Георгий действительно выглядел малость потрепанно. Хлюпал носом, ибо кокаин раздражает слизистую вызывая этим хронический насморк. В глазах мутно от свету, руки дрожат слабо, а волосы напоминают собой топтаную солому. Пустой на эмоции от эйфории быстро смененной переживаниями реальными. На его месте бы любой убежал. Лев Дмитриевич бы вынужден признать, что даже такие мальчишки ломаются. Напор данный выдержит не каждый. Просыпаться под истеричное ворчание, засыпать под унизительное молчание. Лев знал подобное, его это и ожесточило, но Георгий Карлович не жаждал меняться — от того и погибнет. Может даже себе могилу отроет и скинется с воплем. Так должно быть, так устроен мир.
И понимали это все. Даже Гоша уже понимал, даже крысы из переулков осознавали — нет, мальчишки судьба печальна. Беса эта печаль разводила на сложнейшие высказывания, которые юный мозг просто не сумел бы переварить, но ударить и ранить — запросто. Лев сам часто глотал желание рассмеяться Карловичу в лицо, но потом думал — что толку и на что? Больно от того, что сердце данное не познает всех тех мук, выпавших на долю Льву? Боязно, что мальчик вырастет не столь разбитым и изничтоженным житием своим? Чем это белокурое существо отлично? Такое же и тех же мук достойно. Карл Иванович видно это ощущение разделял, сам детства хорошего не познавший — говорил о нем, впрочем, мало. Иногда заикался, что были братья и папаша придурок, а маменька сидела со вздохами где-то на веранде. Портрет. Братья безусловно насмехались, но вот из-за чего? Упомянул как-то раз чертяга роковую феминность черт. О, лишь кажется то райской наградой, но в окружение безумных в своей обиде и старых идеалов людей — наказание. Вас сломают за мгновение и дай Бог Вы продержитесь лет двадцать пять. Тем вот Бес и удивлял, стойкостью. Лева действительно поражался некоторым чертам характера в данном мужчине, но виду подать, даже при желании, не мог бы.
И вот песистент* усмехается, с рафом белым зубы идут в контраст, улыбается сыну криво:
— Deliciae meae*, что Вы тут изволите углы пальцами бить?
Лицо «дорогого» окрашивается белым гневом, мрачится черной злобой. Держится, руку, ударенную сжимает и лишь брови сводит — все же были мозги у отрока. Еще имел страх. Еще имел уважение и гордо дрожал, строя из себя деву непокорную. Это забавило. Пришлось уж улыбнуться, а это и принудило Гошу себе на зло на протеже папаши посмотреть.
— М? — Бес сразу замечает это движение зрачков красных от чего-то глаз — Что искры в людей невинных пускаете? За стеной меня позорили, прилюдно меня позорите… Это я еще не спрашиваю, где Вы пропадаете по ночам.
— Вы сами заявляли, что Вам глубоко наплевать.
Карл Иванович руку к сердцу прикладывает.
— Так это Вы меня довели! Матери лишь нервы трепете и против меня настраиваете… — хитрый блеск черного дегтя, дабы медовый карий обмануть — Или может Светлана Федоровна сама Вас различно подговаривает? Проснусь с ножом у горла? Нет, такого допустить я не могу.
Белый лик несчастного юноши озаряется такой пугающей болью, гордость сыпется и видно, как роняется жучок в пол. Раздавлен. Нет сил здесь противиться, нет сил восставать против сильнейшего. Раны раскрыты, мальчишка стонет внутрь.
— Не надо матушку, что Вы к ней? — голос со злости на горечь перешел, от Светы досталась эта воющая интонация — Зачем Вам? Что собрались?
Лев видит это довольство в папаше Георгия. Видит, как тот выпятился и ручками своими взмахнул. Брови гнет, улыбки мнет — властвует.
— Моя жена — моя воля. Захочу — хоть застрелю, велика потеря!
И замолкает дом на секунду. Лишь глухое «как Вы можете так говорить», но его съедают стены. Как Бес может так говорить? Да с улыбкой на устах, его мало чего останавливает вне дома, а здесь, простите, но воля вира (главы семейства), как закон Божий. Не спорьте, молитесь за обедом и пред сном.
Лев решает спросить лишь тогда, когда пятки мальчишки исчезают из поля зрения, а его фигура является облачком в тенях. Пусть себе сидит, смекнул и про мелкую Львову ложь — мозги есть. Додумается, чего уж? Первое мелкое предательство на его личину, не считая отца.
— Далее?
— А что далее? Пистоля при себе нет, увы, — вздох черта и шаги его вперед, к двери выхода — Пустимся уж, нам с Вами времени черти дали мало.
