/сегодня?/
Чонгук смотрит на новое сообщение от бабушки и бездумно водит пальцами над клавиатурой. В отражении экрана видно его опухшее лицо и растушёванные красные тени на веках. На языке и в горле сухость после вчерашнего собрания на квартире у одного из многочисленных друзей Чимина. Из-за череды веселья и пьяных танцев в незнакомых местах Чонгук уже две недели не был дома. Бабушка писала ему каждый день. Сначала это были злые сообщения, полные неизвестно откуда взявшегося презрения к его самовольности. Чон писал ей сухие ответы почти что под диктовку Пака.
/всё хорошо, пока не планировал/
/я у друга, ещё не знаю/
/напишу точно как решу, не переживай/
Суюнг принимает его с теплотой и никак не поторапливает на выход. Чимин берёт Чона с собой на все сборища, и подобные сообщения будто оглушающий и неприятный стук из другой жизни. Той самой, из которой он так отчаянно пытался сбежать несколько лет. Ему не хочется думать, что ещё это как-то связано с тем, что их общение с Юнги за последние несколько дней стало сухим и потеряло привычную теплоту. Мин несколько раз звал его порисовать, но, получив отказ, перестал пытаться и ушёл в тишину. Новое постоянное общество Хосока совсем не восполняет эту потерю. Да, сейчас они много говорят, всегда оккупируя кухню, но это похоже на бездумное выплёскивание эмоций, а не разговор по душам. Хосок много рассказывает про детство, музыку, процесс написания песен и теперь читает парочку старых стихов собственного сочинения. Чонгук тараторит про все школьные обиды, нелёгкие взаимоотношения с бабушкой и смерть Тэхёна. Говорить с человеком, который прошёл через нечто похожее, намного легче, ведь первое, что предлагают люди в качестве поддержки — жалость, им кажется это правильным, потому что это лучше, чем сказать «Я понимаю тебя». Раковые больные ходят на собрание не ради жалости, им просто хочется чувствовать себя частью общества безо всяких ненужных привилегий, где можно плакать и говорить, а можно молчать и никто не бросится тебе на шею с объятиями и словами утешения. Хосок позволяет себе оскорблять и Тэхёна, и того парня, громко выплёскивая боль в виде острых слов. Он всё так же курит косяк, но теперь его пальцы всегда дрожат, а таблетки обезболивающего оттягивают карманы. Пару раз Чонгук лично обрабатывал ему ранки на лице, хотя и выслушивал перед этим лекцию в духе «я сам».
Они совсем не говорят о Чимине. Чонгук и так проводит с ним всё свободное время, даже в душе ему не удаётся побыть одному. Но Чон точно для себя уяснил, что Хосок испытывает к Паку презрение, это читается во взгляде, когда Чимин обнимает Чонгука, это пробивается через воздух, когда он приносит ему очередной бокал. Всё это разрывает мозг на пополам, когда считаешь этих двоих лучшими друзьями. Хосок часто намекает, что Чимин не подходящая компания и если изначально это воспринималось как ревность, то видя, насколько мало они контактируют с друг другом вне их маленького помещения одиночества, Чонгук отчётливо понимает, что происходящее намного сложнее.
Сегодня с утра Пак сообщил, что они собираются в том маленьком доме в парке. Он сам выбрал Чону одежду из своего гардероба и накрасил. Чонгук до сих пор удивляется, что, несмотря на количество алкоголя, которое они потребляют, только его кожа пестрит прыщами, а лицо опухает. Чимин же как всегда каким-то чудом остаётся прекрасным.
Красный цвет до сих пор кажется Чону слишком ярким и агрессивным, но как он может отказать Паку. Обижать его совсем не хочется, Чонгук и без того быстрее ложится спать, когда они возвращаются с пьянок. Потому что пьяный Чимин начинает грубо лезть к нему в трусы, иногда даже не обращая внимание на нахмуренность и тихие просьбы подождать. Чонгук не знает, почему ему так страшно переступить этот последний рубеж секса. Возможно, неуверенность подогревается наставлениями Хосока и тем фактом, что за всё это время Чимин так и не показал каких-то, хотя бы поверхностных чувств. Конечно, они много флиртовали, мокро целовались, горячо дрочили друг другу и так же игриво улыбались, но парадоксально не говорили обо всём происходящем.
