Чонгук просыпается в одиночестве. Казалось бы привычная ситуация, но он всё равно с неверием ощупывает пустующее место рядом. И с сожалением замечает, насколько остыли простыни, лишившись тепла от человеческого тела. Он крепко и сладко спал, так и не услышав, когда именно Чимин встал. Можно с уверенностью сказать, что это был самый спокойный сон за последние несколько дней или даже недель. Сложно точно определить, как долго длится это состояние перманентной грусти. Ему бы хотелось проснуться в объятиях и даже разделить короткий поцелуй, как во всех романтических комедиях, подольше сохранить то тепло, которое они вместе создали под одеялом за ночь. Но приходится довольствоваться тем, что есть, поэтому Чонгук несколько минут наслаждается утренней тишиной дома, прохладными простынями под пальцами и густым запахом перегара в воздухе. Когда сухость глаз становится совсем невыносимой и приходится тереть веки, он просыпается окончательно, и сладкая нега уходит, оставляя прощальное ощущение тревожности. 

Первый вопрос стучит по мозгу вместе с головной болью, когда Чон отрывается от подушки и принимает сидячее положение — «можно ли считать межбедренный секс полноценным?» Не то чтобы есть какие-то рамки, но всё же проникновения не было, хотя они и трогали друг друга полностью обнажёнными. А если они дойдут до проникновения, то кто в кого будет проникать? Вряд-ли это решается на камень-ножницы-бумага. Второй вопрос — «они теперь в отношениях?» В фильмах после проведённой ночи, если это случилось не после клуба, люди начинают встречаться сразу после неловкого и вместе с тем очаровательного разговора с утра. Но Чонгук понятия не имеет, подходит ли это их ситуации. Третий вопрос — «это кризис ориентации?» Чон не уверен, что у него до этого вообще была ориентация, а теперь она, оказывается, может поменяться. Конечно, у него были симпатии, и он всегда хотел нравится девушкам, но не то чтобы он был против отношений парней с парнями, просто никогда не задумывался, что это может случиться с ним. Мысли повисают на плечах и тянутся за ним грузом, пока Чонгук, немного прихрамывая от саднящей боли между бёдер, идёт к стулу, на котором Чимин или его дядя, безусловно, он хочет, чтобы это был Чимин, любезно оставил полотенце. Он осторожно обматывает его вокруг ног, чтобы скрыть небольшую россыпь синяков и полоску покраснения. 

Перед тем как дёрнуть вниз ручку и выйти на лестницу, Чонгук сквозь тупую головную боль понимает, что сомнения не разрушают его и не оставляют царапины на сердце. Они стоят комом в горле, и их совсем не получается хоть куда-то пропихнуть. Слова Юнги о яблоке раздора проблеском мысли вспыхивают в голове, но лишь небольшим лучиком света, потому что уже в следующую секунду Чон открывает дверь и выходит из комнаты. С каждым шагом он понимает, что их сперма на его животе высохла и теперь неприятно стягивает кожу. В ванную получается проскользнуть максимально быстро и тихо, избегая любых скрипящих порожек и полов без ковров. 

Отражение в зеркале даже не пугает, а ужасает. Волосы свалялись и из-за пота блестят, спадая тонкими полосками на глаза, несмытый вчера тональный крем скатался на лице жёлтыми кусками, уже совсем не скрывая рассасывающийся синяк на щеке, а несколько капилляров лопнуло, окрасив белок в бледно-розовый цвет. Кожа вокруг сосков покраснела, а на шее расцвело несколько пятнышек-засосов. Чонгук скидывает полотенце, не желая даже видеть, как выглядит ниже пояса, и становится на прохладное дно ванны, мгновенно покрываясь мурашками. Вода мощным потоком падает ему на голову, смывая вчерашние интимные прикосновения и оставшийся после них беспорядок. Капли щипают покраснения, но Чону всё равно недостаточно тепла. Он то и дело поворачивает кран. Пар уже липнет на зеркало, а жар обжигает, но эти ощущения даже отдаленно не похожи на вчерашний пожар в груди и тлеющие угольки на коже. Вкусив такой вид тепла, человек начинает искать его везде, веря, что если его нежно касаются и мягко целуют, то он в безопасности. 

