание пристыженно свести ноги. Они снова целуются, возвращая прежний настрой и распаляя утихомирившуюся страсть. Чонгук наугад толкается бедрами вверх и быстро проезжается возбужденной плотью по ноге Пака. 

Чимин коротко усмехается в поцелуй, подавляя короткое мычание Чона. Он нарочно ставит ногу ближе, призывая порывисто тереться о себя и дальше. И пока Чонгук самозабвенно взмывает бёдрами вверх, горячо выдыхая в потолок, Пак спускается поцелуями от подбородка к груди и напрягшимся из-за небольшой прохлады соскам. Мокрым языком обводит каждую горошину по очереди, больше ощущая, чем видя, как тело под ним дрожит. Он вбирает левый сосок в рот, садистски упиваясь жалобным хныканьем, несколько раз зажимает кожу между зубов, но так, чтобы не доставить сильной боли. С глухим чмоком выпускает набухшую плоть изо рта, принимаясь с аппетитом вылизывать кожу вокруг. Чонгук извивается на постели, пытаясь угнаться за всем сразу, и ему стыдно, что желание кончить уже почти накрывает его с головой, когда Пак коротко дует на мокрый от слюны сосок. 

- С-сука, - решает известить Чон сквозь стон, когда Чимин принимается коварно терроризировать пальцами уже горячие бусины, - я сейчас кончу, если ты продолжишь. 

- Ты сам себя до этого довёл, - хрипит Пак и с издёвкой сильнее упирается коленом в член.

- А-а, прекрати. Я серьёзно, - Чонгук тяжело дышит и с трудом приподнимается на локтях, надеясь сделать слова более весомыми, - не хочу делать это... один?

Чимин подбирается наверх, снова вынуждая Чона опуститься лопатками на матрас. Тот кладёт руку на щёку Пака и прижимает к его губам своими, давая им обоим время вернуться в реальность и подумать. Сердце громко стучит под рёбрами, а член пульсирует, желая разрядки. Чону кажется, что в нём сейчас происходит столько химических реакций, что он просто взорвётся. 

- Ладно, - спустя несколько секунд выдыхает Чимин, - дай мне свою руку. 

Пак мерит их ладони, приставляя друг к другу. Его пальцы оказываются короче и плотнее, и в данный момент Чонгук бы с удовольствием включил свет, чтобы ясно увидеть, как их руки выглядят в таком положение. Но Чимин уже что-то решает для себя и отодвигается, усаживаясь на пятки. Он берёт в руку тюбик смазки и звонко щёлкает крышкой. Чонгук всегда вздрагивает от этого звука. Это как взмах флажка на гонках, будто пути назад больше нет. Прозрачные капли немного поблёскивают в темноте, пока Чимин наносит вязкую жидкость на просвет между худых ног Чонгука. Короткий вздох вырывается из груди, когда Пак добавляет ещё смазки на пальцы и осторожно обводит потяжелевшие яйца, а после берёт в кулак ровный твёрдый член Чона и проводит ладонью вверх и вниз, легко скользя по всей длине. Когда Чимин снова хочет вылить смазку на пальцы, Чонгук нежно отталкивает его руку.

- Можно мне? - он приподнимается, усаживаясь поближе, но так, чтобы не стереть смазку с бёдер.

- Хорошо, - с улыбкой выдыхает Пак. 

Вязкая жидкость знакомо капает на пальцы, но её в разы больше, чем обычно использует Чонгук. Он всё ещё немного колеблется, когда Чимин с щелчком закрывает тюбик, но решает не показывать этого так явно и сначала медленно обводит головку под облегчённый вдох Пака. Окольцевав пальцами всю длину, Чон несколько раз проводит по всей длине. Не смотря на то, что в этот момент его никто не трогает, а в комнате слышны только тихие хлюпы смазки, он возбуждается ещё сильнее, слегка увлекаясь процессом и принимаясь осторожно надрачивать. 

Чимин податливо дёргает бедрами вверх, в удовольствие откидывая назад голову. Его тяжёлое дыхание словно забирает весь воздух из пространства, потому что Чонгук не дышит, пока наблюдает как в тонком кольце его пальцев появляется и исчезает головка. Спина немного затекает от такого положения, поэтому в какой-то момент движения становятся совсем медленными, Чон лишь туже стягивает кулак. 

