Львам присуща гордость королей

В Заполярном Дворце холод проникает не просто под кожу — впивается в саму плоть, ледяной изморозью покрывает кости, и словно реки по зиме кровь обращается в лёд.

— Никогда бы не подумала, что тебе так пойдёт шуба, львёнок.

Джинн стоит у колонны неподвижно, не издаёт и звука, пока Ведьма заинтересованно треплет чёрный мех на её плечах, едва оглаживает шею, укрытую белым воротником, каждым касанием словно обжигает сквозь слои одежды. Безвредные искорки танцуют у Ведьмы меж пальцев, пока она сама, ступая всего на шажок вперёд, не сводит с Джинн взгляда. Такого же обжигающего чистым током. Громом. Грозой.

Рука, облачённая в перчатку, заискивающе скользит под ворот мундира и — Бездна — с талии украдкой перебирается на поясницу, разливая тепло по всему телу даже сквозь ткань рубашки.

Вторую руку Ведьма кладёт ей на щёку.

— Достаточно, Елизавета.

Джинн перехватывает тонкое запястье. Так и расколется в её хватке.

— М? Разве Вам не тепло, сэра Гуннхильдр?

— Вы оскорбляете остальных предвестников подобным поведением. Не все покинули Собор…

Ведьма выдёргивает руку, и Джинн не успевает среагировать — уже куда более властно притягивает её за подбородок, чтобы быть лицом к лицу, так, что Джинн приходится самой наклониться. Кончики пальцев — искрят-искрят-искрят. Обжигают. Большим пальцем Ведьма надавливает на нижнюю губу.

Обжигает.

Джинн послушно открывает рот.

— Так много шума, а всё равно отвечаешь по первой команде, — Ведьма ласково, слишком-приторно-сладко-как-мёд воркует.

В груди — стыд, желание, Лиза — обжигает.

Ведьма склоняет голову набок, немного щурится, но всё же выдыхает — и тянется, оставляет поцелуй-ожог на верхней губе.

— Но как скажешь, львёнок. В таком случае, поспешим ко мне.

Джинн остаётся только послушно кивнуть.

***

Как же быстро они оказались здесь — домик Лизы в Снежной не блещет богатствами или изысками, зато может похвастаться уютом. Полные книг полки, захламленная личная лаборатория, тёплые и мягкие узорные ковры по всему дому, что спасают от холода напару с камином, изобретения разного рода опасности и полезности. И кровать. Большая, просторная, мягкая кровать, горы подушек и шёлковые простыни.

Свечи тают в подсвечниках, картинным маслом освещают комнату и расцветают ароматом причудливых цветов из Сумеру и самых обычных роз.

Кружит голову. Дом, запах, тепло.

Елизавета Минси кружит голову.

«Заслужи своё место» — так ей сказала Лиза, довольно устроившись на краешке кровати в одном лишь чёрном кружеве и туфлях. Джинн она оставила стоять одетую. На полу.

На коленях.

— Я уже говорила, львёнок? На тебе, Джинн, ошейник смотрится как влитой, — и снова воркует, приторно сладко, и медленно раздвигает ноги, открывая вид на чёрное бельё, — А теперь приступай к работе, если хочешь заслужить своё место здесь. Рядом со мной или… прямо на мне.

Джинн чувствует, как кожа едва давит на горло при каждом натяжении поводка, как дышать становится немного труднее, и как этот вид до стиснутых кулаков, до искусанных губ, до грешного сильно нравится Лизе Минси, Ведьме Пурпурных Роз.

Но Джинн — это Рыцарь Львиный Клык. А львам присуща гордость королей. Так что она молчит и держит плечи прямо, даже когда Лиза требовательно тянет поводок на себя. И тянет. И тянет.

Лиза фыркает, смеряя Джинн взглядом, способным вогнать в землю всякого короля, если не божество. Упрямство и наглость — вот как она привыкла называть такое поведение. Глупость. Тцыкнув, она резким движением руки дёргает повод, заставляя Джинн ругнуться сквозь зубы и наклониться ближе, если даже не упасть к ногам Лизы.