Занятый регулированием температуры, Чонгук пропускает мимо ушей то, как ручка двери тихо опускается, и прохладный поток воздуха врывается в душное влажное помещение. Пальцами Чон стряхивает капли воды с глаз и натыкается на прищуренный в удовольствии взгляд Чимина. Пак стоит, облокотившись об косяк, и коротко что-то отпивает из кружки. Серые пижамные штаны висят на бёдрах, а ворот толстовки оттянут вперёд, выставляя тонкие ключицы и лебединую шею во всей красе. С его лица уже сошёл отёк после сна, а волосы уложены назад и поблёскивают небольшими кристалликами из-за лака, того самого, благодаря которому девочек превращают в принцесс на утренниках.

- Привет, - выпаливает первое, что пришло в голову Чонгук, сводя руки у паха, и сразу горбится. 

Губы Чимина растягиваются в лукавой улыбке, которую он даже не пытается спрятать за кромкой кружки, а глаза ещё медленнее и любознательнее путешествуют по обнажённому телу. 

- Ну же, дай мне полюбоваться, - он отставляет кружку в сторону и устойчиво размещает её на стиральной машинке. 

Чонгук подбирается ещё больше и следит глазами-бусинами за Паком, как хомяк, загнанный в угол клетки кошкой. Зажатая поза вовсе не останавливает Чимина, пока он слишком быстро сокращает расстояние между ними и нагло укладывает руки на бёдра Чона, слегка оттягивая кожу в разные стороны. Хриплый вздох с трудом продирается сквозь сухость рта и привкус вчерашнего веселья на языке. Пак ощутимо, но несильно хлопает его по попе, разглядывая поджатые мышцы живота. Его пальцы очерчивают мокрую линию от тазовых косточек к сведённым у паха рукам, а затем настойчиво давят. Будто Чонгук материал в руках скульптора, у которого нет никаких эмоций и чувств, лишь те, что хочет видеть от него создатель. Он покорно раскрывает себя, тянется за прикосновениями и покрывается очаровательным румянцем, когда Пак с особым упоением проводит рукой по мягкому члену и спускается к яйцам щекотливыми касаниями. Пара больше не становится, но Чонгук всё равно ощущает, как вянут лёгкие без воздуха. Вода крупными пятнами распространяется по рукавам толстовки, прилипая к рукам, но Чимину это не доставляет никакого дискомфорта, по крайней мере лицо его ничего подобного не выражает. Он вертит пальцем в воздухе, призывая Чона внимательнее рассмотреть плитку.

- Чувствую себя как на выставке. 

Чонгук ищет опору в стене и смиренно прогибается. Капли стекают с плечей в небольшие ямочки на пояснице и прокладывают себе путь вдоль торчащего позвоночника к светло-розовой полоске покраснения между бёдер. В сравнении с приятными прикосновениями, вода обжигает кожу, но Чон слишком сосредоточен на себе и Чимине, чтобы остановить поток неприятных ощущений. Пак дерзко раскрывает его, и сжимающееся кольцо мышц облизывает прохладный воздух, вынуждая дёрнуться от неожиданности. Чонгук зажмуривается, не столько от неловкости ситуации, сколько от осознания, что со стопроцентной вероятностью побрился, если бы только его предупредили. Ему всё равно на волосы на руках и ногах, но, знаете, секс же всегда вначале кажется чем-то особенным, можно не побояться сказать, что он делает людей счастливыми. Потом он как и всё остальное становится рутиной, но когда ты только заглядываешь за краешек двери в полный желания и фантазий мир, то тянешься к идеалу. 

- Что плохого в том, что ты выглядишь как произведение искусства? - заискивающе шепчет Чимин, ведя мокрым пальцем от копчика до мошонки, задевая все те места, до которых не дотрагивался вчера. 

Щёки Чонгука краснеют пуще прежнего и от комплимента и от терзающих касаний, а под веками летают белые мошки от того, как сильно он зажмурился. Нельзя сказать, что ему нравится именно прикосновение, скорее мысль о том, что там его трогает Чимин запускает какую-то особенную волну мурашек по телу. 

- Твой дядя дома? - вдруг вспоминает Чонгук, не желая больше ни перед кем предстать в таком виде, и сердце от страха заходится под рёбрами в бешенном ритме. 