Полотенце на спинке стула оставлял Суюнг, еду готовил он же, а когда Чонгук однажды блевал именно он сидел с ним всю ночь и подносил стакан воды к губам. Чимин же ушёл спать и лишь с утра спросил про самочувствие. Прикосновения стали животными и жадными, а не ласковыми и чувственными, какими были в самом начале общения. Чимин звонил Сохи, чтобы обсудить прочитанную книгу, пока Чон сидел буквально в нескольких сантиметров и довольствовался подслушиванием. Он чувствовал себя определением ужасной до тошноты фразы «нужен, чтобы заткнуть дырку». И теперь, когда он листает однотипные сообщения от бабушки, то чувствует незнакомую тоску по дому.
/когда ты вернёшься?/
/сегодня?/
/сегодня?/
/сегодня?/
И в ответ на этот ужасный стук из прошлого ему хочется с грохотом открыть дверь, чтобы понять, почему же то, за чем он так долго гнался, больше не приносит ощущения лёгкости и счастья, хотя прошло буквально несколько дней. Когда он однажды пытался завести разговор на эту тему с Хосоком, тот лишь ответил: «Ты смышленный парень и быстро соображаешь». Может, так оно и есть, но сам Чонгук не понимает, что именно не так. Это как внезапное ощущение опасности, ничего не происходит, но ты весь в напряжении напугано оглядываешься по сторонам. Долго смотришь в темноту, и она смотрит на тебя в ответ.
- Кажется, мы уже когда-то говорили, что телефон не может быть интереснее меня, - раздаётся мелодичный голос Чимина прямо рядом с ухом.
Чонгук помнит этот разговор и даже чувства, которые в тот момент бегали по венам, разнося эндорфины. Он блокирует телефон и убирает в задний карман узких джинс.
- Ощущение, что это было жизнь назад.
- Да уж, мы сильно изменились, но ребрендинг пошёл тебе на пользу, - полные губы трогает ухмылка, когда глаза медленно проходятся по фигуре Чона.
Чонгук не цепляется за брошенное невзначай местоимение «мы», потому что Чимин использует его в речи настолько часто, что оно потеряло всякую ценность. Поначалу он фанатично считал их, но когда набрал уже пятьдесят шесть, а вторая неделя только началась, то стал меньше на этом зацикливаться. Да и особых изменений Чон в Паке не замечает, разве что нежелание давать их отношениям конкретный статус совсем не подходит его характеру. Чимин всегда казался уверенным и бесстрашным, остаётся лишь надеется, что единственное, чего он остерегается в жизни — сильное чувство на букву «л».
- Почему ты решил собрать всех сегодня? - интересуется Чонгук, когда они почти доходят до домика.
- Хосок сказал, что у него есть новости. А я такого не слышал за все годы тесного общения с ним.
- Есть предположения?
- Он явно не собирается обратно в церковный хор, на самом деле, не знаю, может он хочет познакомить нас с парнем.
- Парнем? Он гей? - Чонгуку кажется, что его глаза сейчас вывалятся на землю.
- Что тебя так удивляет? То, что он не одевается, как мы с тобой ничего о нём не говорит.
- Я тоже не совсем так одеваюсь...
Он пытается возразить, не потому что имеет что-то против геев. Кто бы поговорил, да? А потому что все открытые кофты и броский макияж, который он носит всё это время, никак не отражают его личность. Он никогда бы самостоятельно не смог так накраситься, и уж тем более ему не хватило смелости подчёркивать ягодицы джинсами, в которых риск асфиксии повышается в сто раз. У него с собой были лишь вещи, в которых он изначально появился на пороге дома Пака, и носить их неделями без стирки, да ещё и в такую жару, - верх негигиеничности. Но Чимин не даёт ему договорить и как обычно мягко, но твёрдо прерывает.
- Лучше никому об этом не рассказывай, - короткий смешок украшает лицо, оставляя Чонгука безмолвно хлопать глазами и глотать воздух, как рыба, выброшенная на берег. - Ты же чувствуешь себя в этой одежде собой?
- Да, но я — это я в любой одежде.