- Ложись, - просит, вернее, наставляет его Чимин. 

Чонгук снова принимает горизонтальное положение и замирает в ожидании. Чимин поочередно закидывает его ноги к себе на плечи и садится совсем вплотную. Он игриво кусает его за стопу, вызывая облегченный смешок и призывая расслабиться. 

- Обхвати свой член руками и приоткрой ладони. 

Чонгук послушно размещает руки у основания, оставив расстояние между пальцами. Чимин не долго копошится сзади, а потом плавно толкается между бедёр, выбивая из груди несдержанное аханье. Член Пака влажно скользит по его промежности и достигает головкой пальцев. 

- Ну как? - участливо интересуется Чимин, разделяя короткие вздохи. 

- Пиздец, но мне нравится, - смущённо признаётся Чонгук 

- Тогда постарайся немного надавить мне на плечи, чтобы ноги не соскочили. 

- Так? - Чон принимает правильное положение. 

- Да, отлично. 

Чимин крепко держит его за бёдра, контролируя угол толчков, и распаляюще медленно несколько раз скользит по чужой плоти. Чонгук, чувствуя трение члена о собственный, сипло стонет, нарочно сжимая пальцы, делая каждый толчок тугим и чувственным. Когда последние крупицы терпения растворяются в особенно громком вскрике, а желание затапливает с головой, Пак ускоряется. Он толкается быстро и жёстко, в каждом движении читается жадность, желание получить ещё больше и почувствовать ещё ярче. Хватка на бёдрах становится твёрже, а взгляд то и дело падает на тонкие приоткрытые губы и быстро вздымающуюся грудь. Чимин издаёт низкий стон в погоне за удовольствием, и не может сдержать ухмылку на лице, когда видит блестящие большие глаза Чона, смотрящие прямо на него. 

В груди Чонгука разливается восхищение тем, насколько красиво Пак изгибает брови, как глубоко толкается бёдрами, выдерживая вес его ног на плечах. Он пытается не отрывать взгляда, но не может не закрыть глаза, когда головки липко трутся друг от друга, когда смазка разбавляет рваные вздохи и немного пузырится между пальцев. Его ладонь подрагивает, а сквозь сомкнутые губы вырывается мычание. Чон пытается быть не слишком громким, помня о дяде на первом этаже. В конце концов, вряд-ли он как мама Реджины Джордж предложит им презервативы или типа того. 

По комнате раздаются мокрые шлепки тел и приглушенные стоны. Чонгуку кажется, что он сойдёт с ума, если когда-нибудь услышит, как громко Чимин может стонать. Их кожа горит, а к щекам прилил румянец. Алкоголь, блуждающий по венам, лишь распаляет их, заставляет быть более несдержанными. Чонгука не беспокоит, что кожа между бедёр немного саднит, а они сами затекли и побаливают от чужой хватки. Он лишь самозабвенно подставляет задницу и поднимает на Пака абсолютно затраханный взгляд, вырывая у Чимина грудной стон. 

- Я почти, - переходит на ультразвук Чон, что, наверняка, звучит совсем не сексуально, но никому до этого нет дела. 

- Блять, я тоже, - хрипит Чимин, смазано целуя его щиколотку. 

Чонгук откидывает голову и сильнее стискивает их скользкие члены, немного подкручивая пальцами, когда головки трутся друг о друга. Пак толкается с оттяжкой, слегка удивляясь такой податливости со стороны Чона. Их дыхание не находит одного ритма, но разрядка наступает практически в один и тот же момент. Когда Чимин начинает снова набирать скорость, низ живота Чонгука сводит в напряжении. Схожее желание накрывает, когда долго терпишь перед тем, как облегчиться. Члены в его пальцах кажутся безумно горячими, а разум — тонущим в этих развратных звуках. Чонгук морщится и выгибается в спине, кончая себе на живот. Чимин спустя несколько толчков тоже замирает, изливаясь в чужие пальцы. 

В ушах стоит прекрасная тишина.