— Кажется, мы уже проходили это сегодня, львёнок, — сладко шепчет она, в голосе скрывая лишь нотку угрозы.

Каблуком она надавливает на солнечное сплетение, резко, и тут же тянет Джинн на себя — грубо и хозяйски.

— Разве я должна повторяться?

Медленно и резко — Лиза ведёт носком туфли вниз, по полурасстёгнутой чёрной рубашке, едва задевая пуговицы, по твёрдым мышцам пресса, которые ей ещё предстоит увидеть, всего немного потерпеть, и ниже, пока носок не упирается Джинн между ног — немедленный стон заставляет Лизу заулыбаться довольно-довольно, словно кошка. Всё-таки, как же хороши эти узкие парадные брюки… во всех смыслах.

Когда Лиза вновь тянет повод, Джинн лишь немного дрогнет — но продолжает стоять на своём.

Значит, сегодня она играет так…

— Хмпф. Ну, как пожелаешь, — холодно цедит Лиза, проводя носком туфли по Джинн в последний раз, прежде чем недовольно закинуть ногу на ногу, заставляя Джинн жалко заскулить, — Раз твоя наглость не знает границ, то тебе придётся усвоить, что значит "бери, пока дают", Гуннхильдр.

И Лиза равнодушно опирается на кровать позади неё, наблюдая за тем, как на лице Рыцаря Львиный Клык эмоции сменяются одна за другой — строптивость, упёртость, очаровательный стыд за непослушание. В народе её имени боятся — смерть быстрее ветра, ярость подобная урагану. В народе ходят слухи о том, что в бою она теряет над собой всякий контроль. В народе говорят, что она не склонится ни перед кем, кроме как перед их Богиней.

Лиза ставит Джинн Гуннхильдр на колени и заставляет скулить.

Не проходит и пары минут, как Лиза чувствует на коленке первый невесомый, даже застенчивый поцелуй. Она опускает взгляд на Джинн, Джинн поднимает взгляд на неё — руки всё ещё связаны за спиной, а потому она целует ещё раз, уже немного выше, словно прося прощения. Джинн носом утыкается в бедро, трётся о него щекой, и вновь целует, поднимая на Лизу вопросительный взгляд. Та вновь немного разводит бёдра. В глазах её всё ещё стоит мороз.

Джинн становится смелее — её поцелуи становятся смазанными, мокрыми, она движется ими по внутренней стороне бедра и не забывает оставлять засосы, ведь знает — Лизе нравится. И Лиза не стесняется об этом заявлять. Громко.

Лиза тянет поводок. И тогда Джинн следует команде, носом утыкается в чёрные кружева и поднимает на Лизу стальные глаза, полные желания, застланные туманом наслаждения своим жалким положением, полностью во власти Елизаветы Минси, Ведьмы Пурпурных Роз. Взгляд, полный послушания.

— М-м, и этого достаточно, чтобы Вас усмирить, сэра Гуннхильдр?

Смех Лизы, гроза, словно пронзает воздух, и одной рукой она зарывается в мягкие волосы, сжимает в кулак, прижимает лицо Джинн ближе.

— Работай языком, милая, — командно шепчет она и большим пальцем оглаживает горящую щёку, кривой рубец шрама под глазом и на носу, другой же рукой ловко стягивает с себя мокрое бельё, — Давай, я же знаю, ты умеешь.

И это правда — Джинн Гуннхильдр умеет.

Она оставляет последний нежный поцелуй в живот, даже заставляя Лизу хихикнуть, после чего опускается ниже и языком проводит вдоль мокрых складок, уже заставляя Лизу стонать, сжимать и повод, и волосы покрепче. Джинн это только подзадоривает. Словно застенчиво, она оставляет небрежные поцелуи на губах и на сгибах бёдер совсем рядышком, трепетно задевает клит самым кончиком языка и им же ведёт к мокрому входу, едва ли сдерживая громкое, настойчивое желание того, чтобы Лиза просто и грубо трахала её рот, до тех пор, пока не начнёт сводить челюсть, пока воздуха не перестанет хватать.