Чимин решительно разворачивает его к себе лицом, всё так же удерживая за бёдра, но теперь пальцы впиваются в кожу жёстче и крепче. Чон шумно сглатывает комок страха и неловкости в горле, разглядывая повеселевшее лицо Пака. Взгляд светло-карих глаз замыливается от вспыхнувших мыслей, а язык мокро проходится по полным губам. Блеск слюны, словно приманка, и Чонгук глотает её с жадностью и охотой. 

- Нет, а что? Если ты хочешь заняться чем-то непотребным, то стесняться уже не к чему. Вчера тебе ничего не мешало.

- Я не... - мокрые тёмные брови Чонгука сходятся на переносице, и он почти хочет найти себе оправдание, обвинив во всём алкоголь.

Но.

Во-первых, не хочется. А во-вторых, Чимин безжалостно убирает от него руки. Чон снова открывает рот, чтобы возмутиться или попросить потрогать его ещё, когда рот так и остаётся вытянутым в круглую букву «о». Пак небрежно спускает штаны заодно с нижним бельём, наспех переступает их на полу и с максимальной осторожностью тянет толстовку вверх, профессионально не задевая укладку. Чонгук сглатывает слюну, заталкивая обратно в душу все слова. Тёмно-карие глаза жадно и лихорадочно скользят по идеальному изгибу стройного тела без единого волоска, а шум воды заглушает тревожно трепещущее сердце в груди. Чимин со свойственным ему артистизмом медленно поворачивается, показывая все результаты его упорной и мучительной работы. 

- Как тебе? - его бровь игриво взмывает вверх, а твердеющий член покачивается при каждом плавном движении корпуса. 

- Ты такой красивый, - Чонгук выпускает восхищение из сердца вместе с последним выдохом, понимая, что эти слова даже наполовину не описывают спектр химических реакций, происходящих в члене, сердце и явно не в мозгах.

Чимин тепло улыбается и залазит к нему в ванну, оставив дверь открытой, что немного беспокоит Чона, но где-то настолько глубоко, что там же ему и насрать. Они неотрывно смотрят друг друга, и у Чонгука перед глазами сталкиваются две планеты, разрываясь на маленькие песчинки счастья. Пак гладит его щёку пальцем, не забывая сильнее нажать на синяк. 

- Я бы хотел, чтобы ты увидел, каким красивым я могу быть с твоим членом во рту, но не хочу мочить волосы, - светло-карие глаза так глубоко и стремительно лезут в душу Чонгука, что он даже не успевает подумать, прежде чем сказать:

- Я тоже хочу, чтобы ты увидел меня таким.

Он почти признаётся, почти ищет ласку и тепло, почти прямым текстом заявляет, что хочет быть чем-то значимым. Чонгук не чувствует себя красивым девяносто восемь процентов времени, но с Чимином не важна красота, ум или оценки, даже человеческая составляющая отходит на второй план. Есть только момент, и за него он готов отдать всё, что у него есть и будет. 

- Твои волосы уже мокрые. 

Чонгука не целуют, не обнимают, не говорят о важности, а предлагают... Отсосать. Он слегка теряется, чувствуя, что после выпитого немного мутит, да и нет уверенности, что ему хочется засовывать чей-то член в рот. Да, этот член он трогал и даже в какой-то степени находит привлекательным, но хочет ли он это делать? Скорее нет. 

- Кхм, я никогда этого не делал. 

- Знаю, - Чимин продолжает гладить его по щеке. Чон больше чувствует, чем знает, что с каждой частичкой кожи оставленной на его лице, он выполнит всё, о чём ни попроси.

- Эй, это оскорбительно, - всё же прикусывает нижнюю губу Чонгук и отводит взгляд в сторону. 

- Ничуть, это мило. 

- Пообещай, что не бросишь меня, - это выходит само собой, и Чон не уверен, что имеет в виду минет. 

- Обещаю, что буду говорить тебе, как правильнее и безболезненнее, - никогда ещё слова не звучали так искренне и обнадёживающе, особенно слово - «обещаю». 