- Помнится, ты, который ты не пил.
- Я...
- Не переживай, этот рост тебе на пользу, - Чимин властно гладит его подбородок и быстро чмокает в губы, прежде чем постучать в дверь.
Тот ли это рост, о котором говорил Юнги? Если да, то почему расти оказывается так неприятно, а не больно. Чимин никогда не критиковал его выбор одежды, с ним всегда было легко и ненапряжно. Наверное поэтому так тяжело слышать подобные слова сейчас. Они звучат, как отголосок из прошлого, когда бабушка, никогда не ругавшая его за оценки, под этим подразумевала, что большего от него и не ждала.
Дверь противно скрипит, и в небольшом проёме появляется силуэт Сохи. Чёрные джинсы трубы скрывают пышность бёдер, а белая безразмерная футболка выглядит на ней так же неестественно, как красные тени на Чонгуке. Они блуждают друг по другу глазами, Сохи даже присвистывает в удивлении. Чон же чувствует, как пожар стремительно разгорается в груди, будто вместо воды последние несколько дней он пил бензин. Испорченный рисунок на стене, за который он до сих пор не извинился и даже не сознался, что это он, стоит прямо перед глазами. Но когда Сохи крепко его обнимает, взгляд натыкается на стену, и на ней не оказывается уродливых красных подтёков и отпечатков ладоней. Вместо этого поверх пятен обрисован силуэт всё того же мальчика, его глаза больше не закатаны, но закрыты, а на губах растянулась широкая улыбка. Красные пятна Сохи талантливо превратила в муравейники.
- Прости меня, - сдавленно бубнит Чонгук в тонкую шею девушки с тяжёлым ароматом духов.
- Я не злюсь, - теплая ладонь гладит его по спине.
- Но тебе стоит.
- Наверное, Хосок мне всё рассказал, и я тебя не жалею, но у всех бывает сложный период в жизни. И я просто хочу, чтобы ты знал, что он проходит.
- А не знаешь когда? - Чонгук так благодарен, что невольно сжимает её в объятиях сильнее.
- Если чему меня и научили побои матери, так это тому, что со временем всё болит меньше, даже душа. И ты ещё неплохо справляешься, - она не пытается его отодвинуть, хотя ей наверняка сложно дышать.
- Думаешь?
- Думаю, пока я могу тебя пощупать, значит ты живой. А выхода нет, только если между мной и тобой будет крышка гроба.
- Спасибо.
Это похоже на разговор со старшей сестрой, которой у него никогда не было. Но такую же благодарность Чон испытывал от каждой встречи с Юнги, и сейчас он чувствует себя такой свиньёй, что всем их беседам и рисунки предпочёл тусовки с алкоголем и незнакомыми людьми. Разве это он? Почему он так себя ведёт? И почему Паку нравится именно таким?
- Хосок как всегда опаздывает? - прерывает их идиллию Чимин.
- Видимо, - отзывается Сохи.
- Симпатично, - Пак усаживается на диван нога на ногу и кивает на рисунок на стене.
- У Дали муравьи символизируют смерть и распад, а ещё вожделение, - спокойно объясняет Сохи, поправив футболку.
- Тогда почему мальчик улыбается? - Чонгук смотрит на тёмно-синюю макушку Чимина.
- Потому что их просто убить, - легко отвечает Сохи, усаживаясь на противоположный край дивана.
Чонгук втискивается посередине.
- Что за бред. Как убить смерть и вожделение? - усмехается Чимин, теперь бросая критичный взгляд на рисунок.
- Чтобы убить смерть нужно просто жить, а чтобы убить вожделение нужно любить. Любить наивно это же чисто человеческая натура, - пока Чонгук предпочитает хранить молчание, Сохи решает отстоять своё творение.
- Только собаки могут любить без всяких условий, - отмахивается Пак, как от назойливой мухи и вместе с тем самой большой глупости, которую когда-либо слышал.
- Это другое. Я говорю о том, что для людей любовь важна. Если ты не считаешь, что именно сейчас это твоя единственная любовь, то это не она.
- Значит, мне нужно обязательно страдать, чтобы чувствовать любовь?
- Это не большее страдание, чем доехать с утра в институт на метро.