Но Лиза, Бездна побери, знает.

Лиза запрокидывает голову назад, двигает бёдрами навстречу резко и грубо, пользуясь Джинн, её языком и губами со всем удовольствием, и стонет, так громко, что голос её должны услышать в Заполярном… ах, нет. Нет-нет, её должны услышать в самой Селестии. Пусть слышат, как она вторит «Джинн» словно молитву, как её голос срывается на скулёж, шёпот, стоны — раскатистые, словно гром.

— Да-да, львёнок, Джинн, милая… да, вот так.

Колени начинают нещадно ныть, а руки немного затекать. Остановится ли Джинн? Нет. Да пусть хоть небо падёт, она останется здесь, пока того желает её леди, потерянная в удовольствии и моменте, словно времени, как концепта, не существует в принципе. Джинн чувствует влагу на губах и подбородке, на языке, слизывает смазку с бёдер, когда совсем наглеет (на что тут же Лиза ворчит и тягает её за волосы), и не может не гордиться собой — Лиза такая из-за неё.

У Джинн всегда были завышенные стандарты относительно всего, но особенно — когда дело касалось самой себя. Нет предела совершенству.

А значит, она может лучше. Значит, она обратит великую Ведьму Пурпурных Роз в настоящий хаос.

Но Лиза довольно резко дёргает её за волосы и вынуждает Джинн нехотя отстраниться — ниточка влаги тянется к губам Джинн ровно до тех пор, пока не облизывается в следующую же секунду. Лиза усмехается, пьяно и заворожённо. И наклоняется, чтобы небрежно и срочно поцеловать — на языке, на губах Лиза всё ещё чувствует этот солоный привкус самой себя.

— Как всегда на высоте, Гуннхильдр, — смеётся Лиза в жадные губы, которые тут же играючи кусает. Хватка на затылке становится куда слабее, она тут же берётся оглаживать точёные черты лица самыми подушечками пальцев, а после — хватает за подбородок, — Ох, ну как тебе нравится быть моей послушной собачкой… или львёнком, м?

Джинн не отводит затуманенных глаз и не пытается возразить, только уголки её губ поднимаются в таинственной улыбке — ах, какое редкое явление. Джинн, знаете ли, не улыбается. Ни на встречах, ни в бою, ни в присутствии самой Царицы. Заяви Лиза, что Рыцарь Львиный Клык улыбнулась в её присутствии, другие предвестники разве что пальцем у виска покрутили бы. Может, отправили бы её в отпуск — нервы шалят, Елизавета, вот тебе и мерещится всякое, отдохни немного, приведи мысли в порядок…

Не поможет. Мысли её давно не в порядке и по причинам самым разным, начиная с Академии и заканчивая Джинн Гуннхильдр, и никакой отпуск это не исправит.

Кажется, она засмотрелась.

— Не расслабляйся, — предупреждает Лиза, большим пальцем проводя по нижней губе и немного приоткрывая податливый рот, — Тебе, Джинн, сейчас предстоит ещё немного поработать…

Она тянется к прикроватной тумбочке, с которой утягивает заранее подготовленный… презент для её дорогой рыцарки. По мнению Лизы, любая добросовестная работа должна вознаграждаться — а Джинн как никто другая заслуживает зваться… добросовестной работницей. На поле боя или на коленях — уже не столь важно.

Лиза безо всяких усилий затягивает все ремешки и смеётся, видя как голубые глаза внимательно ловят каждое движение её пальцев. Она окольцовывает ими толстое основание — и медленно ведёт руку вверх. Взгляд Джинн следует за ней.