Сердце не бешено бьётся, но стучит торопливо и сильно. Вода градом обрушивается на волосы и стекает на глаза, от чего Чонгук начинает быстро моргать. Его прошибает током, когда под коленями оказывается нагревшееся дно ванной. Многие говорят, что спать можно с кем угодно, но вот делать минет только любимому человеку, и, кажется, Чонгук понимает почему. Он — неверующий, так что никогда не стоял на коленях перед Богом, никогда не извинялся на коленях перед бабушкой, но Чимин запускает руку в его розовые волосы, и незнакомое чувство подчинения пробегает по венам вместе с кровью. Он боролся за оценки в школе, за внимание людей, за бабушкину похвалу, но это капитуляция. Безвозвратная. И даётся она до странного лёгко. 

Когда он, набравшись смелости, отрывает взгляд от светло-карих глаз, твёрдый ровный член Пака с блестящей от влаги розовой головкой оказывается перед носом слишком неожиданно. Левой рукой Чонгук обхватывает основание и медленно ведёт вверх, затаив дыхание. Наощупь тот такой же как вчера — упругий и тяжёлый. Из-за приливающей крови создаётся интересный контраст с оливковым цветом кожи, плотно натянутой на тазобедренные кости. 

- Оближи головку, - подсказывает Чимин, неотрывно наблюдая за смятением Чона. 

Чонгук боязливо обводит кончик члена языком, вдобавок собирая несколько капель горячей воды. Но никакого неприятного привкуса не чувствует, хотя уже был готов контролировать мышцы лица. Его подбадривает выдох облегчения, который Пак выпускает в клубы пара над головой. Теперь Чон широким мазком облизывает твёрдую плоть и несколько раз возвращается к уретре. Судя по едва различимому смешку и тому, как Чимин дёрнулся, это немного щекотно. За неимением опыта он вспоминает всех порноактрис, которых когда-либо смотрел, и смыкает тонкие губы вокруг головки, втягивая щёки и стараясь не задеть нежную кожу зубами. 

- Да, хорошо, - судорожно выдыхает Чимин, слегка запрокинув голову. 

Вот вам и не образовательный контент. Не сказать, что Чонгуку противно делать всё это, вероятнее, он стесняется того, как выглядит со стороны. Его член мягко лежит между ног, пока он задерживает дыхание и пробует насадиться до середины. Влажный воздух не помогает этому, да и как только головка касается миндалин, Чон тут же давится. 

- Не глотай, сплюнь.

Чонгук выглядит совсем грязно, когда отстраняется и сцеживает слюну, не желая плеваться чисто по эстетическим соображениям. Рукой, которой всё это время придерживал основание, он распределяет вязкую жидкость по всей длине и старается ритмично сосать верхушку, чтобы скрыть лёгкое разочарование в себе. Даже во второй раз пропихнуть член дальше глотки не получается, хотя он безумно старается и терпит до тех пор, пока кислорода совсем не остаётся. Ещё и легкая тошнота из-за похмелья совсем не играет на руку. 

Он старается дышать носом, расслабить горло, чтобы угодить, но дальше начала глотки протолкнуть член у него не получается. Щёки немного сводит от того, как старательно он их втягивает. Круг слюны вокруг члена поблёскивает в уголках губ и создаёт причмокивания при каждом движении головой. Чимин не давит на его затылок, а только перебирает мокрые пряди и иногда довольно вздыхает. Чонгук с присущим упорством пробует насильно насадиться дальше, но как только головка проникает чуть дальше, то воздуха совсем не остаётся, и дорожки слёз мешаются с водой. Он поднимает на Пака жалобный и уставший взгляд, но с ритма не сбивается, начиная голодно облизывать плоть со всех сторон.

- Обхвати его руками, - хрипло говорит Чимин, иногда сжимая губы, чтобы сдержать стон. Чона это успокаивает, значит все его старания хоть немного окупаются.

Левой рукой Чонгук хватается за основание, а правую укладывает сверху. Член под ладонями пульсирует так сильно, что страшно предположить, сколько в нём сейчас крови. Чон продолжает облизывать головку и шкодливо касаться уретры языком. 

- Крути запястья в противоположные стороны.

Недолго думая, он ведёт кольцом пальцев вверх и вниз, слегка подкручивая запястья в разные стороны. Когда руки привыкают к такому движению, то Чонгук возвращается к оральной ласке и вбирает торчащую из хватки плоть в рот. Отсасывать такую небольшую часть легче, поэтому он радостно втягивает член в узость рта и несколько раз торопливо двигает головой. 

- Вот та-ак, - распалённо стонет Чимин и кладёт свободную руку на стену, ища опоры. - Хочу слышать тебя.

