Тьма куталась вокруг сигареты подобно океану, разливалась по каменным мостовым и мраморным лицам. Иногда доносился слабый, словно из туманов, стук копыт, но обернись — пустой переулок. Ветер забивался под худой воротник пальто, а голос скрипа оконного мягко шептал на ухо идеи, спасибо, но не об утопии. Карл Иванович предпочел таинственно молчать и иногда говорить, в плечо: «Холодно ночами». И был прав, ночью было холодно и сыро. Дыхание жгло горло, а сопли, те, которые по холоду, приходилось неловко утирать голубым платком. В кармане был уж, чей он? Лев Дмитриевич не знал. Понятие не имел.
Они с Бесом вышли поздно-поздно, доехали еще позже и теперь были вскружены мрачной идеей. Порой двое мужчин мрачно вскидывали головы на какое-то горящее окно, ждали покуда затушат свечи. Грех отрицать, но это было чем-то столь по-романтичному красивым, что начиналось завидовать Гефту. Он где-то сидит, пьет вино в голубых гостиных и смеется лисой, когда кто-то из его вечерней компании касается неловких тем. Красиво, красиво! Уродливо от осознания, что все это случается не со Львом. Иногда даже такому человеку хочется очутиться неосознанным в подоле платья, а потом… А какая разница? Подобные мысли приходят обычно юностью, а с годами лишь обрекают на мрачное сидение в кабинетах.
Плеча Льва Дмитриевича касаются сухие пальцы черта, совсем перед темным закоулком, куда ученыша затаскивают скоростно. А как же тут иначе? Бес всегда иль спешит, иль нарочно медлит — все направлено в издевательство над компаньонами. Словно недоступная профурсетка, но играющая не телом, а идеей. Такой идеей, которая даже со своим уродством, начинает привлекать.
Молчание разъедает и Лев невольно спрашивает пустоту, лица Беса даже фонарь не освещает. Он его как-то воровски понурил, обычно так делают нашкодившие мальчишки от стыда. Лев, к сожалению, о подобном чувстве знал многое, но сейчас не об этом!
— Карл Иванович?
Шепотом осторожно вопросит компаньон — ему ответят чрез мгновение, когда раздаться скрип закрытия ставень над головой.
— Нет, Максимилиан Богданович*… — шикнул на Льва Бес и голову приподнял, думал о чем-то — Давайте еще раз Вам повторю, что мы собираемся делать. Ибо боюсь, что Вы. В силу Вашей привычки. Все снова прослушали. Я ведь прав?
Лев кивнул головой, понимал, что не заметно в ночи, но кивнул. Почти физически ощутил изогнутую бровь лика напротив, почти иконописного, но с оговоркой о сюжете. Бесом нельзя было восхищаться, но в его образе все же были поразительные тонкости — они обнажались в силуэте.
— Правы.
— Ego non dubito, non dubium est.… — таков был ответ на признание, напоминал священника слушающего исповеди — Значит-с, слушайте. Пройдем обыкновенно, дверь — есть дверь, со двора. Если сейчас пройдем увидим балконы, надеюсь доходит, поднявшись по лестнице проходим через соседнюю квартиру — я ее осмотрительно одолжил, снял, зовите любым глаголом. Балконы находятся весьма близко…
Лев удивленно вздрагивает и хмурит брови темные.
— Вы, что же, предлагаете прыгать? Прошу отметить, что лететь нам, явно, не над периной.
— Как умны Вы, когда не надо. Близко, прыжочек– Вы уж в новом месте. Откуда в Вас эта постоянная подозрительность?
Дамантов ответ давать не хотел. Не знал ответа. Ко всему относился, как дети к крапиве, а потом уже понимал — перед ним жасминовый куст. Пришлось согласиться, ибо сопротивление в таких случаях лишь привязывает. Да и толку?
Молчание затянулось на добрые несколько окон, один переулок и двух мужчин шкодом портящих ночь. Бес молчал, молчал Лев, но воздух был наполнен немыми фразами «проиграли». О чем они, о-о, о чем они? От чего ветер задувает эти слова под воротник и въедает их в кожу? «Проиграем дураку» — это подгоняет лучше влюбленности героя в прекрасную музу. Проигрыш — самое страшное, что может произойти с человеком подобным этому дуэту. Честолюбие, эгоцентризм и еще череды разнообразных прегрешений.
Во двор зашли спокойно, но теперь райским размышлениям пришлось закончиться — Бес взял инициативу на собственный рот.
— Знаете, я все чаще начал замечать на улицах коричневые баночки…
Карл Иванович встал, смотря куда-то в траву, и что-то себе мысленно рисуя, даже пальцем по воздуху поводил.