Одно властное движение руки — и Джинн утыкается носом ей меж ног, поднимая исподлобья выжидающий взгляд. Лиза встречает его, также выжидающе поднимая брови. Джинн сдаётся первая. Медленно, Лиза бы даже сказала смущённо, она оставляет там поцелуй. Ещё один. И ещё один. Губы ласкают поверхность ленивыми поцелуями, пока она, прикрыв глаза, движется к кончику. Пару секунд она медлит. Но когда Лиза в очередной раз грубо напоминает ей о задаче, Джинн послушно открывает рот.

Этот раз не первый, и точно не последний, когда она так сдаётся на власть Елизаветы Минси — из раза в раз они проходят один и тот же танец, только в разных декорациях: Академия Сумеру, поместье Гуннхильдр в Мондштадте, тот случай в пабе Фонтейна… одни лишь воспоминания кружат голову, пока Джинн этой головой то опускается к основанию, то поднимается наверх, задерживая меж раскрасневшихся губ лишь самый кончик. Каждый раз один и тот же вопрос в голове, до безобразия простой и такой же безобразно сложный — почему?

В очередной раз чувствуя в глотке всю длину, невозможно дышать, она поднимает застланный слезинками взгляд.

Ответ отвратительно довольно ухмыляется, мимолётно облизывая губы.

Руки за спиной ощущаются всё более свободными.

Лиза оттягивает её за волосы, и тогда Джинн жадно глотает воздух, игнорируя, насколько грязным ощущается подбородок из-за собственной слюны. Лиза оглаживает её лицо и смотрит на неё, как на жалкое, ручное, но божество.

Верёвки на запястьях в конец ослабевают.

— Умница. А теперь поднимись и…

Она обрывается на полуслове, когда Джинн, в мгновение ока поднявшись на ноги, свободными руками грубо разворачивает её на живот и так же быстро стягивает с неё страпон, Бездна побери её скорость.

Лиза, опомнившись, пытается встать, но одной ладонью Джинн фиксирует оба её тонких запястья прямо над головой, лишая её всякой возможности двигаться под куда более сильным телом.

Звон пряжки ремня по-настоящему оглушает.

— Что ты, блять, по-твоему делаешь? — Лиза шипит.

В ответ — молчание, самодовольное. Вскоре крепкая ладонь с запястий пропадает и, вместе с другой, упирается в матрас всего в паре сантиметров от её головы.

Заперта.

Джинн прижимается к Лизе вплотную, так, что вжимает ведьму в кровать всем своим телом, а особенно — бёдрами, так близко, что чувствует, как Лиза сама льнёт к ней навстречу. В кулаках, чуть выше плечей Лизы, Джинн сжимает простыни. Дилдо, всё ещё мокрый от её собственной слюны, пачкает задницу, бёдра изнутри и так дразняще замирает, устроившись вплотную вдоль мокрых складок, что выбивает из Лизы всякий воздух.

Джинн делает круговое движение бёдрами и лишь больше раздвигает губы Лизы, а та нетерпеливо изгибается в ответ.

Лиза никогда терпением не отличалась, думается Джинн, и она даже усмехается.

Но даже изгибаясь, как кошка, даже вжатая в простыни мускулистым телом, Лиза смеётся. Смеётся и резко дёргает поводок на себя — Джинн, подавившись воздухом, тут же склоняется к своей Ведьме.

— Наглая сука, — со смехом Лизы в воздухе танцуют молнии и огненные искорки, — Наглая и послушная, даже так отдаёшь повод мне в руки… ха-ах, даже не знаю, тебе так нравится асфиксия, Джинн?

Лиза притягивает её и целует грубо, кусает и лижет чужие губы, выбивает из глотки Джинн стоны, вдохи и всхлипы, грубые ругательства на мондштадтском, оставляет мазки помады на коже и оставляет её задыхаться.

— Или так нравится быть моей послушной псиной?

Джинн резко толкает бёдрами — Лиза давится собственным голосом и избалованным нетерпением и снова дёргает поводок.

— Войди в меня, Джинн, сейчас же. Это приказ.

Джинн послушно приказу следует.