Шум воды слегка затихает, когда Пак поворачивает кран. Влажную маленькую комнату наполняют чавкающие звуки слюны и старательное сопение, пока Чонгук ещё несколько раз повторяет движение руками. Пальцы Чимина змеями сползают ему на плечи и лениво массируют шею. 

- Подрочи у основания, - сипло выдыхает Пак, не отрывая взгляда от покрасневших распухших губ и больших невинных глаз.

Чонгук тремя пальцами окольцовывает основание и быстро двигает ими вверх-вниз, всё же сплюнув на член. Приноровившись, он берёт в рот уже больше половины, но дальше толкнуться не решается. Грудной стон Чимина подтверждает, что это и не нужно. Чон негромко мычит, когда его неожиданно хватают за затылок и властно управляют наклонами головы с определенной скоростью. Ему остается только водить рукой и втягивать щёки.

- С-смотри на меня.

Он поднимает замыленные глаза, обрамлённые мокрыми ресницами, которыми не перестаёт хлопать из-за слёз и капель воды, и туже оборачивает руку вокруг основания. Грязный звук толкающегося в глотку члена наполняет комнату, когда слюны во рту становится слишком много и она звонко булькает в горле от каждого глубокого толчка. 

Самый громкий стон Пака отскакивает от стен ванной, когда сперма ударяет Чонгуку в рот. Жёсткая хватка в волосах не даёт ему отстраниться, хотя от неожиданности очень хочется отодвинуться. Жидкость на языке немного горчит, но за неимением альтернативы Чон послушно сглатывает всё, что даёт ему Чимин. 

- Ты — молодец, - нежно шепчет Пак, ослабляя хватку и опуская руку со стены на его подбородок.

Чонгук тяжело дышит и без конца облизывает губы, только сейчас он замечает, насколько сильно затекли колени и болят скулы. Но блаженная улыбка Чимина стоит этого, то, как он оглаживает его подбородок двумя пальцами и приводит дыхание в норму, играя на свету ключицами, усеянными капельками воды. Пак наклоняется к нему и звонко чмокает, чтобы после быстро выбраться из ванны.

- Это твоя зубная щётка, - Чимин достаёт из шкафчика одноразовую щётку в прозрачном пакетике и затем тянется за бритвой, - и побрейся, мне не нравятся волосы на теле.

- Х-хорошо, - хрипит Чон, поднимаясь с колен, и тут же облокачивается на стенку.

- Жду тебя в комнате, - Пак забирает вещи и в чём мать родила выходит из ванной.

Чонгук прибавляет напора и становится под обжигающие струи воды. Член всё такой же мягкий, и вчерашнее умиротворение, граничащее с тем удивительным мгновением, перед тем как заснуть, не накрывает с головой, даже близко не находится с ним в одном пространстве. Его радует сам факт, что он смог довольно сносно отсосать Чимину, но вода слишком быстро смывает эти ощущения, оставляя скребущийся под рёбрами стыд. Он решает не задумываться над этим и быстрее хватается за бритву, стараясь стать идеальным. 

Чонгук проводит в ванной так много времени, что кожа уже скрипит от чистоты и гладкости, спина разрывается от боли, а шея хрустит при каждом повороте в сторону. Протерев запотевшее зеркало, он понимает, что в целом остаётся довольным внешним видом. Чон наспех вытирается и быстро пробегает по ступенькам в комнату, чтобы совсем не замерзнуть от потока прохладного воздуха. 

Чимин сидит на кровати и заканчивает макияж, нанося на губы прозрачный липкий блеск. Чёрная водолазка скрывает наготу и подчёркивает тонкую талию, а джинсы держит на бёдрах ремень с узорчатой серебряной пряжкой. Волосы всё так же блестят от лака, хотя понятно, что ему пришлось их переукладывать из-за долгого нахождения во влажности. Сквозь растушёванные чёрные тени глаза Пака кажутся мягкими и отстранёнными одновременно, словно зазывающими подойти ближе. Чонгук только стоит на месте и не может перебороть пожар стыда, разгорающегося в венах. 

- Почему ты не смотришь на меня? - Чонгук слышит, как мелодично голос Чимина окутывает пространство вокруг и как шуршат простыни, когда он поднимается с кровати. 