- Да брось, даже родители уходят, можешь спросить об этом Чонгука, что уж говорить о любви, - едко бросает Чимин как раз в тот момент, когда железная дверь снова со скрипом открывается.
Чон смотрит перед собой, вспоминая каждый новый день этих двух недель. Он не уставал находить в лице Чимина новые черты и считать родинки, пока тот спит, с удовольствием танцевал с ним, хотя и сильно отставал в мастерстве, перестал ходить на работу, потому что не мог даже подумать о ней без воспоминаний о Тэхёне, а Пак говорил, что лучше как можно быстрее забыть всё, что произошло. И Чон действительно думает, что совокупность всех этих действий и есть выражение любви, искренней, нежной, и, так сказать, последеней. Получается, что две недели Чимин отсчитывал момент, когда Чонгук уйдёт?
- Глядя на вас, хочется процитировать один мультик: «Темновато, мрачновато, в час пик горы трупов, как всегда», - тонкие уголки бледных губ дёргаются вверх.
- Ты сегодня удивительно живой, - полуулыбкой отвечает Чимин.
- О чём ты хотел поговорить? - интересуется Сохи, пока Хосок безмолвно кивает Чонгуку.
Без лишних объяснений Хосок лёгкой походкой направляется к сцене. Чон замечает, что лицо его стало выглядеть немного лучше, при слабом освещении он действительно больше не так сильно напоминает труп. Чёрная футболка висит на худых плечах и болтается вокруг измождённого тела. Чонгуку, кажется, что раньше она не напоминала кусок ткани на сушилке.
- Я хочу зачитать вам стих, - голос ослабевает из-за попытки сказать громче, - кхм, это первое, что я смог написать.
Чимин с широко распахнутыми глазами весь подбирается на стуле. Сохи же затихает, вжимаясь в диван. Чонгук задерживает дыхание в предвкушении, ведь за всё время их знакомства Хосок ни разу не выступил перед ними. Тот трясущимися пальцами разворачивает свёрнутую в квадрат бумажку и начинает говорить. Глаза совсем не смотрят в текст, взгляд утыкается в точку на стене за их затылками. Слова не полны пафоса, можно сказать, что выступление выходит робким, будто будучи профессиональным фигуристом он впервые после травмы выходит на тонкий лёд.
- Мы смотрим на людей каждый день,
Но в твои глаза я смотрел особенно долго.
Это чувство никак не покинет меня,
хотя я в курсе, что из нас не выйдет никакого толка.
Кхм, ты любишь менять людей ярко,
но даже не видишь начальный материал.
Ты сломал меня так сильно,
что сталь сменилась на хирургический металл.
Честно, мне кажется, что ты никогда никого не любил.
Лишь притворялся отрадно.
Кха, спасибо, что никогда со мной по-настоящему не был,
но потушил искру жизни так сильно и жадно.
Я умоляю тебя прекратить.
Я знаю, что из нас не выйдет никакого толка.
Но предлагаю его отпустить,
потому что хотя бы в нём всё ещё вижу ребёнка.
В повисшей тишине Сохи первая начинает хлопать, ладоши касаются друг друга негромко, но одобрительно. Словно любой лишний шум расколет тот лёд, на который вновь ступил Хосок. Чонгук присоединяется к ней так же тихо, но восхищенно. Он никогда не видел в нём тонкой души поэта, все стихи, которыми с ним делились, были мрачными и с обилием мата. А ещё Хосок любил читать их с напором, и периодически куря. Чимин единственный не хлопает, его губы сжались в тонкую линию, а лицо побледнело даже со слоем румян.
- Значит, ты бросаешь? - ярко выраженная челюсть напряжена, а подбородок немного подрагивает.
- Родители оплатили мне лечение в диспансере, - Хосок делает первый шаг вниз со сцены, и Чимин вскакивает с дивана.
- И это поможет? Ты сам говорил, что алкоголь не бросишь за тридцать дней, что это часть личности, - голос Пака спокойный, но все согласные вылетают словно сквозь зубы.
- Больше не хочу не помнить о проблемах, хочу их чувствовать, - Хосок медленно проходит по полу без единого скрипа и становится напротив Чимина.
