Лев Дамантов отчетливо ассоциировал себя и иных людей с собаками. С ранних лет он познал смерть, и несколько позже познал природу циничной ее практичности.
При имение его деда находилась псарня — атрибут дворянина старой закалки, заставшего крепостничество и весь его грозный быт. Светлые помещения и высокие потолки, бесконечные коридоры и деревни. Лева помнил свои первые дни в той местности смутно: он мучался в горячке, едва мог подняться с постели и добрый доктор колол ему морфий в вену. Это спасло его от головной боли, быть может и от смерти, но сделало вялым, что впрочем никого не смущало и все надеялись, что это пройдет, исчезнет.
Быть может и прошло бы, если бы семилетней Левы не увидел из окошка, как старую немощную собачку ведут под лесок. Дамантов знал от дедушки, что та очень болела, да и охоты был не сезон, потому он спросил пухлую служанку: «куда ведут песика»? Та посмотрела несколько печально, и заверила, что «милсударь, не знаю». Мальчика ответ сей не устроил, и он тихо вышагал по коридору, следя за движущимися фигурками мужика с псинкой. Сначала он мог еще различить очертания веревки, потом лишь черные два пятна, но выстрел его ухо познало хорошо — тот Левуся ловил высунувшись из окна.
Лева своим детским умом не очень понял, что произошло, но детским же любопытством возжелал узнать. Он не был дурачок, знал, что будет наказание, но тяга в этот хмурый день и улицу была сильнее — и вот он почти голый, под гогот дворовых бежит выяснять, отчего в воздухе пахнет порохом?
Для больного ребенка в нем появилась не бывая резвость, для ребенка, который два года был прикован болезнью к перине, он был слишком стремителен — и скорость ничего не дала. Он завидел лежащее тело собаки, и человека с лопатой. Собака лежала бездыханная, из ее тела текла кровь и собака эта была маленькая-маленькая, совсем точечка в типичном малоросском пейзаже.
— Лева-Лева! — раздалось позади. Его подхватили знакомые сильные руки и он столкнулся с испуганным взглядом светлых глаз — Куда ж ты выбиг, голый весь? Только на поправку пошел… Что нянька за тобою не встежила? Ой б я их выхлистав, да времена не ти.
— Дедко, а что так с собачкой?
— Она болела. — скупой ответ этот сделал в голове Львовой очень простую мысль. Стало быть, больная — много часа на нее и сил надо, маловероятно, что и выздоровеет, а коли сяк — к чему пытаться и тратиться? Все, что становится бестолковым умирает. Смерть — это, в общем целом, правильное событие. От смерти не нужно бежать, но к ней и нельзя стремиться.
Любой объект должен быть полезен, если он не полезен, то его бытие невозможно и беспрецедентно. Все должно быть толковым, желательно ясным и логичным — все должно подходить под узкие рамки и к ним стремиться. Лев ненавидел многие вещи, но хорошую дисциплину на рабочем месте любил. Любил стерильность во всем, где он вершит дело, но там, где он дело не вершит, тобиж в себе и социуме — может быть что угодно. Потому что думать о лишнем и беспокоиться — бесполезно, а то что бесполезно не должно существовать. И по кругу.
Подходил ли под эту отточенную схему Карл Иванович? Господин в кружевных манжетах, странных одеждах и брошах, будто сошедший с иллюстраций к романам Дюма, кои Лева не любил и считал же inutile*, слишком выделялся и разрушал привычный уклад мышления.
Значит, он должен раздражать. Это осмысленно и Бес это делал, но почему-то Лева в своей неприязни видел долю лукавства. Как его мысли могут ему же врать? А вот этот господин может.
— Лева, о чем Вы думаете? — спросил он, глядя своими черными глазами прямо в душу. Бледные руки бесовские сжимали тонкую желтую папку, где на тонких белых листах широким загагулистым почерком должны были значиться адреса и фамилии.
