Георгий пропал из гостиной, стоило Карлу Ивановичу вдохнуть пару раз. Мальчишка может и гордый, но против отца выступить не смог бы без поддержи подобающей и ситуации более благоприятной. Впрочем, Лев Дмитриевич уже всей душой отдался рассматриванию Беса.
Одет обыкновенно — с выпячиванием высокой линии. Под глазами залегает тень, а кончик пальца испачкан в чернилах. Тех дешевых и воняющих, да. Какая неаккуратность и спешка! Словно гимназист, а не мужчина сорока восьми лет. Если это существо вышло из своего темного угла, он что-то хочет? Глаза блестят, как при горячке, а остальное все такое же бледное. Снова это чувство незащищенности, но уже свыклось. Стало столь же привычным, как ненависть и недоверие. Бес напоминал тех страшных кукол, которых проще изломать, а не понять. Ими не поиграешь, они стоят в шкапу и смотрят стеклянными глазами… Те, увы, полны ненависти.
— Ну и что Вам Гоша поведал-с, а?
Карл Иванович плечами хрустнул и улыбнулся ехидно. Зуб на губе, а душа где-то вдалеке — в аду. Собраться с ответом Льву не дают! Бес плюхается на софу, которая стояла чуть от кресла и в непонятном положение у окна. Приятный ее голубоватый цвет среди черной серости, почти зеленой. Рукой махает произвольно и голову закидывает. И здесь уже замечается, среди безобразия гардероба, что раф пропал. Исчез и оставил от себя лишь напоминание в виде накладного воротника. Белый, крахмалом беленый и на душу грязную прекрасно ложащийся.
— Толком ничего занимательного.
— Судя по скорости его бега, он Вам рассказал все — от моего рождения до смерти.
Лев вскидывает бровь и чуть ближе подходит, он все же ранее оказывался в нелепом краю у двери.
— Смерти? Вы имеете ввиду то убийство неудачное?
Теперь вскидывает брови Бес, прикрытые глаза чуть открывает и думает какое-то время.
— Нет, право слово, — протянул черт и руки на колено сложил, что-то пытался немо выговорить — Огромная неприязнь Гоши может поспособствовать новым вариантам. Честь, порой, требует жертв и этими жертвами могут стать отцы.
Безжалостный намек на список. Лев действительно долго думал, каково будет разрушить жизнь Дмитрия Яковлевича? Это было столь страшным поступком из возможных в голове Льва, что у него начинали дрожать пальцы левой руки. Нет, любви там небыло даже близко. Дамантов-младший помнил всю жизнь, как умирал от пневмонии, но его навещали лишь призрачные образы. Такое же было и с гриппом… Лева всегда почти умирал, но его какого-то черта возвращало обратно. Живой-живой, но никто этому чуду не радовался. Никто. Ученыш тоже. Может папаша и заслужил? Он сломал жизнь не только своей семье, но и множествам людей, не угодивших новым устройствам. Заслужил, определенно, но душу режет. Неправильно это. Неправильно. Нельзя, но кто сказал? Такие же мерзкие существа.
— Только давайте без нюнь, хорошо?
Бес явно, что поймал это напряжение в существе «напротив». Было трудно это не заметить! Лев мог быть молчаливым до немоты, но скрыть эти чувства не смог бы. Они слишком сильные и чужеродные для его существа.
Дамантову этого бесовского замечания хватило, глаза болезненно сверкнули и все стало прежним, холодным.
— Я не сов…
— Да-да, Лев Дмитриевич. Не морочьте мне голову! Кому и для чего Вы врете?
Лев не знал, а посему промолчал. Бес знал, но и говорить ничего не хотел. Отвлекся лишь Дамантов на календарь лежащий где-то на журнальном столике. Порой ему казалось, что он живет в вакууме, ибо найти такие атрибуты в квартиры Карла Ивановича — задача невыносимой сложности. Сейчас же, каким-то образом, вещица сама себя нашла.
— Пятое февраля… Суббота будет?
— Да, в шестое нам полагается с Николаем разобраться окончательно.
Все же эта краткость Бесу не шла. Он обиделся неужто?
— Так быстро?
— Нет, ну чего Вы! Это еще достаточно медленно. У нас времени не очень много. Завтра воскресенье, а сегодня Гефт пить-с будет. Пить-с будет у своего знакомого, а потом пошляется-пошляется к себе. В этот то момент нам и нужно его подловить, ибо в достаточной пьяни может проговориться.
Вероятно, что Дамантову все эта «краткость Беса» показалась, ибо прошло мгновение и он уже вовсю заливается бесполезными рассказами. А если и не показалось? Это не имело бы ровно никого значения, ибо Карл Иванович молчать просто не умел. Сдался бы через несколько минут.
– Как Вы о своей «смерти»?
— Я могу рассказать это и трезвым! Просто с дурным об этом говорить не хочется, когда ты трезв и способен мыслить. А Гошка –дурной, — Карл Иванович даже как-то хмыкнул в ус крученый — Выходить мы будем в часе втором.
Лев с неохотой зевнул:
— Ночи? Какая радость! Будем надеяться, что Гефт не утеряется.