- Это может убить тебя, - шипит Пак, будто пытается образумить нерадивого ребёнка «не сувать» пальцы в розетку.
- Значит, я буду жить завтрашним днём, чтобы у вчера не было шансов, - Хосок впервые давит из себя мягкую улыбку и почти даже не дёргается, когда получает звучную пощёчину.
- Проваливай, - выдыхает Чимин, зрачки бешено мечутся по бледному лицу напротив, а после он поворачивается и стремительно направляется к выходу.
Чонгук подрывается за ним, игнорируя слабую попытку Хосока схватить его за запястье. Он на самом деле рад, что тот решил пойти на лечение, но сердце больно сжимается от вида растерянного и напуганного Пака.
Свежий воздух улицы маленькими иголочками проходится по лёгким, а глаза слепит яркое июльское солнце. Лучи бегают по ссутулившейся фигуре Чимина, его подрагивающим от прерывистого дыхания плечам и нахмуренному лицу. Тепло пытается успокоить темноту злобы, но длинные ноги настойчиво уносят тело в тень. Чонгук медленно следует за ним, стараясь держать дистанцию, чтобы дать ему время успокоиться.
- Эй, ты как? - израненные пальцы касаются напряженных мышц плеча.
Чимин резко поднимает глаза, будто змея гипнотизирует жертву, и в секунду успокаивается. Он распрямляет плечи, выравнивает дыхание и собственнически накрывает губы Чонгука своими. Пальцы с силой сжимают округлый подбородок, а воздух вокруг становится тяжелее, грудная клетка медленно поднимается и опускается, пока язык проходится по кромке зубов. Пак кусает его за губу, вынуждая тихо пискнуть от боли.
- Да, похер, - выдыхает Чимин, прислоняя их лбами друг к другу, - поехали домой.
- Уверен, что не хочешь поговорить? - Чон без конца облизывает ранку, чувствуя лёгкое пощипывание.
- Разговоры ещё никому не помогли, но у меня есть идея получше.
*
Они врываются в спальню Чимина, как дикий ураган и кружащийся в нём листок. Чонгук дрожит от напора, когда его с силой прижимают к поверхности деревянной двери. Запястья взмывают вверх в остервенелой хватке, а сиплый выдох вырывается сквозь жгучие поцелуи. Полные губы поглощают облачко углекислого газа с жадностью, будто они посреди дикой пустыни и это единственная возможность напиться. Кожа запястий, закрывающая вены и пульсирующую жилку, сдавливается до синяков.
- Просто доверься мне, - шепчет Пак, ведя свободной рукой по футболке. Он намеренно задевает ореолы сосков и давит там, где отбойным молотком колотится сердце, - я знаю, что ты хочешь.
Чонгук жмурится в попытке прийти в себя. Кровь носится по телу со скоростью машин в фильме Форсаж и стучит в ушах, как обратный отсчёт до старта. Мысли никак не собираются в единую композицию, они всплывают картинками перед глазами. Потерянный Чимин, потерянный Хосок, потерянный Юнги. Они все что-то ищут. Высвобождение боли, любви, искусства, секса, счастья. Но, кажется, что все это переоценивают. Единственное, что по-настоящему нужно каждому из нас, — гармония.
- Я хочу, - шепчет Чонгук, пока пальцы рук покалывает тонкими иголочками.
Чимин отпускает его руки и берёт лицо в ладони, оглаживая пальцами щёки. Они дышат размеренно, будто не бежали до метро и не неслись до дома Пака. Всё замирает, даже частички пыли, кружащиеся в лучах солнечного света, предпочитают как можно быстрее и незаметнее осесть на поверхности мебели. Чон не открывает глаза, только без остановки облизывает губы и ждёт дальнейших указаний. Потому что Чимину не нужно видеть своё отражение, оно для него не имеет никакого значения, так же как слово «мы», так же как разговоры о смерти, так же как сам Чонгук.
- Тогда иди в ванну и приготовься, - Чимин отступает в сторону и, судя по шуршанию уходит к ящикам стола.