— Жду, когда дадите посмотреть. — Дамантов не совсем понимал, где они находятся. Это было душное узкое помещение пропахшее чернилами, и в коем обычно жили полусостоятельные рабочие. Светло, но места мало. Не чета господам их чина здесь шорохоться.
— Мы мертвые. — ответил сам себе Лев.
— Ну получается так. Хотите я свожу Вас на Вашу могилу? — Лев неоднозначно кивнул — Устроим! Но позднее. Пока в папочке все живы.
— Ах, какая жалость. Вы хоть раньше таким занимались? — Лева был опытен в том, что называлось «мокрухой».
— Не скажу. — хихикнул Карл Иванович и протянул Леве скоросшиватель, блеснув двумя большими перстнями, коих, как был убежден Дамантов, точно не было на его пальцах на момент их входа в сие сени.
Первой значилась фамилия Бок, под ней шли три адреса — один из них был адрес конторы, принадлежавший его нежному брату Константину Дамантову. Юрист, но не чтобы профессиональный, но очень чтобы-какбы предпреимчивый.
— Что Вы нахмурились страшно? — спросил Бес, дыша прямо в щеку, вытягиваясь на носках своих черных франтских туфель.
— Знакомый адрес имеется.
— Увлекательно, даже знаю чей. Вы, знаете, совсем непохожи на свое семейство…
— Знаю. — обиженно отчеканил Лев, чувствуя щемящую боль в сердце — Кто таков Бок?
— Мой приемник — Аркадий Петрович. Видный ученый, химик, по образованию, как и мы, медик, мой, к тому же, однокашник, главное — австрийский шпион. С ним связан Ваш брат, напрямую. Его юридическая конторка прикрывает все зловещие манипуляции Бока, все его предательства родины. Ужас, представляете? Ваш Костя умеет делать неплохие деньги на чужих проступках.
— Костя умеет. — Костя был рожден для больших денег и плохой славы. Верткий, смазливый, умеющий обольщать и знающий методу прельщения.
Политика — скользкая дорожка, но прибыльная, если с мудростью к ней отнестись.
— Мы же не будем его убивать, Карл Иванович? — поежился Лева.
— Его? Что Вы. Я написал фамилию «Бок». Да и не в убийстве сыром дело. Убийство — пустяк и грязь. Нож об скорлупу — и человека нету. Нож об скорлупу — и мозги на стену. Мы должны учинить скандал, подвергнуть массы в ужас… Вы понимаете о чем я Вам толкую? Я хочу, чтобы общество горело и болело. Раны от революции и войны еще свежи, — пара движений и бездна, анархия!
— Она невозможна.
— Лишь краткий ее миг! Власть над собой, власть и возможность изменить все любому вздоху. Уровень напряжения и лопнувший гнойный нарыв — все эти вещи могут дать свободы. И поверьте, один этот миг, всего один, перевернет всия существование. Лева, разве Вы не желали ее?
— Свободы? — Лева задумчиво посмотрел в окно. Свободы — Звучит, как максималистская глупость, Карл Иванович.
— Желали. — сделает вывод Карл Иванович, и стукнет каблуком по старым доскам паркета, извлекая из кармана кисет для табака.
— Табак жевать вредно для зубной эмали. — черт на довод протектора лишь надменно фыркнул.
— Мне приятна Ваша забота, но, боюсь, это уже ничего не значит, — зубы у утописта были ужасные — Сий час мы съездим отужинаем, и я Вам расскажу наш план во всех les petits détails*.
— А здесь нельзя? Чего мотаться? — скучающе спросил Лева, отдавая надоевшую папку обратно в сухие ладони.
— Можно, конечно, но у меня все просчитано и задерживаться здесь не стоит, Лева. Хотя бы из уважения к моему философскому гению. Знаете, чем моя идея отличается от всех этих беззубых немцев? — дальше начался монолог полный бахвальства, а Дамантов лишь позже пожалеет, что отнесся к поданному ему документу невнимательно.