Они стояли на темной улице, только вывалившись где-то недалеко от Казанской Площади. Не смотря на близость к кафедральному собору, на улице людей вовсе не было — только Лев и черт. Еще, где-то в конце аллеи, можно заметить городничего, несшего свой пост и о чем-то тихо беседующего с товарищем. Шли правда ученыш с нечистым духом далеко не официально, петляя и кружа у одних и тех же стен, чтоб наконец достался из кармана документ.
Лев Дмитриевич брезгливо взял поданную ему бумагу — паспорт. На тот случай, если их попытаются повязать, или что-то вспомнят в блеклых чертах лиц. Полезно не то слово, избавит от лишних проблем с пользой в три минуты, потому что если подделку распознают за эти мгновения, то будь беде.
— Что ж Вы меня Ковальчиком записали? На поляка я буду похож? — во имя конспирации, говорили друг с другом исключительно на немецком, что в десятых годах было не то что опасно, но и смертельно.
Лев успел заметить, что речь на allemand у его протектора была потрясающе живая и богатая. Полная редких каламбуров и самых редких фразеологизмов. Так выражаться мог только носитель, и Дамантов окончательно запутался в биографии Карла Ивановича. Тот так много рассказывал, что физически запомнить все и сделать выводы было невозможным, а слушать его внимательно — выше всех сил, даже сил жандармерии и голодных рабочих.
— Ой, ну Вас! Что дали, тем и радуйтесь. — обиженно фыркнул Бес, вдыхая ноздрями холодный воздух улицы. Одетый в огромную шубу, он был до потрясающего смешон.
— Что ж и «ну»? От такой фамилии бед больше, чем от ее отсутствия.
Лев же был вынужден мёрзнуть — в осеннем пальто и тонком летнем пиджаке. Худющий, высокий, как палка, стучал зубами и ожидал, когда же начнется то самое «дело»? Куда они поедут и что они будут вершить, оберзшими синими пальцами?
Убивать. Верно, именно это будут. Сам Бес Иваныч, не смотря на свой рост, не блефовал, говоря о своих наполеоновских планах. Он действительно мог бы убить, и это читалось в его черных, как майские ночи, глазах.
— Поляки не такие уж и плохие люди. Думаю, Вы понимаете. — они оба посмеялись. Кто любит поляков? Протестные и бунташные курицы, кои только портят жизнь и ужесточают положение всем. Ленивые, тупые и неверные. Глупо суждение такое у атеистов, но может ли малорос любить поляка, а европеец славянина?
Невозможно это, как и невозможна любовь славянина к славянину, как и не может парижанин и тулузец ценить культуры варваров востока. Все невозможно, и только русский тянется по своей дурости ко всему там, ко всему за морем.
— Тише только, — прервет Бес надменную мысль — Сочтут ещё, что мы сепаратисты.
Лев оглянулся и никого не нашел. Скромная тишина и ни единого плеча казака, белой городничей кепки.
— Вас пугает полиция?
— Что Вы, Лева! Это я за Вас беспокоюсь… Второй раз Вам за решетку точно пагубно будет, — Бес прокрутил в руках тростью, и шагнул к мрачному переулку, где ни зги, ни вздоха, ни темноты — Давайте перейдем на какой-нибудь еще язык. Французский не подойдет, он знаком Вам плохо.
Лев злобно дёрнул бровями, невозмутимо последовал за своим любезным покровителем.
— Откуда Вам известно?
— Очевидно, — на все вопросы важные Бес отвечал односложно, чем давил на нервы — Я много о Вас знаю.
— Как приятно встретить своих адептов, — Лев был заядлый грешник, было бы странно не донеси в ад о нем во всех ипостасях — Я могу тоже кое-чем о Вас поинтересоваться?
— Надеюсь это будут вопросы интереснее, нежели «какова Ваша фамилия, какова Ваша фамилия», — Бес нервозно ощупал карман и срезюмировал — Вы такой нудный мальчик.
— Мне тридцать с хвостами, — парировал Дамантов — Это близко к фамилии… Вы очень хорошо владеете немецким.
— Еще и не очень далекий, — окончательно заявил Бес, уже не принимая никакие возражения — Когда мы ехали, я Вам рассказал! Мой папенька — немец, маман — француженка. Нужно внимательнее слушать.
— Вы так картавите, это выше моих сил.
— Вы шокаете и гэкаете — я же ничего Вам не говорю.
— Я может специально. — пожал плечами Лева.
— И дурак! — Бес сделал большие глаза, и они еще долгие двадцать минут препирались, под звук хрустящего под каблуком снега..