Ресницы разлипаются, а яркий дневной свет бьёт прямо по зрачку. Чонгук молча разминает кисти рук, пока спускается в ванную на первом этаже и достаёт необходимое из шкафчика. Благо Чимин столько раз намекал ему на секс, что он прочитал не одну статью в интернете о подготовке и теперь знает всё. Чон решительно сбрасывает с себя одежду и становится под тёплые струи душа. Вода успокаивающе смывает небольшое состояние аффекта и приносит ясность. Чимин не любит разговоры, они делают ему больно. Он забирает от жизни только веселье и удовольствие. В книге «Норвежский лес» Харуку Мураками сравнил жизнь с пачкой печенья, если съесть все самые вкусные, то потом придётся давиться. Чимин не просто съел все вкусные печенья, но и отказался от горьких и мерзких. Он окружил себя людьми с историями похуже, с зависимостями и стал для них лучиком света. А теперь Хосок ляжет на лечение и больше ему этот синтетический свет счастья не понадобится.
Сделав всё по инструкции, Чонгук выключает воду и вылезает из ванны. Мёжду бёдрами чувствуется небольшое жжение, но в целом всё прошло менее унизительно, чем он предполагал. Он решает не тратить время на одежду и лишь заматывается в полотенце. Несмотря на то, что шагает по ступенькам он медленно, складывается ощущение, что путь занимает всего несколько миллисекунд. Глубокий вдох наполняет лёгкие, когда Чон легонько толкает подушечками пальцев дверь. Чимин в этот момент сидит на кровати и смотрит в окно, из-за напряжённой челюсти скулы кажутся острыми, как лезвие ножа.
- Недолго я? - без всякого интереса спрашивает Чонгук.
- Не очень, - Пак лениво поднимается на ноги и тут же проходится потемневшими от расширившегося зрачка глазами по стройному телу.
Кожа покрывается мурашками от испаряющихся с тела капель воды, но Чонгук не прикрывается, давая насладиться собственным видом. Может, Чимин и не любит его, и не ищет на его лице мыслей и красоты, но в такие моменты появляется ощущение, что любой изъян становится достоинством. Именно поэтому пальцы хватаются за край полотенца и осторожно распутывают узел. Он не бросает кусок ткани страстно, лишь осторожно вешает на спинку стула, туда же, где нашёл его после первой ночи.
Чимин мягкой поступью подходит максимально близко и тёплыми подушечками пальцев ведёт по длинной шее, выпирающим ключицам, плечам с россыпью прыщей, спускается на грудь, требовательно сжимает ладонью мышцы и собственнически укладывает руки на талию. Он упускает из внимания отсутствие броского макияжа на лице Чона и не удивляется размеренному дыханию.
- Иди, ложись на спину, - чуть громче бродящей по комнате тишины.
Чонгук снова облизывает ранку на губе и послушно укладывается лопатками на мягкую ткань одеяла. Ноги согнуты в коленях и слегка раздвинуты, глаза бегают по потолку, пытаясь запомнить всё в малейших деталях. Чимин раздевается с такой скоростью, будто делает это на время на конкурсе талантов, и бросает презерватив с бутылкой смазки на кровать. Он неожиданно нависает сверху и ловит слегка испуганную улыбку Чонгука губами. Его всё ещё мягкий член оказывается в горячей тесноте пальцев, и Чон отзывчиво хнычет, когда Пак проводит насухую вверх-вниз несколько раз.
Кровь мгновенно отливает от мозга и волнующие бедное сердце мысли отходят на второй план. Вот оно — мгновение счастья, и Чонгук большего не ждёт, наученный горьким опытом. Он не думает о возможной предстоящей боли или угодит ли он Чимину, его организм расслабляется и отдаётся ощущениям.
Из пустоты его пробуждает резко пропавшая с члена рука и звонкий чпок крышки. Пак щедро обливает пальцы смазкой и быстро проводит ими между бёдер. Кольцо мышц рефлекторно сжимается.
- Хочу вылизать тебя, - безапелляционно заявляет Чимин, двигаясь к краю кровати.
- Хорошо, - зачем-то бубнит Чонгук, расставляя ноги шире.