Медленно, как Лиза любит по-началу — легко, растягивая стенки, размеренные движения бёдер вперёд и назад, заставляя ведьму потерянно ругаться сквозь зубы, сжимать и повод и простыни мёртвой хваткой, Лиза двигается на встречу едва ли сдерживая себя, и так сладко прогибается в пояснице. Картина маслом. Само искусство. И Джинн чувствует себя художницей.

Родинки на спине, плечах, даже на пояснице, и очертания позвоночника под белоснежной, хрупкой кожей… кристальная бабочка, укрывающая пурпурными крыльями выступающие лопатки. Но под линиями татуировки она отчётливо видит кривые молнии шрамов. В неясном порыве нежности Джинн наклоняется — оставляет поцелуй на кристальном ядре.

Да, бабочка подходит Елизавете.

Хрупкая.

Одной рукой Джинн грубо хватает мягкую талию, резко притягивает Лизу ближе и тут же толкается бёдрами, насаживая её на всю длину — Лиза громко и протяжно стонет. Больно. Приятно. Ошеломляюще.

— Да, да! Боги, блять, много, как много… — Лиза неразборчиво шепчет-стонет-всхлипывает.

Чувство заполненности, ох, она знала, что будет, когда выбирала именно эту игрушку. Знала, что будет, когда выбирала Джинн. Собственническая хватка на талии, уверенные толчки — всё напоминает о том, насколько же Джинн сильная, выносливая, послушная. Львица на привязи. Рыцарка, склонившая оба колена. Она знает, чего хочет Лиза, как хочет Лиза, она знает Лизу.

Лиза хочет, чтобы Джинн её сломала.

Лиза дёргает поводок.

— Шевелись, львёнок, — она едва ли не рычит, нетерпеливая, и чувствует, как хватка на талии становится крепче, грубее, оставляет синяки, и как губы жадно касаются её шеи, — Мхм, ты отвратительно справляешься, если мне приходится напомин…

Джинн не позволяет ей закончить, резко выходя, оставляя лишь кончик внутри, и тут же резко вталкиваясь назад.

Хлюпанье, удары кожи о кожу, стоны, хрипы, ругань — звуки оглушают Лизу, но лучше всего она, потерянная, отличает тяжёлое дыхание Джинн над ней, влюблённый-нежный-потерянный шёпот: «ты так хорошо справляешься» «я хочу поцеловать тебя» «натяни поводок»

Джинн восхваляет, целует, задыхается и скулит, когда ошейник давит на горло. Но не останавливается, продолжает двигаться, грубо и резко толкается, заставляя Лизу стонать, кричать, срывать горло.

Внутри всё горит, так заполненно, так хорошо, идеально, она сжимается вокруг длины дилдо, бездумно двигается, хватается за руку, опирающуюся на кровать рядом с её головой.

И тогда Лиза снова дёргает поводок.

— Ст- стоп.

Джинн по команде замирает.

Лиза поднимается на слабых дрожащих руках, даже почти падает обратно на простыни, но держится, дабы повернуться и поцеловать Джинн, неудобно и сбивчиво, но поцеловать.

— Я хочу… хочу видеть твоё лицо, львёнок, — хрипит и смеётся она, то ли пьяно, то ли безумно, и одной рукой хватает Джинн за челюсть, пока осыпает щёки, скулы, всё лицо поцелуями, куда только может дотянуться, едва ли справляясь с собственным дыханием, — Давай, знаю, ты тоже хочешь… разверни меня.

Когда Джинн выходит из неё полностью с влажным хлюпаньем, Лизе приходится приложить усилия, чтобы подавить жалкий скулёж. Она резко ощущает влагу на губах и бёдрах, чувствует прохладу комнаты, пустоту. Жаркое тягучее чувство в животе, лава по всему телу пропадает также резко и разочаровывающе, словно тухнет, ведь Лиза была так, так близка.

Но долго страдать не приходится. Джинн приподнимает её своими дурацкими сильными руками и довольно грубо разворачивает на спину, выбивая из Лизы тихое «ох» — тут же подхватывает за бёдра, жадно сжимает и мнёт их в руках, в том числе эту ужасно чувствительную точку, где бёдра переходят в задницу, будь она проклята, и заставляет Лизу сдавленно мычать.

