Карл Иванович был очень обходительным хозяином. Единственное требование — отдыхать и без делу по дому не шататься. Может показаться сказочным подобный досуг, после долгих лет врачебной практики и изнурительных белых палат. Лев даже был по-началу рад, но только он упустил одну важную деталь — все эти часы ему придется провести наедине с собой и своими мыслями.
Если первое бывало лучше всего на свете, то со вторым ни один живой человек видится не захочет. На душу накатывает ужасающая тоска, и очень наивно топить ее в сигаретном дыме, наблюдая из окна за событиями двора. Белые хлопья и тучные заводы, далекие проспекты и сырость — все обычное и не увлекательное.
Льву никогда не нравился Петербург, но он понимал возможности, кои может дать столица. Москву он тоже не любил, да и вообще на свете он любил быть может лишь только тот барак в селе, где мог спокойно читать книги и ни о чем не думать. Да, нищета, но голод — пища для ума.
А пустота — его яд. Что можно делать в этой тесной клети гостевой спальни? разобрать заваленный бумагами стол? Пера нет, одни чернильные пятна на дереве. Часы с кукушкой только объявили полудень, и загрохотали двери.
Кто-то явился домой и этим кем-то был сын Беса, представленный очень просто — «Гоша, поди вон». Нельзя было на такой шум не высунуть носа и не увидеть румянное с мороза лицо гимназиста.
Мальчишка был худощав, с острыми, как у маменьки, скулами и карими глазами. Тонкий нос его был античен по-гречески, и в нем совсем не было какого-то южного оттенка, который носил в себе Бес Иваныч, в своих черных кудрях и удушающе темных глазах. Лев хорошо понимал генетику и ее исключения, но имел и чисто человеческий опыт — Гоша абсолютно непохож на своего отца.
Даже движениями и голосом. Все в нем было строгое и выпрямленное. Очень серьезный юноша, очень забавный со своей повязкой на лбу — папаша таки расшиб. Пара неловких родинок делали портрет чуть болье возвышенным, но Дамантов мог бы поклясться чем угодно — Гоша был ужасающе комичен в том, как дергал носом и прятал глаза от осуждающего взгляда матери.
Только этим Гошей Лев и вынес очередные сутки, а вот следующие были уже мукой. Он проснулся где-то к вечеру, когда Светлана Федоровна ушла в церковь, Бес Иваныч зловеще каркнул у подъезда и исчез в голубчиках.
Жестокий человек этот черт, ужасающе жестокий. Зашел лишь сообщить, что стоит к ночи быть готовым — дело! Очень важное, безумно нужное идеи об утопии и власти, но такое чуждое всему нутру Дамантова.
«По-крайней мере пока что чуждое.» — думал он, выйдя налить себе воды из графина и неловко встретившись с Георгием Карловичем. Тот тоже был удивлен этой встречи, и почти бы рефлекторно хотел бы отдать приветствие, но на голове убора не было. Такова муштра гимназии, и всякий прошедший не сможет помянуть ее с добрым сердцем.
— Добрый вечер, — юноша запнулся, видимо пытаясь вспомнить его имя. Что же, это было очень просто, Лев у нас знаменитость двух заголовков. Он даже посмел криво улыбнуться, что смутило бедного Беса-младшего.
— И Вам, — пожал плечами эскулап — Нас не представили.
— Не представили.
— Что ж, порой это лишние.
Георгий явно не хотел поддерживать разговор и собирался удалиться, о чем и сообщил.
— Позвольте удалиться и извините беспокойство, у меня много дел.
— А я отцу расскажу, что Вы курите. — холодно отчеканил Лев, и это возымело эффект.
— Вы думаете он не знает? — мальчишка не дурак, но слишком гордый. Видно, что ему противна эта беседа.
— А мама? — Лев Дмитрич делает маленький глоток воды и внимательно наблюдает за реакцией. Глаза у Гошки все выдают сразу. Маму он любит и огорчать не хочет.
— Что Вы хотите?
— Ваш отец ужасно жестокий человек. Он обрел меня на хандру и томительное ожидание. Сделайте милость, поболтайте со мной.
Гоша недоверчиво поджал губы и шатнулся к коридору, Лев сделал совершенно тоже самое.
— И только?
— И только.
Минута тишины.
— Нас не представили. — Гоша не знает, имеет ли право он говорить?
— Но Вы без сомнения знаете мое имя.
— Кажется, да, — Георгий внимательно осматривает собеседника — Дамантов Лев? Обвинялись в убийстве двенадцати человек, одно из самых громких дел прошлого года. Улик не хватило и Вас отпустили с оправдательным приговором.