Прохладный воздух пробегается по струйкам смазки, пока Пак целует гладковыбритую внутреннюю сторону бедра. Смущённая улыбка трогает губы, когда по отверстию легко прогибается кончик языка. Несколько раз его вылизывают широкими мазками языка, даже немного задевая потяжелевшие яйца. Чонгук опускает голову, смотря на полностью вставший член и тёмно-синюю макушку Чимина.
- Раздвинь ягодицы пальцами, - сбито шепчет Пак.
- Не говори прям там, - восклицает Чонгук, пока лёгкий румянец трогает щёки.
Но, несмотря на смущение, он сжимает подрагивающими пальцами кожу и выставляет себя на показ. Он помнит, что Чимин не любит волосы на теле, поэтому практически хвастается результатом своей кропотливой работы в ванной. Тихо мычит сквозь губы, когда кончик языка обводит сам вход и несколько раз безбожно нагло толкается внутрь.
Чимин ловко чередует движения, то голодно присасывается к влажной дырке губами, то создавая небольшой вакуум толкается внутрь, кружа по чувствительным стенкам. Мышцы мгновенно расслабляются, а сердце вновь принимается долбиться о грудную клетку.
- Ещё.
Чонгук позволяет себе вольность, вплести пальцы в волосы и нагло придвинуть чужое лицо ближе, буквально потираясь о нос бёдрами. Кончик языка теперь двигается особенно глубоко, а тело Чона в удовольствии выгибается навстречу, облегчая Чимину задачу. Он рвано насаживается сильнее и звонко стонет. Жар сползает с щёк на шею и грудь, а горло сушит от невозможности сглотнуть скопившуюся слюну между стонами.
Чимин помогает себе пальцами, раскрывает податливые мышцы в стороны и мокро продолжает движение языком глубоко внутри. По мере того, как усталость нарастает, движения становятся более хаотичными, но не менее напористыми. Чонгук жмурится от удовольствия, понимая, что безумно хочет коснуться члена и хоть немного ослабить напряжение, собравшееся внизу живота.
Лёгкий шлепок приходится на правое бедро, возвращая в реальность. Чимин усаживается на постель, тяжело дыша. Его губы порозовели и опухли, а подбородок блестит от смазки и слюны. Чонгук благодарен, что тот не продолжил, иначе он бы кончил прямо сейчас.
- Растянешь себя? - облизывается Пак, предвещая шоу.
Чон кивает и уже тянется к смазке.
- Лучше встань на четвереньки, - подсказывает Чимин и оборачивает ладонь вокруг собственного возбужденного члена.
Чонгук укладывается лицом на простыни и пытается встать как можно ровнее, чему совсем не способствуют подрагивающие ноги. Пак любезно обильно капает ему смазкой на и без того влажный вход, а Чон, наконец найдя удобное положение, толкается внутрь пальцем.
- Ох, Чонгук-и, - ласково тянет Чимин, лениво ударяя его по левой ягодице.
Чон рвано выдыхает, и слышит грязные чавкающие звуки у себя за спиной. Палец проходит не совсем туго и сразу до костяшки. Он слегка водит им в стороны и почти не двигает. Не хочется тратить на это слишком много времени, хоть это и помогает немного прийти в себя, и всё же Чон подставляет второй палец и с большим сопротивлением проталкивает его к первому. Гладкие стенки несколько раз плотно сжимаются, вырывая звонкий стон из губ Чимина и вынуждают ускорить движение рукой на члене.
Сейчас Чон всё делает увереннее, чем когда растягивал себя первый раз в ванной. Он разводит пальцы на манер ножниц, напористо массирует стенки, конечно, сохраняет медленный темп, но всё же ему не хочется испытать дискомфорт, когда Чимин войдёт в него.
- Попробуй найти простату, - хрипит Пак сквозь вздохи.
Чонгук помнит, что проще найти икс в задаче по математике, чем простату, но чуть сгибает пальцы внутри себя и из-за удобного положения...
- А-а, - вырывается от неожиданности.
По изгибу спины уже бегут капельки пота, внизу живота зарождаются сильные спазмы наслаждения. Под истекающим членом уже собралась маленькая лужица предэкулята, а головка безумно покраснела. Чонгук не двигается, пытаясь выровнять дыхание, но тот факт, что за ним наблюдают, наверняка, жадно и голодно, помогает собраться и несколько раз обвести чувствительный комок подушечками пальцев.