— Вы о кокаине? — протянул Лев Дмитриевич, чуть доходя вперед, не остановили тростью — Ну, здесь я могу малое сообщить. Людям очень часто свойственно притрагиваться к чему-то столь возбуждающему мозговые процессы… Это, как морфин до героина. Порой столкновение с этим «чудом» бывает при лечении, а порой…
— А порой Москва*, — хмыкнул в ус свой черт и наконец пустился в ход, сразу же обгоняя — Там я с этим сталкивался значительно чаще… Хотя? Будем честны, все города одинаковые.
Лев Дмитриевич кивнул, он не понимал — к чему были эти вопросы? Бес уж точно не осуждал людей с белыми носами, даже больше! Он сам был похож на человека, трагично спутавшего пудру.
****
Возможно, что Лев был бы напуган перспективой бежать в неизвестность полагаясь лишь на размытый план Карла Ивановича, но уже не раз пришлось убедиться –тот слишком дорожит своим образом властелина и не позволит себе свершить ошибку. Грязь на манжете, оброненный платок и поднятый неловкой рукой мальчишки — все часть безумного плана об утопии. Даже сейчас, покуда мнется черт у двери, Лев ощущает это самоуверенное желание достичь. Любыми методами.
— Порой у меня слишком вопросов относительно Ваших планов.
— Но Вы не часто возникаете, заметьте.
Что правда, то правда. Льву на это ответить было почти нечего, лишь следовать за Бесом уже успевшим и тридцать раз согнуться, пробежать и улыбнуться-усмехнуться.
Дверь болезненно щелкнула, позволила пройти чертям, а Лев уже ощущал себя частью этой адской идеи — слишком легко поддался (может и правдиво?). Не было никакого сомнения в голове, не было никаких подозрений, что все провалится. Нет, шанс был велик, безусловно. Однако, Гефтпьянен, печален и с черной лентой у запястья. Откуда у Беса столько бесхозных квартир? На самом деле Лева мог бы действительно задаться этим вопросом более серьезно, особенно об их удобном расположение. Что-то подсказывало о еще сотне дураках, которым не повезло с соседом. Вопрос можно было задать и прямо, получить туманный ответ среди утопичного монолога. Что вообще утопия представляет из себя? Самой частой мыслью — мысль об «утопию строят для других, я хочу построить ее для себя». Что бы это могло значить? Обрести собственное утопичное счастье с овцами и пивом? Бред. Вы слишком узколобы, Лев Дмитриевич! Так бегите же за более широким взглядом старика. Глаза того пылают всеми грехами, которые только можно найти. Первый –гордыня. Второй — блуд. Третий — такого греха нет в перечини, но сколь он смертен? Лик черта больше напоминает посмертную маску.
Балконы действительно стояли подозрительно рядом, буквально — прыжочек, и Вы едите носом по чужому полу. Ну или бьетесь о земь, жалобно вскрикиваете. Где-то вдали мелькает серое небо, покрытое клочками дыма заводов и треском дирижаблей. Далеко те, громоздки и показательны! Человек укротил огонь, воду, воздух, но чего он не укротил?
— Желания властвовать.
Зевает Карл Иванович, обрывает мысль ответом на вопрос из глубин души. Откуда, черт вас дери, он знает? Сколь глубоко он может просмотреть? Почему всегда приходится ощущать себя не до безопасного раздетым? Словно Льва раскрыли, провели вскрытие черепной коробки и теперь смотрят на бег нейронов. Бьет током Карл Иванович, а «труп» дергается — улыбается, злится или корчит галанта. Удавят Гефта, а поймали Льва. От этого нельзя спастись. Нельзя.
— Сделайте хотя бы вид, что Вы не способны так глубоко просматривать… — прошипел Лев Дмитриевич и прервался — не понимал, как вернее возмутиться — Вы поняли.
Бес Иванович лишь хмыкнул в ус взвинченный.
— Милый мальчик, –ученыша от этого обращения уже перекосило, а зараза лишь сильнее наклонилась и на шепот перешла –Вы о чем?
— Будто не знаете, право!
И затихли мужские голоса, не желали еще раз перессориться. Одна мысль лишь беспокоила, почему Лева приписывает черту эти способности? Обычный старикашка, как не посуди. Да, шизанутый и без крыши, но они все такие.
— Прыгайте, а не рассуждайте.
Имеющие и черту неожиданной вспыльчивости. Она всегда просачивается через эту толстую кожу, как гной из раны. Открывает и демонстративно мешает сделать точный вывод о себе.
— Ломаю ноги.
— Так ускорьтесь! Я не слышу хруста.