Бог. Бога нет в этой квартире, есть лишь черт. Так спешите на эту зловещую экскурсию по телам своих будущих соседей, Лев! Аркадий Петрович? Хоть царя, тут уже почему-то сомнений нет — если надо, придумается.
****
В спину дул ветер. В душе стояли тысячи вопросов, Бес был так спешен, но в еще большом параде. Дамантов не нужно было много размышлений — охотник идет смотреть на пойманную добычу. Во всем лике столько гордости, столько счастья и довольства… Вот так выглядел Лев вчера, опредленно. Может и морщины уж появились от улыбок тех коньячных. Не от петли — в этом счастье. Но правила ли чертом мстительность? Большая разница, это сути не меняет. В этой голове все вещи укладываются под одну, даже светлые чувства — если они существует.
Эти мысли провожали от парадной, эти мысли провожали в поездке — все с сигаретой в зубах. Карл Иванович не отставал и тоже вовсю дымил сквозь свои мечтательные монологи. Власть, власть… Из них никогда не получалось что-то понять, проще не слушать. Пусть обижается черт выводя носком ботинка странные узоры, стукая каблуком о камень дорожный и потом похрустывая снегом — кто-то выбил его ногой на бордюр. Скоро уж март и таить все начнет, кончится зимняя красота и кончится, возможно, жизнь очередного мальчугана из угла. Чумазые моськи наполняли всю Европу, что им? Папаша отбросил коньки на заводе — сын мечтал сходить на каток, коньки желал. Накал. Накал из-за вчерашних тайн, которую уже вовсю летали по воздуху — не в заголовках, даже не на устах! Среди коллег Аркашкиных, определенно. Среди мальчишек его, среди подружек жены его, среди сыновей его — все понимали. Страх лишь был малый за свою судьбу, как тут еще? Страна близка к краху. Похоронную процессию возглавляют бунтарские идеи двадцатого века, а оканчивает ее, видимо, Бес.
— Это напряжение, — отметит черт холодный воздух с дымом смешивая — Вы тоже это чувствуете? Поразительно, а мы ведь только начали. В предвкушение того, что наступит завтра.
Лев кивнул. Ему было наплевать на большую часть мыслей ему вручаемых, но он невольно данную фразу запомнил. Невольно. Не хотел запоминать, но она долго будет преследовать его во снах — там встретиться с Евгенией, услыхать предсмертные жалобы Гефта и потом, когда проснешься, думать о причине тошноты. Зеленое. Все такое зеленое, сразу вспоминается бедная Татьяна. О ней Лев все-же иногда задумывался. Было в ее лике что-то пробуждающие противную жалость.
Карл Иванович долго думать не дал, за плечо ухватил в одном из переулков и затащил. Сказать что-то хотел.
— Ну чего глупите?
— В каком плане?
Лев Дмитриевич бровь вскидывает, озирается. Даже на ноги смотрит — ботинки все на месте. Может он чего-то прослушал?
— Говорил ведь, — ругается Бес, сигарету тушит об стену и брови вскидывает — Заворачиваем за угол, заворачиваем… Ну когда же Вы уважение проявлять ко мне начнете? Вам и жизнь спасли, и коньяком угостили.
Дамантов подобные фразы запомнил еще со времен Гоши, увы! Но Лева не мальчишка. Он предстал юношей и дураком, но тут ошибка анчибела* — Лев мужчина. Зрелый, злой и обиженный жизнью мужчина — на него подобные манипуляции не действуют.
— Кончайте, Карл Иванович, я не отрок туповатый, — рыкает Лев, руку чужую (левую) скидывая — Задумался.
— О чем думать взялись?
Вопрос виры решают не продолжать. Без того сцепились, как псы над сукой течной. Приметят еще… Да кто? На улице никого нет, хотя всего-то вечер. На улице пусто, на улице пугающе пусто и лишь гнев мешает заподозрить неладное.
— Для философа бульварного, сейчас (ну как, пождем в тени) сюда «кое-кто» завернет. Подловим, заболтаем и времени слинять со своей сумочкой не будет.
Черт хихикает, с лица гнев ушел уже. В карман тянется и рассказывает в моменте, когда далеко-далеко слышится щелкание открывающихся карманных часов:
— Это я ему часы подарил — на именины. Красивые, серебряные, — шепчет Карл Иванович улыбаясь — О, я даже помню, как их покупал. Замечательные часики! Жаль, что себе такие не приобрел… Мог бы, ходили бы четыре года нам оставшиеся подружками опаздывающими.
— Почему подружками?
Последнее спросит Лев переходя на тон им не избранный. Брови опускает, не понимает.