Все почти так, Дамантов выбирает цепляться к слову, опасно щелкая пальцами и делая шаг вперед — не очень корректно, но Льву забавно, а он именно этого и добивается. Видно, что Георгий боится, но какой-то наивный страх огорчить мать заставляет его вести беседу. Он чувствует недобрые намерения (черт возьми, этот человек сидел, пусть и под следственным арестом) друга отца.
Мальчишка пытается сбежать с поле боя, но аккуратно, непринужденно — закрыться у себя в комнате кажется ему очень разумным, но Дамантов преследует и делает это феерически раздражающе. Он выше Гоши на головы три.
— Не хватило улик или ложно обвинили? Как Вы считаете, Георгий Карлович?
— Это не мне судить, а следствию.
— Вы ему верите?
— Полицейский сыск Российской Империи признан одним из лучших в мире. С чего бы мне не верить? — мальчик говорил это со странным блеском в глазах. Чувствуется, что монархист.
Не изо зла и скудоумия, а из доброты и благородства. Подобный одокашник у всех был — очень ответственный и честный, верный товарищ и средний ученик. Он не уважает радикалов и любит мать, за мать только в морду и даст.
Гоша был очевиден, и он никак не мог быть сыном своего отца.
— Вы верующий? — Лев спрашивает очевидное.
— Конечно.
— Почему тогда Ваша маменька ходит в церковь одна?
— Я не успеваю, — он чувствует себя виноватым за это — Я хожу с ней в храм по воскресеньям. Просто подготовка к экзаменам. Латынь тяжело дается.
— Латынь — основа классического образования, ничего не поделать. Хотя, мне в Вашем возрасте она весьма нравилась, — они упираются носом в дверь Гошиной спальни, тот открывает осторожно, но Дамантов никуда от этого не исчезает, а нагло вваливается внутрь — Вас увлекает Рим?
— Рим? — возмутиться просто не получается, опочивальня у Гоши маленькая, а гость нагло прямо дышит почти в лицо, удается только плюхнуться на банкетку у кровати — Не знаю, я не очень увлекаюсь историей и не понимаю этого увлечения. Люди в любой эпохе одинаковые, лишь прогресс и техника имеют перемены. Мне поэтому больше интересны естественные науки.
— Понятие обширное, я предположу, что физика?
Гоша кивает, Дамантов садится рядом — у него до сих пор в руках стакан воды, он держит стекло хваткой опытного хирурга, или убийцы.
— Вы говорите, что верите в сыск, но верите ли Вы в суд?
— Мне кажется в таких делах, как Ваше, подобное неуместно. Какой судья согласится оправдать убийцу, даже за большие деньги?
— Вы убивали когда-нибудь, Гоша? — Гоша не знает, что ответить. Конечно же нет! Но почему-то этот ответ кажется неуместным. Мальчишка даже не понимает куда смотрит сей достопочтенный господин, он никогда не смотрит ему в глаза, всегда как-то мимо и выносить это — ужасающая пытка.
— Нет.
— Вот и я нет. К чему убивать людей? Науке сгодятся и собаки.
— Собак убивать тоже как-то слишком. — Георгий шумно сглатывает, дергая коленом, когда к нему тянутся чужие бледные пальцы.
— Вы бывали на охоте?
— Нет.
— А хотели бы?
— Не знаю, не думаю, что это весело. Хотя, мой дед очень любил охоту и часто рассказывал мне о ней, но я думаю досуг можно снискать лучше, чем убийство уток или лосей.
Молчание, Лев вспоминает своего деда. Тот его с охотой и познакомил, и Дамантов помнит свой дикий восторг, когда он своими руками попал в куропатку. Он прострелил несчастной шею, он помнит эту алую кровь и может поклясться, что не было большего удовольствия, чем зажарить ту на ужин.
— У Вас очень много книг. — диалог набил оскомину, но Гоша по инерции отвечал.
— Наверное.
— Я вижу у Вас труды Фостера… Нравится?
— Достаточно увлекательно. Мало кого может не заинтересовать астрономия. Я читал недавно статью о том, что на Венере возможна жизнь.
Лев подозрительно затихает, выразительно глядит в белое лицо гарсона и очень вкрадчиво произносит:
— Вы очень умны для своих лет.
Какой кошмар. Георгий алеет, резко дергается и так же резко появляется удивленное лицо Карла Ивановича. Он осуждающе молчит, от него пахнет морозом и совсем непонятно кто в этом помещение ему неприятен более всего.
— Лев Дмитрич, я же просил собраться.
— Я собрался, Карл Иванович. Вы не видите? — Лев забывает вовсе о бедном гимназисте, а тот готов исчезнуть от какого-то ужаса пронзившего его сознание.
Неужели Бог посылает в их век на защиту чертей? Кто знает!