Ночное видение вытягивается из глубин подсознания, с напылением времени – то ли будущего, то ли прошлого – и беспокойства, присущего всем снам. В логове Ужаса Бури свищут ветра. Принцесса видит глазами ворона: бард и два его верных рыцаря стоят пораженные, покрытые кровью противников и отчаянием. В следующую секунду голова дракона оказывается резко свернута назад, как у бесноватого.

Принцесса со спокойствием мертвеца открывает веки, как тяжелые двери. Увиденное кажется слишком честным. Фишль побывала в шкуре героев сна, испытала их эмоции, пережила чужую смерть. Реальность снова становится шаткой, неустойчивой, по углам и за окнами мелькают призрачные отголоски сна. Хочется проснуться еще раз, избавиться от морока. Начинается липкий август.

В последние дни Солнце стало несколько ближе к Земле — горячий воздух душил и обжигал. Трава из зеленой иссохла в серо-желтую, а от асфальта, казалось, шел пар. Нечеткий солнечный диск, подернутый дымкой, раскалился добела, как железо. С этой яркостью, как ни странно, зловеще контрастировало пепельное-серое небо, как перед бурей.

Даже виноградные лозы — артерии и вены Мондштадта — безнадежно сохнут, подобно рукам старика. Запах забродившего винограда пьянит и кружит голову, как солнечный удар. Одуванчики на полях стоят белыми, немного пожухшими, как старый гербарий. Ветру не под силу подхватить их, сцепившихся будто крючьями между собой.

У Сидорового озера стоит запах цветущей воды, а белые отметины на столбах моста говорят о том, что оно изрядно помелело. Питьевая вода в городе резко сократилась в объемах, ее теперь возили аж из ручья, что находится в Спрингвейле – только там она не стояла как в старом болоте.

Катерина, видно, перегревшись, выдает ей те же поручения, что и вчера. И позавчера, и вообще, в течение нескольких дней. Левый глаз ее барахлит, а речь заедает. За ногу ее обнимает огромная жирная тень, без страха смотря прямо на Фишль во все свои глаза. Принцесса шугает ее, угрожающе топнув каблуком. Та, поверженная, но все еще пытающаяся напугать отчаянным криком, уползает под дверь за спиной Катерины.

Принцесса находит Мону у дерева Венессы, лежащую на мели высыхающего ручья, раскинувшую в стороны руки и ноги. Запутавшийся в ее волосах краб торопливо перебирает лапками, не оставляя попыток выбраться. Вода движется еле-еле, вряд ли она дойдет до моря – остановится где-нибудь на полпути. На песке лежат выбросившиеся на берег рыбы и пустые раковины моллюсков. 

Вода покрывает ее наполовину, оставляя лишь часть туловища и лицо. Фишль было порывается проверить, не настигла ли астрологиню участь выбросившихся рыб, но вместо этого скидывает обувь, чтобы опустить ноги в ручей.

Солнечный закат. День умирает как раненый. Воздух становится еще гуще, почти застывает, не дает вдохнуть. Золотой свет обводит пейзаж дымкой, и от него, как от декораций, тянутся сизые тени. Неестественная умиротворенность, несвобода в просторе. Ночи, однако, были такими же тягомотными, как и дни: воздух и земля не успевали остывать за то короткое время, что солнце покидало фальшивое небо.

Ногу неприятно сводит судорогой. Фишль морщится и тянет на себя пальцы на ногах, чтобы судорога отпустила. Она беспомощно тянет руки вверх, чтобы зацепиться за ветви дуба и подняться – настолько низко к земле они опустились.

Астрологиня, заметив возню рядом, тяжело поднимается из воды, сгибая и разгибая деревянные конечности. Она даже не удостаивает принцессу взглядом. Принимается вытряхивать воду, затекшую в уши, выпутывать краба из волос, после чего в раздражении направляется в сторону города. Принцесса плетется за ней.

Ни одной из них не хочется возвращаться. Стены города выглядят тюрьмой, одиночной камерой. Осточертел каждый угол, каждый кирпичик. Хочется выбраться из него, как из скорлупы, вылезти из собственной кожи, наконец.

Мона открывает дверь в свою квартиру и только сейчас поднимает взгляд на принцессу. В нем бурлит ненависть – к городу, к принцессе, к самой себе.

– Хотела спросить, почему ты постоянно сюда приходишь? Дома что ли своего нет?

Фишль молчит, потупив взгляд на грязные носы своих туфель. Астрологиня кивает на дверь, мол, проходи уж.

Они ютятся на крошечной кровати, глядя на карту неба, едва видную в темноте.

– Помнишь, ты сказала, что Мондштадт не ждет ничего, кроме смерти. Я даже сначала противилась этой мысли, но ты оказалась права. Все рано или поздно ждет смерть – это конечная точка судьбы всего сущего. Целые цивилизации исчезают без следа, даже архонты бессильны перед временем, что уж говорить об обычных людях или крошечном городе. Но и ты признай: судьбу нельзя изменить, от нее нельзя убежать, равно как и от смерти. 

Фишль вздрагивает, вспоминая о народе безбожников, династии Черного Солнца, ныне мертвой. Но в итоге возражает:

– Человек сам плетет свою судьбу, своими действиями, даже мыслями. Выбирая всего-то один из узлов судьбы, да, но в этом его воля. Все рождается и умирает – как же человек может противостоять законам мироздания? Можно только изворачиваться, не попадаясь в лапы смерти раньше положенного.

– Значит, у человека есть свобода выбора: плыть по течению судьбы, или встать против нее, обрекая себя на смерть? Разве свободен человек, скованный законами природы? Это как бессмысленная детская игрушка. Свобода на словах.

Принцесса хмурится, хочет заземлить астрологиню.

– Мондштад не просто так именуют городом свободы. Может, его жители – единственный народ, способный противостоять судьбе.

– Это лишь иллюзия свободы. Предопределенность во всем: в моменте рождения, в каждой мысли с тех пор, исполнение воли богов. Каждая попытка вырваться из круга судьбы будет встречена противодействием, возвращающим все на свои места. За все приходится платить, вселенная не спрашивает, что забрать взамен.

Интересы астрологини направлены даже не на Селестию – выше нее. В ее словах слышится страдание поиска сути и невозможность познать ее в полной мере. Принцесса знает, что истина – ее вера и божество, но просто не может ей рассказать.

– Так ты это видишь? Свободный человек, вместо чужой воли, ограничивает себя волей собственной, законом, если угодно. Он сам себе судья. Сам проводит эту границу между порядком и хаосом, не боги.

Они замолкают. Фишль чувствует, что говорят они будто о разных вещах, даже на разных языках, поэтому обе остались при своем, ничуть не приблизившись друг к другу. Дитя города свободы, что готовится стать собственным палачом, и астрологиня, не то предсказывающая будущее, не то навязывающая его, только для того, чтобы оставить себе лишь определенную свободу.

– Как бы то ни было, свободы у нас гораздо меньше, чем у обычных жителей этого города, – хмыкает Мона, глядя на созвездия на карте, что идут рябью от темноты. Обладатели глаза бога навечно прикованы к своей судьбе. Не главные герои в этой истории, но и не безличные статисты – застряли где-то между, и от этого получили еще больше несвободы.