Дилдо, от и до мокрый, дразняще покоится меж её половых губ, а когда Джинн немного двигается, он скользит и самым кончиком утыкается в чувствительный клитор — разряд электричества по всему телу, будто оно и так не бежит у Лизы по венам вместе с кровью.

Джинн знает, что она делает. Ох, она может быть горделивой, может быть послушной, но она не идиотка — знает, что сводит великую ведьму с ума.

Джинн своими крепкими руками уверенно раздвигает её ноги, впиваясь пальцами в плоть так, что наверняка оставит следы — и улыбается, многозначительно опуская глаза на мокрый страп, на мокрые бёдра, и даже на мокрые простыни.

— Отвратительно справляюсь?

— Заткнись, если не хочешь вернуться на пол.

— Думаю, я и там неплохо справлялась… миледи.

Смех у Лизы сбивчивый, дыхание всё ещё даётся с трудом, она с улыбкой на губах грубо дёргает повод так, что заставляет Джинн с болезненным хрипом податься вперёд. Лицом к лицу.

Лиза целует её. Просто и так быстро, что даже заставляет Джинн опешить, а отстранившись любовно кладёт ладонь ей на щёку. Заставляет Джинн теряться.

Большим пальцем Лиза тянет её нижнюю губу, мгновенно заставляя приоткрыть рот.

Лиза нетерпеливо дёргает бёдрами.

— Ты со своей идиотской верностью, послушанием, рыцарскими чарами… ты ведь знаешь, что делаешь, — задумчиво вздыхает она, словно мыслит вслух, не желая ответа на свои рассуждения.

Джинн знает. Лиза уверена.

По её взгляду всё понятно.

Джинн снова медленно входит в неё, не останавливаясь, до тех пор пока не упирается бёдрами о бёдра, пока между ними не остаётся ни сантиметра. Так близко, что Лизе хочется смеяться. Но она только тяжело дышит. Словно теряется. Чувствует руки на бёдрах, чувствует всю длину внутри, чувствует как Джинн послушно берёт её палец в рот и усердно работает языком.

Лиза чувствует, что сегодня сгорит. Хочется смеяться.

И тогда Джинн резко начинает двигаться. Буквально выбивая стоны из Лизы, она вталкивается в неё даже усерднее прежнего, под новым углом особенно хорошо задевает чувствительные стенки, так быстро, стоны перебиваются не менее громким хлюпаньем всякий раз, когда дилдо вновь и вновь входит и выходит, снова и снова, превращая Лизу в самый настоящий хаос.

На удивление Лизы, едва ли способной ясно думать, Джинн отстраняется. Оставляя её вот так, она выпрямляется и окидывает её оценивающим взглядом, словно мысленно прикидывает что-то. И когда Лиза уже просто готова рявкнуть на неё за бездействие, Джинн вновь ухмыляется. Покрепче сжимает её бёдра, совсем под коленками. И медленно поднимает их вверх, заставляя Лизу буквально сложиться пополам.

— Что ты…

Джинн толкается в неё. Грубо выбивает из Лизы весь воздух. А Лиза прекращает сдерживать бесстыдные стоны в перемешку с отборной руганью, не достойной начитанной леди вроде неё, но как ей плевать, ведь как ей, блять, хорошо. Ритм, положение, сила.

Словно в контраст своему бешенному ритму, Джинн, не останавливаясь, оставляет будто бы смущённые поцелуи на острых коленках — что бы сказали её подчинённые, услышав смущение и Сэра Гуннхильдр в одном предложении? Скорее всего, задохнулись бы от хохота.

А Лиза, кажется, чувствует грохот собственного сердца, только непонятно, в грудной клетке или где-то ниже. Возможно, и там, и там. Да, не исключено. Скорее всего.

Факт.