- Не знаю, - после тяжёлого вдоха глухо отзывается Чон, пока его медленно обнимают за талию и становятся так близко, что запах порошка забивается в ноздри.  

- Не лишай меня возможности видеть эти прекрасные глаза, особенно теперь, когда я знаю, каким нуждающимся может быть твой взгляд, - тёплые подушечки пальцев снова поддевают подбородок Чонгука и тянут вверх.

Он жмурится, не в силах разлепить веки, и выдыхает со спокойствием, только когда его влажно и глубоко целуют. Язык Чимина переплетается с его сначала с жадностью и силой, но спустя несколько поглаживаний по талии и тихих нежных вздохов поцелуй становится всё ленивей, они неторопливо мажут по губам друг друга, пропадая в тишине дома и ласке. 

- Садись на кровать, я накрашу тебя, — шепчет ему в лоб Пак, оставляя там короткое прикосновение губами, хотя ему для этого приходится встать на носочки. 

- Мы куда-то идём? - отстранённо интересуется Чон, забираясь на простыни так, чтобы не сползло полотенце.  

- К Хосоку, но на этот раз тех мудаков не будет, - Чимин садится напротив, соприкасаясь с ним коленями. 

- Не рановато мы собираемся? - не может сдержать улыбку Чонгук. 

- Уже пять вечера, ты просто долго спал. 

- Я давно не спал так много, - признается Чон, ловя шкодливый взгляд Чимина. 

*

К дому Хосока они подъезжают, когда стрелка часов переваливает за восемь вечера. На макияж ушло больше времени, чем Чимин предполагал, зато теперь круглые тёмно-карие глаза Чонгука подведены фиолетовыми тенями, блестят по краям и кажутся бесстыжими. С губами Пак возился ещё дольше, пытаясь придать им округлую форму, но они сошлись на том, что обычного розового бальзама вполне достаточно. С одеждой всё обстояло намного труднее, практически все джинсы Чимина оказались Чону коротки. Пришлось залезать в самые недра шкафа, а вещей там оказалось ой как немало. В итоге, нашли светло-голубые джинсы, идеально севшие по росту и лишь немного сдавившие округлые бёдра. Кофту, которая по мнению Пака идеально подходила Чонгуку, он надевать стеснялся. Его смущал и ярко-красный цвет, и тонкая бретелька на плече, и полностью голое второе плечо, и овальная дырка сбоку на талии. В общем, выглядело это чересчур вульгарно, но Чимин играл грязно и комплиментами и поцелуями смог убедить его надеть именно её. Вовремя пришедший с работы Суюнг поддержал племянника и пожелал хорошего вечера, когда они уже садились в такси. 

По скромному мнению Чонгука, у двери Хосока они появляются как мальчики по вызову. И если Пак смотрится органично в таком образе, то Чон всё время прикрывает голую кожу сбоку. Выглядит, будто у него болит живот и ему срочно надо к врачу. 

- Н-да уж, - встречает их Хосок фирменным нечитаемо-осуждающим взглядом, но радушно пропускает внутрь сразу в гущу событий. 

Краем глаза Чонгук видит, как две девушки в ванной страстно целуются друг с другом, залезая пальцами под края коротких юбок. Когда одна из них замечает его любопытствующий взгляд, то игриво подмигивает, а вторая ревностно и с грохотом закрывает дверь. Воздух уже кажется спертым, с тонким шлейфом пота. В зале стучит музыка, которую Чон никогда не слышал. Нельзя назвать это роком, но и рэпом тоже. И сквозь гул ритмичных басов и пьяных выкриков он различает голос Хосока, уже охрипший, но ещё не потерявший звонкую составляющую. 

«Что, если, что, если, что, если, что, если

Что, если у меня нет надежды? (что)

Что, если, что, если, что, если, что, если

Что, если у меня нет мечты? (что)

Что, если, что, если, что, если, что, если

Что, если у меня нет страсти

Что, если, что, если, что, если, что, если

Что, если у меня нет видения»*

Чонгук вспоминает, как пытался запомнить текст, украшающий стены квартиры, но в итоге так и не загуглил его. Когда он выразительно смотрит на Чимина, тот сразу понимает о чём речь, но только пожимает плечами и быстро приближается к его уху.

- Принесу нам выпить, - перекрикивает он музыку и растворяется в толпе людей, пританцовывая. 

