Виктор часто раздумывал над своим будущим под бушующую погоду, будто проникаясь ее негодованием, начиная злиться вслед ей. Отягощающее бремя — инвалидность… Многое решало. Безусловно, Вик жаждал быть услышанным в своих произведениях, отдавая частицу своей души, но… Разве все захотят понять калеку? Разве из-за этого невольные слушатели не оттолкнутся?

Перевернув рукоять костыля, мужчина тяжело вздыхает, щуря янтарные глаза. Кажется, угнетающие мысли становились причиной его головной боли. Унылое настроение просто не должно было помешать желанию творить и вносить свой вклад в современную музыку, даже если она не будет услышанной.

Возможно, что он слишком вкладывается в искусство. Возможно, что он слышит в музыке нечто большее, чем обычные аккорды, ноты и триоли. Возможно, что он дышит музыкой и не собирается ее отпускать до тех пор, пока не разочаруется в ней. А Виктора сложно было разочаровать, если он вдохновился делом.

Сжав рукоять, мужчина переносит вес на нее и осторожно поднимается со ступеньки, чуть морщась от ноющей боли в ноге. Кажется, придется снова просить отца отвезти его в город за мазью. Пусть та и не сильно помогала, но все же. Это лучше, чем ничего, верно?

Благо, фортепиано стояло не так далеко как могло было. Еще раз тяжело вздохнув, будто на плечи легка непосильная ноша, Виктор поднимает крышку, отклоняя ту назад, и только тогда садится на стул, двигаясь вперед, чтобы левая нога могла достать до правой педали.

Ему не нужны ноты собственных произведений. Ему в принципе не нужны ноты, чтобы играть хоть что-нибудь. У Виктора прекрасная память на подобные записи. Нужно только перевернуть воображаемую страницу в голове, сосредоточиться на начале, а затем музыка сама польется из-под изящных пальцев.

Руки привычно ложатся на клавиши, совсем недолго поглаживая выбранные для аккорда. Нужно сыграть что-то мелодичное, что-то отрезвляющее, что-то с печальным началом, но со счастливым концом. Что-то, что поймет только он сам и растворится в образах, которые всплывают в творческом разуме. Возможно то, что сейчас Виктор пытается избежать проблем, прикрываясь любимым делом. Все возможно, поэтому парень не может дать точного ответа даже своему сердцу.

Последний вздох перед началом лиричного, но несложного произведения. Понеслась.

Мелодия в правой руке напоминает поле, колосья пшеницы на котором медленно качаются из стороны в сторону из-за легкого-легкого ветра, что почти не ощущается. Рассвет. Природа просыпается от сна. Где-то тихо-тихо начинают петь птицы, а вслед за ними перестают трещать сверчки. Солнце медленно поднимается, даруя миру возможность увидеть багряные цвета, которые постепенно утихают в более светлые, но такие теплые. Ветер усиливается, но не холодит, а только наоборот осторожно обдувает, совершенно аккуратно грея. Звенят первые насекомые. Некоторые поднимаются из травы, а самые смелые встают на все четыре конечности и смотрят на мир.

Мелодия сменяется. Начинается новая часть, которая переносит невольного слушателя в разгар летнего дня.

Жужжат пчелы, почему-то теплый ветер сменяется на холодный, видимо, северный. Но теплый северный ветер — это как раз то, что и нужно. Жужжание прекращается. Дальше. Мелодия — словно натянутая струна, ее хочется слушать и слушать. Ветер немного усиливается. Разлетаются в стороны семена травы. Где-то слышны тихие голоса птиц. Некоторое время — тишина, потом снова появляется музыка. Кажется, что она возникает сама по себе, но можно ли такое сказать? Очень даже можно. Мелодия слышится, а слышишь ли ее ты, о, зритель событий?

Вновь темп и мелодия сменяется, оставляя ощущение легкого непонимания. Кажется, мы возвращаемся в самое начало, но так ли это на самом деле? Чуть печальные ноты дают понимание неизбежного конца тяжелого дня природы. Вновь небо разрезает темнеющее солнце, постепенно становящееся все более багровым, как утром. Птицы прекращают свое легкое пение. Ветер опять едва ощущается. Мы попадаем в вечер. Сотни таинственных звуков сменяют друг друга. Все происходит медленно и плавно. Жизнь природы проходит перед нами. Конечно, не только природы. Даже нас самих. Только мы не замечаем этого.

Стихли звуки. Природа погрузилась в сон. Произведение закончилось.

Виктор отрывается от клавиш, вдыхая новую созданную атмосферу. Видимо, он слишком вживается в происходящее в произведении.

Где-то рядом слышатся неожиданные аплодисменты. Виктор мешкается, будто знает, кто это, затаивает дыхание, но все-таки смотрит на источник звука. В двух метрах от него стоит улыбающийся Джейс. Кажется, что творец разбудил внезапного гостя… Но тот не походит на разозленного или, по крайне мере, недовольного. Даже наоборот.

— Это было потрясно… Конечно, профессор упоминал, что его сын играет фантастично на пианино, но чтобы настолько… — первым выдает гениальный Талис в идеальном состоянии после сна, рассматривая Виктора. Последний с непониманием моргает, пытаясь определить, о чем тот говорит. Выходит.

— Да… — сам Виктор правда не знает, что ответить. Он просто не может подобрать слов от удивления, злости и какого-то легкого разочарования. — Теперь ты видишь…

— Я в восторге! Сколько раз слушал чью-то игру, а она так сильно не цепляла! Что ты такое смог сделать? — на лице у Талиса мелькает странная полуулыбка, которую большинство людей принимает за радость. Виктор не может подобрать определение этой улыбке, но именно она цепляет. Взгляд творца блуждает по телу подошедшего, стараясь только не смотреть в глаза.

— Кто это написал? — со странной заинтересованностью вновь спрашивает Джейс, подходя ближе после небольшой паузы. Виктор поспешно встает, надеясь, что после этого не будет так неловко.

— Эм… Глиэр. — отстраненный ответ, который мог ничего не дать тому, кто не силен в классической музыке. Но, кажется, Джейса все устраивает. Он со странным очарованием смотрит на музыканта, идет еще ближе, а затем весьма неожиданно укладывает массивную руку на чужое плечо… подбадривая?

— Не знаю, кто это, но твое исполнение было изумительно. Ты сыграешь еще что-нибудь?.. — конкретно этих слов Виктор не ожидает совсем, из-за чего изумленно прожигает в чужих карих глазах точки добрые полминуты. Видимо, гостю не кажется, что просьба весьма… не деликатная.

— Да… — заторможено, но говорит музыкант с придыханием, будто не своим голосом. Навязчивость Джейса перестает так сильно угнетать. Теплое чувство нужности разливается в груди, отдавая импульс в сердце. Отрезвляет. — Если хочешь, да.

Смену эмоций на лице Талиса нужно видеть. За долю секунды щенячий взгляд превращается в удивленный, а потом в радостный. Разве можно так осчастливить человека только разрешением послушать его творчество?

В любом случае, гость убирает руку с доброжелательной улыбкой, озирается по сторонам, скорее всего, пытаясь найти какое-нибудь место, чтобы посидеть, после еще сильнее улыбаясь и отправляясь к стулу, что через некоторое время оказывается рядом с пианистом.

Концерт для одного слушателя можно считать открытым. Как и сердце.