Безо всякой команды, так своевольно Джинн наклоняется к ней — так близко, что они даже соприкасаются кончиками носов. Глаза — нерушимая сталь меча — застланы не столько желанием или яростью, с которой она уничтожает Лизу изнутри и снаружи, сколько… слепой верностью. Такой, с которой уничтожаются целые миры ради другого человека, с которой спиной принимают стрелу за стрелой, лишь бы защитить. Такая собачья преданность.

Или львиная?

Джинн целует смеющиеся губы, игнорируя горячие слёзы у Лизы на щеках.

Напряжение достигает своего пика, узлом затягивается чуть ниже живота, словно ещё чуть и совсем немного.

Одну руку Джинн опускает ниже, жадно сжимая мягкую плоть тут и там, но в итоге останавливает два пальца чуть поверх клитора, проводит ими меж мокрых губ, обильно смачивая их смазкой, уже испачкавшей дорогой шёлк под ними… она сделала Лизу такой.

Совершенство.

Ритм её пальцев сбивчиво вторит их ритму, но этого хватает, чтобы заставить Лизу кричать и бездумно царапать ей спину и плечи по старым шрамам, хватает для того, чтобы обратить Ведьму в хаос, как оно и задумывалось. Елизавета… нет, Лиза, дрожит под ней, не сдерживает в руках электричество и беглые огненные искорки, обжигает так, что приходится стиснуть зубы, но Джинн не останавливается, нет, с каждым толчком ускоряется.

Лиза под ней плачет.

— Ха-ах, блять, л-львё… хнгх, Джинн!

Лиза кончает, крича её имя так, что срывает глотку. Не прозвище, не фамилию. Имя.

Джинн и не смеет останавливаться — она немедленно выскальзывает, но не даёт Лизе времени возмутиться, и опускается вниз, вылизывает её так жадно, так старательно, что каждая волна оргазма накрывает Лизу лишь сильнее, топит её в ощущениях, и заставляет стонать-шептать-всхлипывать. Словно желая не упустить ни капли, языком Джинн спускается ко входу, самым кончиком проникает внутрь и испивает Лизу до последней капли, нарочито громко сглатывая.

Гордыня внутри триумфует. Потому что Лиза едва ли способна дышать.

Джинн чувствует, как чужая рука своевольно гуляет в её волосах — иногда ногтями приятно массирует кожу, а иногда слабо сжимает локоны в кулаке, так и так заставляя её умиротворённо прикрыть глаза и оставлять ленивые, воздушные поцелуи на сгибах бёдер.

Лиза притягивает её наверх будто бы грубо, но всё ещё лениво, ведь сил в теле больше и не осталось. Но Джинн и не хочет перечить — сама поднимается на руках и нависает над Лизой, всего напросто ожидая дальнейших команд. Но Лиза молчит. Только смотрит на Джинн этим своим изучающим взглядом, гуляющим словно ветер, словно пытается решить очередную загадку мироздания в глазах, шрамах и едва заметных веснушках у Джинн на носу.

Лиза красивая, когда вот так задумывается, и смешно хмурится — такая своевольная мысль, Джинн такие, обычно, не позволяет самой себе.

Когда Лиза её мягко и лениво целует, на всё остальное становится как-то всё-равно.

— Дай мне немного отдышаться, и тогда тебя ждёт… мхм, получишь заслуженную награду.

— Это и было моей наградой.

— Подлиза, — смеётся Лиза, но в голосе её нет настоящего упрёка, — Ты, львёнок, знаешь как пользоваться своим языком… это даже раздражает.

— Не помню, чтобы слышала жалобы в последний час…

— Прибереги свою гордыню, пока в грязь не втоптали, львёнок.

Джинн улыбается в ленивый поцелуй. Будто они обе не знают, что ей только понравится.

Утыкаясь в тонкую, свободную шею, Джинн задумывается всего над одним вопросом.

— Хотя бы ошейник снимешь? — освободишь нас обеих?

Лиза ухмыляется. Так знающе, нагло, как настоящая Ведьма.

— Можешь только мечтать.