- Это надолго, пока он со всеми поздоровается, - оповещает его также громко Хосок и безошибочно угадывает, - голодный? 

Чонгук болванчиком кивает и следует на пустующую кухню, где на столе стоит несколько пластиковых стаканов. И этот почти чистый островок окружает ещё большее количество хлама, чем в прошлый раз. К футболкам, глянцевой бумаге и посуде добавились три мешка мусора, использованные презервативы на полу и запах тухлятины. Хосок специально для него моет кастрюлю в забитой раковине и достаёт новую пачку рамёна из шкафчика. Чон тихо устраивается на табуретке, когда слышит щелчок колёсика зажигалки. Хосок слишком любезно для самого себя приоткрывает окно и выпускает изо рта пар с запахом жжёной листвы. Чонгук замечает, что губы его покрылись корочкой от сухости, а левый глаз всё время дёргается. Пока Хосок перемешивает рамён, постоянно шмыгает носом, как если бы у него был насморк, и только когда он откидывает голову назад, Чон видит, что небольшое пятнышко над губой превратилось в полноценную рану. По внешнему виду она похожа на ожог, а с другой стороны образовалась её маленькая копия. У Чонгука болезненно сжимается сердце.

- Зачем ты это делаешь? - его голос подрагивает, потому что он не уверен, что имеет право задавать такие вопросы. 

- О чём ты? - Хосок спокойно ставит перед ним тарелку и достаёт им бутылки соджу из холодильника.

- О... Ты же можешь умереть, - не находится с ответом Чонгук, быстро начиная есть, пока хозяин квартиры не разозлился и не отобрал у него еду. - Ты же талантливый парень.

- Ты услышал одну строчку из песни и решил, что я талантливый? Дерьмовый у тебя вкус, - звучит довольно грубо, но Хосок только вытягивается на стуле как кот и смотрит на него абсолютно пустыми глазами. 

- Я не хочу, чтобы ты умирал. 

- Ты меня едва знаешь, - Хосок морщится, как будто он спорол полную чушь. 

- И что? Ты хочешь, чтобы люди, которых ты плохо знаешь, умирали? - ай, Чонгуку больно, но судя по тому, как сжались пальцы Хо вокруг бутылки, не одному ему.

Они молчат несколько секунд, намеренно позволяя концентрации боли раствориться в запахе горелых листьев. Чонгук несколько раз хлюпает лапшой, быстро её поедая, и открывает бутылку, молча чокаясь горлышком с Хосоком. 

- Спой мне что-нибудь, - искренне просит Чон, слегка морщась от горькости алкоголя. 

- Чего? Накорми тебя, спой, больше ничего не сделать? - отшучивается Хосок, делая ещё глоток.  

- Больше ничего, - тихо настаивает Чонгук.

- Я больше не пишу песни, - так же неслышно отзывается Хо. 

- Спой что-то не своё, что-то, что тебе нравится, - Чон боязливо кладёт пальцы поверх колена Хосока и доверчиво заглядывает в глаза, которые больше не кажутся пустыми, - пожалуйста. 

Мгновения проходят за мгновениями, пока они поддерживают зрительный контакт. Но потом Хосок что-то говорит и достаёт из заднего кармана джинс телефон. Он недолго шарится в плейлисте и включает песню на английском языке. Чтобы ничего не мешало, Чон быстро тушит окурок прямо о стол. Песня практически не слышна за общим гулом в соседней комнате, но Чонгуку и не нужно слышать ритм, потому что Хосок безошибочно отбивает его по столу пальцами. Она мелодичная, но невесёлая, будто бы плачущий клоун писал её. Хосок начинает петь, особо не стараясь, видно, что ему тяжело из-за нагромождения согласных в словах и высоких нот. 

«She told me not to step on the cracks. I told her not to fuss and relax»

Местами он совсем шепчет текст.

«I took a knife and cut out her eye. I took it home and watched it wither and die»

А где-то пропевает строчки с надрывом и нахмуренными бровями. 