— Ой, зануда, — бормочет Бес — У женщин есть маленькая традиция парных вещей. Мужчины обычно о таком не задумываются.
Льву всю жизнь казалось, что женщины ужасно возмущаются, когда у иной дамы в помещение схожее платье, но спорить не стал — не далось. В тень пришлось утащиться — Господин Бок вяло подходит. Настолько опечален, что ничего перед собой не замечает. Его затылок мог граничить не с фоном домов, а с пулей, но ноздри даже не дернулись бы — все равно трупом уже шествовал. Дороги до кладбища в феврале — грязь. Очередной рыдающей на похоронах Империи подавился слезой. Какая жалость, какой кошмар! Кто же будет лить слезы за него в этот раз? И к кому придет в дом банши*? И был шанс, что Аркадий пройдет мимо, даже не заметив своего старого товарища с отменным вкусом на часы. Hélas*, черт восстал из могилы на это свидание, приполз из глубин ада и жаждал утащить за собой. И его товарищ, смертный мальчишка, решил быть во всем этом зрителем. Чего он мог? Лишь наблюдать подобно льву с дворцовой пристани, лишь наблюдать и держать руку, вместо шара, на стене. В случае, оттолкнись и убеги.
Бес прождал мгновение, вытянулся во весь свой низкий рост и воскликнул:
— Право, куда Вы торопитесь?
Аркадий Петрович видно сразу не понял, простоял секунды и голову повернул. Глаза ложками, а губы серые — откуда тут эта крыса? Дохнуть ей давно положено было.
— Вы? — вопросы на вопросы, вот он интеллектуальный диалог — Откуда? Что Вы тут забыли?
— Я от Гефта, — хихиканье одному дьяволу ясное –Вы же к нам в гости получается.
Лев шутку понимает сразу, улыбается и смотрит — спектакль поразительный. Где-то тут кончается история некого предательства, подумайте! Романтичные юноши, возомнившие о даре держать перо, с удовольствием бы описали подобную сцену в романе, главой финальной. Однако, они ничего не знают о том, как выглядит истинное лицо подобных встреч. Лев, признаться, сам недавно понял — нет в этом никакой романтичной наружности. Глаз к глазу, лоб ко лбу — гнев. Гнев далеко не красивый, мерзкий. Такой, что готов будешь любого убить любым предметом — даже вазой. Китайской, фарфор! Дорого будет, лучше бы украли.
–Гефта? Он мертв, — уверенно чеканит Бок, а потом натыкается на следующую мысль — И Вы… Мертвы?
— Ваши мальчишки Вам не доверяют и врут! Я не умер, а это многим из них известно, — Бес шагает вперёд до этой ситуации «глаз к глазу» — Но Вас боюсь моя фортуна обойдет.
Аркадий вскидывается, вскипает в нем что-то. Столь напряжен и слаб, все сразу понимает! Но ему никто уж не доверится, он попался в злую и поганую ловушку. За что ему это только выпало? Никому вреда не причи… А, точно. Ну так он сам дурной, черт Ваш!
–Вам ее тоже мало досталось иль решили гоняться за старыми знакомыми в жажде мести.
— Много чести, Аркаша! Много чести будет Вам.
И длился этот кошмар целую вечность. Один что-то поясняет другому, второй бесится от своей беспомощности. Наконец-то равные и несдерживаемые обстоятельствами. Плюнут друг другу в рот, вцепятся в волосы и по песку покатятся.
— Посмотрите на часы!
Это предлагает Карл Иванович, когда Аркадий уже стремится за воротник зацепиться. Как же он устал! Столько сил вложил, столько раз прогнулся и все дабы какая-то крыса ради неизвестного его скинула, как пыль. Бок смотрит — осознание. Бок смотрит — осознание. Бок смотрит — Бог не зрит.
Покуда несчастный стоял здесь, покуда спорил с чертом — дорогие часы ушли. Не успеет убежать, не понял обмана! Не успеет раскрыть истину, не успеет найти защиту.
— Какая же Вы скотина.
Это Аркадий отплевывается, опасно приближается и бьет в лицо. Поздно. Он ничего не успеет. Не вернется домой — найдут в канаве. На Льва даже ни разу не посмотрел, какое дело? А Дамантову одна радость, что не пришлось сильно волноваться.
Лишь красный на белых щеках Карла Ивановича, лишь кровь из разбитого носа и удаляющиеся шаги. И улыбка. Улыбка. Получил чего хотел!
Ученыш быстро додумывается и за платком лезет. Предложение не требующие согласия задает:
— Платок?
— Да, давайте.
Платок принимает, к носу прикладывает, а в руке уже часы те роковые серебрятся. Когда успел? Успели ли? А разница великая? Получил. Получил даже больше.