Чонгук закусывает нижнюю губы в попытках не кончить и так же медленно, но уже не так боязно, растягивает себя тремя пальцами. Он ведёт ими вверх и вниз, и белёсая, тягучая смазка чавкает позади. Она растягивается мутными длинными нитями и липнет к коже. Чон чувствует себя таким грязным, но лишь набирает скорость, вбиваясь по самые костяшки.
- Умница, - Чимин мягко отстраняет его руку с звучным хлюпом, - обопрись на локти.
Чонгук отрывает голову от одеяла, быстро слизывая скопившуюся слюну в уголке рта, и ставит руки перед собой, стараясь не запачкать всё ещё больше.
- Добавить ещё смазки? - Чимин оглаживает мягкие бёдра и несколько раз сильно сжимает кожу.
- Нет, там и так всё мокро.
- Как скажешь.
Общий вздох облегчения заполняет комнату, когда член Пака проскальзывает внутрь наполовину. Чтобы дать привыкнуть к ощущениям и не травмировать стенки, он кружит бёдрами и совсем мелко толкается. Чонгук непроизвольно сжимается, но боли или дискомфорта не ощущает.
- Так странно, - решает поделиться мыслями.
- Так всегда в первый раз, - усмехается Чимин, - готов?
- Ага.
Пак вбивается в него с глухим шлепком яиц о мокрые бёдра. Твёрдый член Чонгука покачивается в такт ускоряющимся толчкам. Несколько секунд Чон лишь довольно мычит, но когда темп становится быстрым, а стоны Чимина протяжными и рваными, то удовольствие вырывается из горла звонко и почти оглушающе. Стенки обхватывают член податливо и сжимаются, лишь когда Пак входит по самое основание.
По коже струится пот, а ноги дрожат от напряжения и усталости. Чимин, возбужденный до предела, проникает в Чона нетерпеливо, в порыве страсти хватая розовые волосы, и до небольшой боли в шее тянет его на себя, будто бы даже этой глубины недостаточно. Глаза Чонгука закрыты, а спина выгнута дугой. Пак несколько раз проходится ладонью по покрасневшим бёдрам, распаляя пламя в груди колючими шлепками.
Мышцы живота сводит до боли, а ноги дрожат, едва удерживая тело в таком положении. Дырка смачно хлюпает, а беспрерывные стоны отскакивают от стен комнаты. Член начинает течь ещё сильнее, ударяясь о низ живота при толчках.
Чимин внезапно останавливается и тяжело дышит, выпустив волосы из хватки.
- Ляг на живот и приподними бёдра.
Чонгук шипит, когда чувствительная плоть касается ткани, но теперь ему не приходится держать себя на коленях. Чимин снова входит, на этот раз грубо и очень глубоко, головка упирается прямо в простату, и Чон давится стоном. Он лишь сейчас замечает жилистые руки по бокам от головы и видит, как они трясутся от напряжения. Судя по всему, Пак практически удерживает своё тело на весу.
Когда член мелко и методично стимулирует комок простаты, Чонгук непроизвольно елозит по постели от слишком приятных ощущений. Головка трётся об одеяло, зажатая между телом и матрасом, и двойная стимуляция заставляет отверстие жадно сжиматься.
- Блять, ты такой тугой, - Чимин осыпает рваными поцелуями его плечи.
Они оба на пределе, поэтому Пак начинает трахать его с оттяжкой, замедляя темп и делая толчки сильнее. Чонгук сам прибивается задницей к бёдрам, ненасытно забирая всё, что ему дают. Он без предупреждения пачкает спермой одеяло и обмякает под Чимином, бездумно подставляя припухшую дырку под член.
Проходит ещё несколько минут, пока Пак звонко стонет и бешено вколачивается в расслабленное отверстие. Чонгук в этот момент не способен вообще ни о чём думать. Лишь подозревает, что ему будет невероятно тяжело, когда он уйдёт, как только Чимин уснёт, знает, что скорее всего расплачется, как только увидит бабушку. Но сейчас в его голове пусто, а к животу неприятно липнет лужица спермы. И когда Пак стонет, кончая в презерватив, ему так похуй на счатье, боль и гармонию.