«You made me cry. You made me cry. You made me cry»*

Чонгук слушает невнимательно, но ловит каждую болезненную и по-детски искреннюю эмоцию. В какой-то момент Хосок вскакивает со стула и начинает водить бёдрами из стороны в сторону, будто пытается соблазнить аудиторию, его лицо украшает пленительная и слегка зловещая улыбка. Он двигается немного странно, но Чон впервые жизни понимает значение выражения «душа поёт». Его красные глаза с лопнувшими капиллярами смотрят в окно, так, словно видят там целый мир, а не серое здание соседнего дома напротив. Хосок заканчивает пронзительным хриплым криком, таким сильным, что сгибается пополам. Но людям через стенку всё равно, они не слышат этого из-за веселья, алкоголя, безразличия. Эта картинка могла бы идеально вписаться в подростковый сериал в качестве репрезентации депрессии.

Хосок не поднимается, он так и стоит хрипло дыша. Чонгук выключает песню, когда понимает, что слышит всхлипы. Он встаёт со стула и крепко обнимает его со спины, совсем не ожидая, что в его руки вцепятся, как в спасательный круг, и прижмут к груди. Туда, где бешено стучит сердце. 

- Я...виноват, - выдавливает через всхлипы Хосок, сотрясаясь в объятьях, как лист, который ветер пытается безжалостно сорвать с ветки. 

- Уверен, что нет, - Чонгук лишь даёт до боли сжимать пальцы и тихо терпит желание расплакаться. 

- Нет-нет. Я виноват. Я виноват. Я виноват. 

Слова и слёзы отскакивают от стен больнючими уголками и проникают через одежду прямо под кожу. Хосок не перестаёт повторять одно и тоже, даже когда его лицо от истерики покрывается красными пятнами, а голос садится из-за попыток объясниться. По дому вместе с толпой теперь бродит и грусть, она заглядывает в каждую комнату, но находит пристанище только в двух сердцах на кухне. 

- Я...я н-не м-могу п-подняться, - Хосок чудом не падает на пол из-за хватки Чонгука, - н-не м-могу поднят-ться. Н-не м-могу п-п...

- Хорошо-хорошо. Можем не подниматься, - Чон усаживает их на пол, пока Хо продолжает рыдать у него в руках. 

Чонгук гладит его волосы и убирает пряди за ухо, несколько раз крепко обнимает за плечи и только ждёт. Ждёт, пока Хосоку станет хоть немного легче жить дальше. Он готов часами сидеть в окружении презервативов, мусора и грязи, если после этого жизнь друга Чимина изменится в лучшую сторону. 

- Помнишь... - Хосок прокашливается, хотя слёзы всё ещё капают с его подбородка, - помнишь ты спросил, почему я разрисовал дом?

- Да, ты ещё тогда читал мне строчки из книги, - кивает для самого себя Чонгук, продолжая прижимать ослабленное тело к груди, как самую бесценную вещь на планете. 

- Я не смог написать песню, не смог спеть её. Я мог только портить вещи и делал это со всем старанием, но мне не стало лучше. Хоть я и разрушил всё, не поливал цветы, рисовал на стенах, - слова льются из Хосока водопадом, мощным и сносящим всё на пути. 

- Что было, когда ты мог писать песни? 

- Это было прекрасно. Я писал и выступал. Видишь те бумажки? - он показывает на подоконник. - Это постеры с концертов. Мне нравились песни, которые я писал, а потом один парень... В общем, он вскрыл вены и написал в соц сетях, что это моя песня его вдохновила.

- О Боже, - выскакивает у неверующего Чонгука, когда его дыхание почти останавливается, - ты не виноват. 

Хосок усмехается и вытирает руками слёзы, но с пола не встаёт. Боли может быть сколько угодно, но эмоции не бесконечны, как и слёзы. Странно, что люди до сих пор считают их индикатором настроения. 

- Я так и не смог выразить соболезнования его семье, не смог больше ничего написать. Я не пытался сделать чью-то жизнь хуже музыкой, я лишь пытался улучшить свою. Разве я этого не заслуживаю? 

- Все мы заслуживаем, - эхом отзывается Чонгук. 

Хосок находит в себе силы подняться и сесть на прежнее место, сделав гигантский глоток соджу. Он смотрит на Чона честно и прямо, его губы немного дрожат, и он то открывает, то закрывает рот, будто хочет что-то сказать. Чонгук подсаживается к нему.

- Давай за парня, - предлагает он, на что Хосок честно и открыто улыбается. 

Они молча делают по глотку и смотрят в окно, на этот серый безжизненный дом напротив.