Проведя больше половины жизни в бродячем цирке Михаил не стал мягче относиться к «уродцам» и «чудакам».

      Порой два слова могли описывать одного человека.

      Всё зависело от обстоятельств и глубины чаши терпения.

      Например, его приёмный отец — Карло Коллоди — был простым «уродцем» внутри и снаружи, а тот кого он держал за воротник — «чудаком».

      — Присмотришь за ним? — попросил Карло.

      — Да, отец, — ответил Салтыков-Щедрин, на такую роскошь как выбор он не рассчитывал и не хотел, — Они снова заинтересовались нами?

      — Им, — поправил Коллоди.

      — Я позабочусь о нём, отец — его никто не увидит.

      — Оскар, — кивнул Коллоди, — Оскар Уайльд.

      — Оскара никто не увидит, — повторил Михаил.

      Они были знакомы — Салтыков-Щедрин предпочёл лишний раз подыграть отцу.

      — Чудесно, — протянул Карло, и наконец выпустил воротник и руками-пружинами толкнул Уайльда.

      Знал, что Михаил поймает. Позволит уткнуться носом в грудь, потом мягко отстранит, сочувствующе посмотрит на замотанные и стянутые бинтами и чехлом ладони.

      — Идём, — нахмурился Салтыков-Щедрин, подхватил Оскара под локоть.

      — Не обнимешь на прощание? — Коллоди подступил вперёд.

      Из-за искусственной доброты Карло обычные наблюдатели мысленно записывали каждого второго в его любимчики.

      В действительности — живые завидовали куклам.

      — Нет времени, отец, — Михаил развернулся на каблуках.

      Ему в спину донеслось громкое щёлканье часового механизма — не голос — Коллоди только по-волчьи раздражённо оскалился.

      Промолчал.

      — Я отведу Оскара в его комнату, — выверенный тон — отработанный маршрут.

      — Комната, — шумно выдохнув Уайльд крепче прижался к боку Салтыкова-Щедрина.

      — Безопасное место, — согласился Михаил.

      Ему держать узкий шаг, чтобы Оскар мог поспевать за ним.

      — Отец?

      — Да, просьба отца.

      — Хорошо, — сглотнул Уайльд — споткнувшись на первых ступеньках он подавился громче.

      — Тише, — шикнул Салтыков-Щедрин.

      Чем ближе они подходили к «счастливой коморке», тем сильнее холод сжимал его грудь.

      Пробирал до елозившей в животе способности; край её языка показался из-под выбившегося края рубашки.

      В белёсо-плиточном сердце нижнего этажа дверь «детской» смотрелась неестественно; светло-коричневая с неровно приклеенным «не беспокоить».

      Надпись окружали тонкие цветные отпечатки детских ладоней.

      Не хватало огромной мигающей вывески: «Здесь содержится опасный эспер, не пройдите мимо».

      — Комната?

      — Комната, — Михаил приподнял уголки потяжелевших губ в улыбке.

      Ручка под пальцами тугая — что-то звякнуло внутри замка, и поддалось.

      — Ключ у меня в кармане — отец положил его туда, — чуждо слышать от Оскара связанные предложения.

      Видеть, как он резво подставляет бок.

      — Благодарю, — ключ легко перелёг в ладонь из кармана свободных штанов Уайльда.

      Золотой.

      Первым порог переступил Оскар; слепо потянулся к углу.

      — Постой, — свистнул Салтыков-Щедрин.

      — Безопасное место, — Уайльд указал на гнездо из одеял и старых диванных подушек.

      — Посмотрю сюда, Оскар, — очередь Михаила забраться в карман — свой, — Ближе, — пальцы не слушаются, кончиками мнут низ развёрнутой фотографии.

      Он не должен играть с «тёмной лошадкой» отца.

      — Место, — мотнул головой Уайльд.

      — Они хотят причинить отцу вред, — настоял Салтыков-Щедрин.

      — Отцу будет плохо? — развернувшись всем телом, Оскар в манере гончей вскинул подбородок - махом сбросил чёлку с глаз.

      Подступил — так близко, что Михаил увидел смазанное отражение своего лица в его расширенных зрачках.

      Смог бы рассмотреть, то на душе бы заскребло сильнее; ему не повезло родиться с типичным ликом страдающего священника.

      — Очень, — подтвердил Михаил, — Запомни их.

      — Отец?

      — Он будет рад — мы же не хотим, чтобы его что-то расстроило? — странно и гадко на вкус произносить, — Верно, Оскар?

      — Да, — Уайльд доверчив.

      К счастью — а отец может быть «уродцем» с замашками «чудака».

      — Ты знаешь, что делать, — Салтыков-Щедрин облизнул губы.

      — Отцу будет хорошо?

      — Очень, — после ещё одной ободряющей улыбки стягивать чехол становится легче.

      С ослабленными бинтами он должен справиться сам.

      Всё должно выглядеть естественно.

      Как маленький инцидент.

      Оскару должны простить.

      — Я запомнил их, — лепет.

      — Чудесно, — Михаил спешно скомкал фотографию, — Я буду за дверью, — ему не хотелось присутствовать на таинстве способности Уайльда.

      Ни знать, где он достанет краски.

      Ни позволить запомнить себя также хорошо.

      — Мне нужно время, — Оскар смущён.

      — Пяти часов тебе хватит.