Солнце сегодня пекло нещадно: земля раскалилась, подогреваемая горячими лучами; птицы умолкли, попрятались по гнездам в тенистых кронах деревьев, зато громко пели цикады, разрезая полуденную тишину своим стрекотанием. Дышать было тяжело – воздух сухой и спертый, обжигающе теплый.

Иньтао шла по проселочной дороге, обмахиваясь листом папоротника, который она сорвала по дороге. Для бедной странницы было бы нелепо растрачивать и без того скромные сбережения на веер или зонтик, поэтому она обходилась подручными средствами.

Дорожная пыль, казалось, обжигает ноги даже сквозь обувь, а солнце на поразительно голубом небосклоне слепит глаза (хоть бы облачко показалось, но нет, только ярко-желтое светило все жжёт и жжёт). От жары взгляд затуманивался и приходилось часто-часто смаргивать, чтобы видеть дорогу.

Девушка уже не шла – просто плелась, еле-еле переставляя ноги. Хотелось найти тенёк, облить себя холодной водой и не двигаться с места, пока жара не спадёт. А ещё хотелось до вечера дойти до какого-нибудь поселения и переночевать в доме, а не под открытым небом.

В какой-то момент она остановилась и тяжело выдохнула. Она определенно никуда не дойдет до вечера, если будет двигаться так медленно. Но идти быстрее казалось самоубийством – и без того жарко. Может быть, если она сделает крюк через лес и поторопится, то и сможет дойти?... Пройти придется больше, зато по тени и относительной прохладе. Да даже если не успеет, что ей, в первый раз в лесах засыпать?

Наконец решившись, она спешно свернула с дороги и нырнула в лесную чащу. Её лицо тут же обдало лесной свежестью, и девушка глубоко вздохнула, впуская внутрь себя аромат лиственницы и трав. Под ногами не скрипела дорожная пыль, а шуршали сухие листья. Иньтао быстро нашла узкую тропинку, по которой и пошла, все дальше углубляясь в лес.

Здесь было намного свежее и приятнее, и девушка подвязала волосы белой лентой, собирая их в высокий хвост. Всё равно здесь ни одной живой души, а так хочется шею подставить легкому ветерку. Идти по лесной тропинке было намного легче, и Иньтао бодро вышагивала вперед, скрытая в тени древесных крон.

Сквозь перешептывание лиственниц и шуршание листьев под ногами доносился какой-то звук, будто… будто где-то вдалеке журчит вода. Девушка тут же навострилась: если здесь неподалеку есть родник, то ей очень повезло. Как раз питьевая вода во фляжке заканчивается...

Она свернула с тропинки и пошла на звук, пробираясь сквозь лесные заросли и поваленные деревья. Идти напролом, конечно, отвратительная стратегия, но Иньтао не привыкать: у неё все стратегии отвратительные.

Наконец, лес расступился и открыл девушке небольшое озерцо. Правда небольшое: его можно было вброд пересечь за десять шагов. На его поверхности плавали зеленые листья, а дно усыпано крупной галькой. Глубины здесь практически не было: в середине озера вода едва доставала до пояса. Неподалеку сквозь камни пробивался родник, журча кристально чистыми водами.

Иньтао думала недолго: практически сразу разулась и зашла по колено в воду, раскинув руки и едва касаясь ладонями поверхности озера. Гладкие камни на дне непривычно больно впивались в босые ступни, а подол ханьфу намок и стоит ей выйти на берег, как тут же неприятно облепит ноги, – но это было неважно. Вообще всё было неважно по сравнению с тем, как ей сейчас было с в е ж о. Девушка наконец смогла умыться, смыв с лица грязь и пыль от долгой дороги. Холодная вода приятно студила разгоряченные голени и очень, очень хотелось нырнуть.

Но это было бы опрометчиво: сушить одежду в таких полевых условиях то ещё развлечение. Ладно подол – он быстро высохнет, не доставляя особых неудобств, но все остальное…

А ведь когда-то (кажется, целую вечность назад) её бы не заботила подобная мелочь. В детстве она часто сбегала вместе с деревенскими детьми к ближайшей речной заводи. Дно там было мягкое, илистое, а на берегу кое-где лежал песок. Младшие ребята обычно игрались на мелководье, а те, кто постарше, прыгал с тарзанки, вызывая всеобщий восторг и смех. Именно там и тогда Иньтао научилась плавать: в большей степени просто наблюдая за тем, как это делают другие. Бывало, что она вовсе не собиралась сегодня купаться, просто помогала маме в саду, или занималась с отцом, как мимо веселым вихрем проносились мальчишки и девчонки, унося её за собой, к заводи. Родители никогда не были против, разве что всегда предупреждали о том, что далеко заплывать ей не стоит, и за течением надо следить, и что бы дома была до заката. И она возвращалась до заката: с ног до головы мокрая, но счастливая.

Сейчас уже не нырнешь с головой под воду, не заботясь о последствиях. Сейчас надо думать о многом: и о том, где одежду высушить, и о том, как не подхватить какую-нибудь хворь, пока сушишься. Сейчас уже не придёшь домой, не выпьешь чаю и не расскажешь маме с папой о том, как захватывающе прыгать с тарзанки прямо в воду. Потому что ни дома, ни родителей нет уже, и даже та тарзанка наверняка уже сгнила и оторвалась, потонула в илистом омуте.

Она горько усмехнулась и подставила лицо солнцу. Когда уже её перестанет это заботить? Когда она сможет отпустить все эти воспоминания и не связывать любые события с прошлым? Она так устала – и от себя, и от дороги. Говорили же, дорога – лекарство. Дорога – лечит.

Так отчего же так медленно?

А время неумолимо движется к закату, и пора уже думать, где провести ночь. Идти куда-то ещё не хотелось и не моглось, поэтому девушка решила переночевать прямо на берегу озера. Развела костер, приготовила ужин (совсем немного и очень скромно – немного ягод, вяленое мясо и сухой хлеб) и расстелила циновку прямо на земле, особо не заботясь ни о чём.

И про себя всё повторяла: дорога – лекарство, дорога – лечит.

А завтра снова в путь.